не для того, чтобы открыть ему причины испытания, всех бед, так, казалось бы, несправедливо постигших его. Не рассказал о своем споре с Сатаной, он лишь дал ему понять, как ничтожен человек перед могуществом Бога и как непостижимо это могущество.
Иов не получил ответа, он смирился в своем ничтожестве, раскаялся в «прахе и пепле». В непознаваемости Бога и состоит победа веры Иова над Сатаной.
Человек часто не знает, за что его наказывает судьба.
Никто их не считал
Десятки тысяч хлынуло в ленинградские райкомы. А если по стране, то миллионы. Кипы заявлений, никем не читанных, сваливали в большие бумажные мешки. Заявления о выходе из партии. Краткие, в две-три строчки, сообщения: «Прошу с 1 августа 1990 года не считать меня членом КПСС». Автор пробыл в партии тридцать лет и не хочет объяснять причину выхода. Просит рассмотреть его заявление заочно. Парторганизация и райком тоже не желают объясняться с ним и рады заочному тихому расставанию. Я знаю этого человека. И помню, как трудно он вступал в партию, как ему собрание отказало в приеме «за грубость и хамство», как он вторично подал, как райком нажимал на Союз писателей, чтобы его приняли.
Другое заявление, забавное, циничное, достаточно откровенное: «Прошу не считать меня больше коммунистом, я вступал в КПСС, когда она была правящей партией, сейчас она такого положения лишилась». Вполне законная причина для тех, кто поступал ради карьеры, а теперь чего стесняться. «Чтобы продвигаться по службе, должен быть членом партии», «Хочешь занять эту должность — вступай в партию», «Э, нет, голубчик, эта работа не для беспартийных».
Заведующий почтовым отделением — должен быть партийный. Главный врач поликлиники — обязательно будь членом. Директор школы, директор магазина, начальник станции — всюду только для членов КПСС. Ни одного министра, ни одного мэра не было в стране беспартийного.
«Я выхожу из партии, потому что она ничем не сумела удержаться у руководства, если она восстановит свою роль и вернется на капитанский мостик, я обязуюсь вернуться в ее ряды».
Вот так. Он не считает себя конъюнктурщиком. Партия обманула его, обещала выгоду и не сдержала слово, сделка сорвалась. И не по его вине.
Признаюсь, я читал эти заявления с интересом. Особенно те, где раскрывались более глубокие мотивы. Вот пишет довольно известный деятель, фронтовик: «В связи с невозможностью для меня пребывание в одной партии с такими черносотенцами и антисемитами, как Вильям Козлов, Сергей Воронин, Станислав Куняев, Анатолий Иванов, Сергей Викулов и другие (список можно продолжить), считаю себя выбывшим из рядов КПСС».
Эти писатели когда-то прославили себя своими погромными выступлениями. Но автор заявления только ныне осмелился напрямую обнародовать фамилии с надеждой обличить, когда станут разбирать конфликтное дело. Для него это был поступок, требующий мужества, потому что все погромщики, стукачи отличаются мстительностью. Увы, заявление его утонуло в потоке, никто, кроме меня, не прочел его.
Были заявления программного типа, они результат мучительных раздумий, накопленных разочарований: «Партия перестала быть союзом единомышленников. Невозможно числить себя в одном союзе со сталинистами, шовинистами, носителями бескультурья».
«К настоящему времени я утратил веру в изменчивые программы КПСС, в ее бесконечные обещания. По всей видимости, КПСС в лице ее номенклатуры стремится лишь к самосохранению».
«Как очевидно каждому порядочному человеку, вне КПСС быть порядочным — задача непростая, но выполнимая, что невозможно, будучи в ее рядах».
Меня прежде всего привлекали заявления людей, совершающих политический акт серьезного значения, куда более важный в истории их личности, чем было вступление в партию.
«Мне стыдно за партию, которой я отдал сорок лет жизни. Стыдно, что я участвовал в ее деятельности. Стыдно видеть, к чему она привела страну… Покаяться КПСС не желает. Уйти с дороги тоже. Ей не стыдно. Покаюсь я, один из ее бывших членов, на мне, как на всех других, лежит все содеянное коммунистами».
И далее автор приводит слова Алексиса Токвиля, французского историка и политдеятеля: «Зло, которое переносилось как нечто неизбежное, кажется невыносимым при мысли, что от него можно избавиться».
Я отбирал заявления людей думающих, тех, кому этот шаг давался нелегко, людей, которые составляли цвет партии, честных коммунистов.
«XXVIII съезд КПСС не преклонил колени в знак покаянии за преступления, что 70 лет совершались от имени партии». Автор цитирует свое письмо Горбачеву в 1988 году: «Мне не понять, каким образом можно совместить ваше пожертвование на памятник Теркину и присвоение Героя Проскурину, застрельщику убийства Твардовского».
Поначалу казалось, что из партии уходят наиболее честные, люди совести, потом побежали конъюнктурщики, и стало непонятно — то ли шел процесс очищения, то ли партия просто гибла: «Говорят, что если порядочные люди выйдут, мерзавцам будет полное раздолье. Именно это соображение руководило мною 37 лет. Свой долг верного пуделя я выполнял честно, но дальше разделять общество лигачевых и полозковых не хочу».
А вот пишет человек, которого я знаю давно и глубоко уважаю как талантливого специалиста, всю жизнь посвятившего защите природы: «Прошу не считать меня членом КПСС». И все. Он не считал нужным ничего разъяснять, настолько был оскорблен.
Если писать историю партии, ее последних лет, то будет выделяться путь к самоубийству. Поразительно, как из многих решений каждый раз выбирали наиболее гибельный. Можно вспомнить выборы в Верховный Совет, как бессовестно протаскивали свои кандидатуры секретари обкомов и ЦК республик, какие подделки совершали, чтобы остаться в списках единственными кандидатами, какую клевету развернули против неугодных. Взять Егора Лигачева — как такой малограмотный реакционер мог оказаться идеологическим руководителем партии?
