Сочинения. Александр Сергеевич Грибоедов

Великим средь Австралии зыбей

Иль в Севера снегах – везде одно ли

Присуждено? – Искать желанной доли

Путей вражды, препятствий и скорбей!

   А. С. Грибоедов. Юность вещего

1

В памяти последующих поколений Грибоедов остался автором одного произведения. Столь необычная, редкая, хотя повторяющаяся время от времени писательская судьба всегда связана с выдающимся, из ряда вон выходящим, дотоле невиданным успехом «единственного» произведения.

Комедию «Горе от ума» воскресили к жизни нетерпеливые читатели. Не дождавшись ее публикации, подобно трудолюбивым древнерусским книжникам, они вновь и вновь переписывали для себя и своих друзей строки-откровения в заветные тетради. Надо ли говорить о том, что текст рукописный, в котором каждая буква – твоя, читается иначе, нежели размноженный «типографским снарядом». Да и позже такая тетрадь читается особо – пусть это не автограф, но автор – вот он, где-то рядом… Не с его ли рукописи был переписан некогда этот текст?

Нам, то ли избалованным, то ли раздраженным «книжным бумом», кажутся ничтожными обычные тиражи книг в эпоху, которая уже в ту пору была названа пушкинской. Необходимо немалое волевое усилие, чтобы представить, поверить, что новые произведения самого Пушкина расходились подчас лишь в сотнях экземпляров. А «Горе от ума» переписывалось тысячи и тысячи раз. И этот процесс неустанного чтения-сотворчества не был остановлен появлением – после гибели писателя – первых изданий комедии. Читатель желал иметь текст, не искалеченный цензурными купюрами. Замечателен в этом отношении один из списков «Горя от ума», хранящийся ныне в Пушкинском Доме, выполненный в малом формате и со следующей резолюцией на обороте титульного листа: «Печатать позволяется с тем, чтобы по отпечатании представлено было в Цензурный комитет узаконенное число экземпляров. С.-Петербург, 14 декабря 1838 года. Цензор А. Фрейганг». Однако здесь же помечено: «помощник его А. Грибоедов», и действительно, скопированное из второго издания комедии цензурное разрешение помещено с явной издевкой: текст в списке лишен цензурных изъятий. Выводя своей рукой день цензурного разрешения, почувствовал ли неведомый нам книжник «странное сближение дат»? Ровно 13 лет назад (чертова дюжина!) произошло восстание декабристов. Наиболее проницательные читатели это сближение наверняка оценили. А. И. Герцену к этому времени было 26 лет, позже он скажет о Грибоедове и его пьесе: «У автора есть задняя мысль, и герой комедии представляет лишь воплощение этой задней мысли. Образ Чацкого, меланхолический, ушедший в свою иронию, трепещущий от негодования и полный мечтательных идеалов, появляется в последний момент царствования Александра I, накануне восстания на Исаакиевской площади; это – декабрист, это – человек, который завершает эпоху Петра I и силится разглядеть, по крайней мере на горизонте, обетованную землю… которую он не увидит»[1 — Герцен А. И. Сочинения в девяти томах, т. 8. М., 1958, с. 386.].

Это личное, особо доверительное отношение к комедии нескольких поколений не иссякло и после прекращения массовой рукописной традиции «Горя от ума», вышедшего в свет в полном виде через год после реформы об отмене крепостного права. Произведение Грибоедова было не только литературным, но и сценическим; оно стало самым репертуарным спектаклем русского театра. И не смолкавшие на протяжении всей второй половины XIX века споры о том, в каких костюмах надлежит играть грибоедовских героев – современных или исторически достоверных, – только на первый взгляд могут показаться курьезами старой критики. За этим спором чувствуется та же пристрастность русской публики в восприятии «Горя от ума» – заветную пьесу никак не хотели отдавать прошедшей эпохе, спор Чацкого с фамусовщиной осознавался живым и неисчерпанным. Недаром в своем великолепном критическом этюде «Мильон терзаний» (1872) И. А. Гончаров предостерегал: «Некоторые критики возлагают на обязанность артистов исполнять и историческую верность лиц, с колоритом времени во всех деталях, даже до костюмов… Но при исполнении «Горя от ума» дело не в костюмах. Мы повторяем, что в игре вообще нельзя претендовать на историческую верность, так как живой след почти пропал, а историческая даль еще близка. Поэтому необходимо артисту прибегать к творчеству, к созданию идеалов, по степени своего понимания эпохи и произведения Грибоедова. Это первое, то есть главное сценическое условие»[4 — Гончаров И. А. Собрание сочинений, т. 8. М., 1955. с. 35.].

