быть, навсегда. Зовут его Ларин; красивый парень с лицом, располагающим к доверию, послушный, но любит выпить. Если Вы узнаете, что его приведут обратно в Тавриз, подумайте, как бы его освободить. Я за него очень огорчен.
Кстати, я смог проверить число тех, кого я веду, только на половине дороги, по выходе из Альвара. Накануне мне внесли в список имена тех, кто остался в заключении в Мейдане. Наличное число оказалось 158, без одного (о котором я имел честь вам упомянуть в моем донесении № 1); двое потеряны после Нахичевани, остается 155, помимо Вагина: #c009018_10, которого я не смешиваю с другими.
Сегодня, на рассвете, я установил, что нахожусь все в той же долине, которая простирается от ущелья вблизи Аракса до Нахичевани, но только несколько более к северо-востоку. Мы углубились в горы, и после нескольких часов марша, пройдя, я полагаю, около 4 с половиной фарсангов, мы оказались у знаменитой Змеиной скалы: #c009018_11, оттуда поднялись в селение, именуемое Казанчи; отсюда я и пишу вам. Остается мне еще на завтра, как говорят, 8 фарсангов каменистой горной дороги до Пернаута, который принадлежит нам. И если мы дойдем туда целы и невредимы, скажу, что у персов ума нет даже и на то, чтобы гадить как им хотелось бы.
Представьте себе, я еще никого не нашел для того, чтобы послать к нашему пограничному коменданту. Вчера явился ко мне один человек из Гаруссы, где расположен первый русский пост. Он туда возвращался с караваном, я хотел поручить ему отвезти мое письмо, и за эту небольшую услугу он запросил с меня 50 телят! При таком чрезмерном запросе и не имея при том гарантии его верности, я рассудил за лучшее выгнать его, отметив имя его в моем журнале. Что за подлое отродье эти армяне! Никто из них и знать меня не хотел, а при этом всегда на ухо и шепчут, что мы их будущие (in spe) покровители. Хороши протеже? Они нас продают тем самым персам, которые готовы их распинать и варить под любым соусом; еще недавно они сожгли двоих армян в Нахичевани.
Я вам написал бы еще пространнее, милостивый государь, зная что вы принимаете участие в моем теперешнем положении, но я пишу на полу, облокотиться не на что; куча ядовитых насекомых, которые меня заставляют подпрыгивать каждый раз, как они приползают к моему письму, ветер, поминутно тушащий свечу, наконец, утомление и бессонная ночь, которую я провел сейчас, чтобы написать вам мое донесение, – все это не дает мне и двух мыслей связать, и вы мне извините мое маранье. Хотя я вам и высказал в начале настоящего письма мнение мое о фирмане Шахзаде, который привел к тому, что я остался без помощи в Нахичевани, о злонамеренности Кельбель-хана и двоедушии Мехмед-бека, вы, милостивый государь, распорядитесь в отношении всего этого, как вы пожелаете, я не смею предугадывать суждение, которое вы об этом вынесете, и если даже вы сочтете необходимым не придавать этому делу огласки, я о том скорбеть не буду, так как в конце концов теперь я уж почти разделался со всеми тягостями. Я уже тем весьма доволен, что заставил мехмендара протрусить до Карабабы; не найдя меня там, он возвращается впопыхах сюда, весьма озадаченный тем, что я пошел не по той дороге, которую он мне указал. Я ему на то заметил, что, если бы он хоть немного заботился бы обо мне, он бы мог меня провести сюда прямо из Аракского ущелья и тем дал бы мне выиграть три дня, и от стольких докук меня бы это избавило! Он покидает меня, и я отнюдь не буду чувствовать себя обездоленным его отъездом. Совесть его, которая весьма редко в нем говорит, заставляет его бояться, что, если он последует за мной в Пернаут, я там, в отместку за все, велю поступить с ним круто. Мерзавец не может понять, что, как только я буду на нашей территории, никакое негодование не заставит меня нарушить долг гостеприимства, добродетели, столь свойственной всякому человеку в моем отечестве.
Примите, милостивый государь, чувства совершеннейшей преданности от вашего покорного слуги
Александра Грибоедова.№ 411 сентября 1819. <Казанчи>.
Р. S. Пернаут, 13 сентября.