Почти восемь десятков лет прошло — стал ли наш человек лучше? пришел ли в нашу жизнь социализм? стоило ли платить такую огромную цену кровью, страданьем за столь мизерный результат?
«Когда передо мной встал вопрос, с кем быть, с партией или с народом, хотя нас уверяли, что партия и народ едины, я понял, что никогда они не были едины, и выбрал народ, мой народ, терпеливый, трудолюбивый. Выше народа, которому ты принадлежишь, нет никаких партий».
* * *
Выступление Нины Андреевой и вся ложь вокруг этой истории, прежде всего Лигачева, — все это производит тяжелое впечатление. Малограмотный Лигачев стал идеологом партии, и Политбюро поддержало его против Яковлева Александра Николаевича, единственного, кто олицетворял новую политику партии после XX съезда. Борьбу с демократией и гласностью партаппарат вел самыми грязными методами, использовал черносотенную организацию «Память», натравливал ее на интеллигенцию. Когда начался массовый выход из партии, один из секретарей ЦК сказал мне:
«Ну выйдет миллион, ну три миллиона — и хорошо, партия очистится от нестойкого элемента. Если останется всего половина, то есть миллионов двенадцать — этого достаточно».
«…Стыдно за упорство, с каким партия поддерживала Совет министров во главе с Рыжковым, отставку которого требовали на многочисленных митингах. Считаю неправильными действия руководства, которое допускает выход на персональные пенсии людей, не оправдавших доверие. По сути, покрывают виновников преступных в Афганской войне, преследование диссидентов, заключение людей в психушки. Речь идет о таких деятелях, как Шелест, Кунаев, Романов, Гришин и др.».
В большинстве заявлений, уходя из партии, люди не стеснялись называть пофамильно людей, виноватых в преступлениях советской жизни.
* * *
Были и другие заявления. Выходит из партии, например, деятель, который все, что мог, взял от нее, брал все годы, и пишет, что во всем виноваты демократы. Теперь, когда звонок из обкома помочь ему не может, он хлопает дверью и объявляет себя жертвой партийных структур. Обнаружился целый слой наших людей — изворотливых, умеющих быстро приспособиться к новым лозунгам, забыть все, что когда-то сам произносил, и этот новообращенный закричал громче всех: «Коммунистам позор!»
* * *
В Смольном до последней минуты не желали обращать внимания на то, что происходит на улице, на предприятиях, все так же подкатывали черные машины, все экстра-класса, новенькие. Работала особая столовая для высшего состава.
Год за годом мы ждали, что вот придет приличный партийный руководитель, образованный, человечный, не бурбон. Не дождались. Сколько их сменилось: Козлов, Спиридонов, Толстиков, Романов, Соловьев — хоть бы кто полюбился ленинградцам, хоть бы о ком осталась добрая память.
* * *
Первым настоящим фронтовиком, солдатом в Политбюро был Александр Николаевич Яковлев, фигура единственная в своем роде, человек строгих нравственных правил, всю жизнь применял их прежде всего к себе. Он был исключением, партия не терпела таких руководителей, ей никогда не нужны были принципиальные, порядочные люди, она избавлялась от них, по-хорошему и по-плохому. Конечно, и в ЦК иногда попадали люди идейные. Покойный А. Введенский рассказал, как его вызвали в ЦК и предложили заведовать сектором живописи, вся культура там была разделена на секторы — литература, музыка, театр, кино и т. д., все жанры имели своих начальников, начальники — свои аппараты. Введенский осторожно сослался на то, что в живописи он ничего не понимает, и просит оставить его в Питере, он журналист, и только. На это ему пояснили — очень хорошо, что не понимает в живописи, будет беспристрастен, свободен от вкусовщины. Назначили. Спустя полгода вызвала его заместитель завотдела, крупная дама, мелко завитая, с глазами, всегда влажными то ли от восторга, то ли от сожаления. На этот раз от сожаления. За полгода ослабли все показатели по живописи, бог знает что рисуют, а выставки не запрещают, мало снято полотен, меньше стало критики — в чем же наше партийное руководство? Толя Введенский стоял опустив голову, недовольство шло с самого верха — раньше о формалистах, декадентах знала вся страна, а сейчас запретят выставку и стесняются.
* * *
Все его потребности удовлетворены, и что дальше? Можно браться за книги, но он разучился читать.
* * *
Сын, аспирант в медицинском институте, рассказал, как они исключали одного профессора, антисоветчика, пособника «убийц в белых халатах». Отец, выслушав, схватился за голову. Профессор спас ему жизнь на фронте, сделал операцию, извлек осколок из груди у самого сердца.
Сын успокоил: «Он же не знает про мое голосование». Отец вздохнул, сказал: «Ты ничего не понял, уходи».
* * *
Великий режиссер Вуди Аллен не раз повторял, что в старости нет никаких преимуществ. У кого как. Я, например, уселся в первом ряду и с интересом смотрю спектакль нынешней жизни.
* * *
Служба в ОПАБе (отдельный пулеметно-артиллерийский батальон) отличалась стабильностью. Был участок — от подбитого грузовика до железнодорожного переезда. Два с лишним километра. Окопы, блиндажи, ходы сообщения, пулеметные гнезда, было свое батальонное кладбище, два закопанных танка БТ — живи не хочу. Впервые он получил письма — был адрес для полевой почты. Приносили в термосах обед. Во втором эшелоне батальон имел трех лошадей, две полуторки, склады БП (боевого питания). Д. получил свое место на нарах, в своей землянке, над головой три наката бревен плюс