Было бы странным, если бы такая пьеса, как «Горе от ума», встречалась только с восторгом. Нет, реальные Фамусовы и Молчалины были возмущены. Чего, например, стоит отзыв о «Горе от ума» Д. П. Рунича, члена пресловутого Ученого комитета, затронутого в комедии: «Это не комедия, ибо в ней нет ни плана, ни завязки, ни развязки… Это просто поговорка в действии, в которой воскрешен Фигаро, но, как копия, далек от оригинала… В самой пьесе нет другой цели, чтобы сделать презрительным не порок, а возбудить презрение к одному только классу общества… Ему хотелось высказать свои философско-политические понятия, а о прочем он не думал»[5 — Письмо Д. П. Рунича к П. И. Сумарокову от 23 января 1832 г. (Рукописный отдел ИРЛИ АН СССР, ф. 263, оп. 1, № 592). Неполностью опубликовано в «Русской старине» (1892, октябрь, с. 216–217).]. С другой стороны, слишком личное, массовое, бытовое, не лишенное веянья моды восприятие комедии подчас снижало ее политическую остроту. Это особенно заметно в многочисленных стилизаторских перелицовках «Горя от ума». В подвалах русской литературы накопилось огромное количество «переделок» грибоедовской пьесы – прежде всего комедий и комедийных сцен в вольных стихах, стилизованных под грибоедовские. Герой их, обычно неслужащий дворянин, изливался в пылких филиппиках, но был начисто лишен политического свободомыслия и исповедовал либо тощие моральные прописи, либо прямо обскурантистские взгляды. «Грибоедовские котурны» лишь обнаруживали мелочность этих «пророков», выступающих – в противовес авторским замыслам – в окарикатуренном виде. Литература в данном случае своеобразно сближалась с жизнью, наглядно демонстрируя либеральное опошление идей дворянской революционности. Однако на протяжении XIX века сатирическое содержание «Горя от ума» не теряло своей злободневности. Его не только переписывали, не только постоянно цитировали, но образным его масштабом мерили иные исторические времена. Герои Грибоедова впоследствии свободно перешагивали порог фамусовского особняка и продолжали жить по новым законам, старея с годами (как стареют живые люди) и возрождаясь в новых поколениях, в потомках Фамусовых, Скалозубов, Молчалина, Репетилова. Были сатиры Курочкина, в которых поэт на лбах пореформенных «деятелей» обнаруживал клеймо грибоедовских героев. Были «Господа Молчалины» Салтыкова-Щедрина, полемически воссоздававшего возможную эволюцию этих типов в условиях иной исторической эпохи. В начале XX века особо близкой русским поэтам оказалась лирика-трагическая тема «Горя от ума». Блок почувствовал в нем скрытый драматизм судьбы, необратимость рокового исхода – и вместе с тем гениальные прозрения, постоянную неуспокоенность и искания новых путей в искусстве[6 — Долгополов Л. К., Лавров А. В. Грибоедов в литературе и литературной критике конца XIX – начала XX в. – В кн.: А. С. Грибоедов. Творчество. Биография. Традиции. Л., 1977, с. 126.].

Таково первое из известных нам произведений Грибоедова, которое требует пристального анализа, позволяющего понять реальную и литературно-пародийную направленность пьесы. Нельзя не отметить в этой связи, что с подобных пародий, перелицовывающих высокие сюжеты, начинали и другие русские поэты его поколения. Десятилетний А. Пушкин тогда же, пародируя «Генриаду» Вольтера, «написал целую героикомическую поэму, песнях в шести, под названием «Toliade», в которой героем был карла царя-тунеядца Дагоберта, а содержанием – война между карлами и карлицами»[9 — А. С. Пушкин в воспоминаниях современников, т. 1. М., 1974, с. 47.]. Что порождало подобные опыты? Вероятно, прежде всего отталкивание от классицистических высоких образцов, пока еще интуитивное, но в высшей степени перспективное и упрочившееся в дальнейшей литературной практике. Существенно и то, что юность поэтов грибоедовского поколения совпадала с периодом наполеоновских войн, которые в 1807 году вылились в позорный для России Тильзитский мир, породивший широкое общественное недовольство. Не так ли возникла возможность трактовки военной темы как пародийной? Поставленная на сцене в начале 1807 года трагедия В. А. Озерова «Димитрий Донской» была восторженно принята зрителями, воспринимавшими патриотические тирады героев как живой отклик на события войны с французами. Но наступило тильзитское отрезвление, и вместе с ним возрастало критическое отношение к озеровской пьесе. В лекциях университетского профессора А. Ф. Мерзлякова подвергались критике исторические несообразности пьесы, сентиментально-элегические мотивы, столь противоречащие высокой героике сюжета, сами стихи, которые прямо объявлялись «дрянными» (не отсюда ли заглавие грибоедовской комедии?). Недаром почти одновременно с Грибоедовым пародию на трагедию Озерова написал другой университетский воспитанник, П. Н. Семенов, под названием

«Митюха Валдайский» (1808), – в комедии драматизировался и соотносился с сюжетными перипетиями озеровской пьесы рассказ ямщика из третьей песни ироикомической поэмы В. И. Майкова «Елисей, или Раздраженный Вакх» о побоище зимгорцев с валдайцами. Судя по сохранившемуся пересказу, ранняя комедия Грибоедова также была сориентирована на популярный литературный образец, на шутотрагедию И. А. Крылова «Трумф», широко распространенную в ту пору в списках: концовка комедии Грибоедова прямо соотнесена с финалом первого действия крыловской пьесы, кончающегося всеобщим храпом.

Любопытна и реальная основа «Дмитрия Дрянского»: как выясняется, здесь были осмеяны интриги магистра философии М. Т. Каченовского против профессора И. Т. Буле, приглашенного в 1804 году в Московский университет из Геттингена. Буле был серьезным ученым и человеком независимых взглядов, что вызвало доносы попечителя Московского университетского округа П. И. Голенищева-Кутузова, который считал, что «государство должно быть очищено от моровой язвы лжеучения безбожных профессоров, коих не протежировать, а высылать за границу должно, и все университеты для спокойствия отечества от таких явных плевел очистить»[10 — См.: Васильчиков А. А. Семейство Разумовских. СПб., 1880, т. 2, с. 362; Скабичевский А. М. Очерки истории русской цензуры. Пб., 1892, с. 159–162.]. М. Т. Каченовский же, напротив, пользовался покровительством попечителя и при его протекции в конечном счете вытеснил Буле с занимаемой им кафедры.

Грибоедов высоко почитал Буле. Вместе с братьями Чаадаевыми в 1808 году он слушал его приватные лекции по истории философии. Позже, во время заключения на гауптвахте Главного штаба. Грибоедов вспоминал о книге «Сравнительная история системы философии», подаренной профессором в университетские годы. Трудно судить, конечно, о литературных достоинствах не дошедшей до нас комедии Грибоедова, но по своей направленности она, во всяком случае, не была пустячком, свидетельствовала о перспективной литературной позиции начинающего автора и, пожалуй, о его оппозиционных взглядах.

Можно не сомневаться, что и эстетические воззрения передовой московской профессуры Грибоедовым усваивались глубоко и творчески. С. Н. Бегичев, подружившийся с драматургом в 1813 году, свидетельствовал: «…при первом знакомстве нашем вкус и мнение Грибоедова о литературе были уже сформированы… Из иностранной литературы я знал только французскую и в творениях Корнеля, Расина и Мольера видел верх совершенства. Но Грибоедов, отдавая полную справедливость их великим талантам, повторял мне: «Да