Я воспользовался, милостивый государь, неотступными просьбами мехмендара, который во что бы то ни стало хотел получить от меня какую-нибудь бумагу как предлог, чтобы явиться к вам. Я не стал запечатывать этого письма в Казанчи, чтобы не оставлять вас в сомнении насчет прибытия моего на границу, и заставил одного из людей Махмед-бека сопровождать меня. Все это не очень надежно, так как этот подлец уже вытянул из меня 2 дуката в Нахичевани за почту в Тавриз, думаю, что монеты он присвоил, так как знаю от него самого, что пакет мой еще у него в руках. Он мне наплел тридцать сказок в свое оправдание, пусть-ка он вам их порасскажет! Однако позвольте уведомить вас, что я послал вам первый свой рапорт из Маранда № 1, 2-й из Нахичевани и этот третий отсюда, из Пернаута, армянского селения, вассального Мехте-Кули-хану, под Российским владычеством. Вчера, 12 сего месяца, по ущелью реки Алинджи мы дошли до горы: #c009018_12, один склон которой принадлежит Ирану, а другой – нам. Казалось, что она поднимается до бесконечности, мы два часа должны были взбираться на нее и только на вершине добрались до места перехода на нашу сторону (ad status, quod ad passatum). Оттуда до сего места – раз перепрыгнуть. Благодаренье богу! Экспедиция моя наполовину уже выполнена. Хотелось бы, чтобы и вы могли бы сказать то же об управлении вашем, будущий исход которого еще слишком неясен, чтобы я вперед мог быть за вас спокоен. У вас теперь много русских подданных, которым вы всегда, когда захотите, можете поручить доставить ваши письма в Тифлис. Соблаговолите, пожалуйста, написать мне.
Из любви к справедливости, не похвалите ли вы перед Наиб-Султаном услуги, мне оказанные султаном сарбазов: #c009018_13 в Гаргаре, Мирзой-Мамишем в Нахичевани?
Вложенное письмо адресовано Шамиру: #c009018_14.
Мазаровичу С. И., 6 октября 1819: #c009019
(Перевод с французского)
только 2-го числа или, лучше сказать, в ночь на 3-ье я прибыл в Тифлис здоровым и был прекрасно принят начальством. Для меня намечается уже заря спокойствия, но нужно говорить еще со многими лицами и еще многое пересказывать им относительно цели моей экспедиции сюда и о будущем моем путешествии.
Я должен был привести в порядок для генерала Вельяминова подробный список людей, приведенных мною. Все это, естественно, мешало мне приняться за работу, чтобы довести до вашего сведения подробности моего похода, начиная с границы, медленность его должна казаться вам необъяснимой. Я сообщу вам обстоятельства этого похода в самом сжатом виде, чтобы не задерживать Папа-Меликса, которого отправляют к вам завтра. Меня продержали один день в Сиссиане – в Гаруссе, 3 – в Шуше, откуда я съездил в Чиначи для личных переговоров с полковником Реутом, заменяющим Мадатова. Частые перерывы пути происходили из-за снабжения продовольствием. На том тракте, которым я следовал, не были предупреждены и не приготовились: то в магазинах была только одна мука и нужно было несколько дней, чтобы испечь хлеб, то останавливались потому, что надо было смолоть зерно. Что поделаешь? Не то чтобы мне создавали затруднения – тут не было ничьей вины. Что касается мяса, капусты и пр., обозных лошадей, все это было на мой счет; тем не менее издержки не превысили 300 рублей. Мои счета в порядке, и я жду только свободного времени, чтобы переписать их начисто и затем представить вам.
Из Шуши я поехал вперед до Елизаветполя, где меня задержали на 7 дней, прежде чем получилось приказание из Тифлиса отправить меня дальше. А здесь! Нечего говорить вам; деловые бумаги были посланы, из них видно, насколько приличия, законы и, наконец, причины очень важные противятся тому, чтобы было исполнено пунктуально торжественно данное мне вами обещание. Генерал Вельяминов делает все от него зависящее, чтобы на меня легло как можно меньше вины в глазах этих моих несчастных; однако перед 80-ью из них я все же буду виноват. Это очень горько, после стольких забот, стольких неприятностей, вынесенных ради единственной мысли, что это послужит их общему счастью. Однако с моей стороны было бы жестоко усиливать еще своими жалобами то огорчение, которое уже самый этот случай должен доставить вам, милостивый государь. Неудержимый порыв доброты заслонил тогда от вас неизбежные последствия, развертывающиеся теперь, и вот я оказался дураком и обманщиком!
Чтобы смягчить немного печальное впечатление, которое, я думаю, причинил вам, я скажу вам, милостивый государь, что относительно обязательств, заключенных с перебежчиками, ваша манера действовать была всеми очень одобрена, и так как тут прекрасно осведомлены насчет персидских козней против вас, то вас хвалят, но вам не завидуют. Что касается персов, то Серхенг-Мехмет-Кули находится здесь со всей свитой; он прикинулся бодрым, несчастным, и вот вопрос о пенсии на очереди.
Четыреста семей, которые последовали за ним, будут размещены в окрестностях Елизаветполя… Не напишете ли вы мне два слова по поводу его жены?
Повсюду, где я проезжал, я уведомлял местные власти, что каждый человек, будь то сам шах, если он переезжает нашу границу без подписанного вами паспорта, должен будет подвергнуться суровому допросу на месте и быть задержан до окончательного решения, о котором вам будет сделан запрос. Так именно всегда смотрел на дело Елизаветпольский комендант: #c009019_1, человек очень разумный, но у него нет на этот счет никакой положительной инструкции; он мне сказывал, что отныне он иначе и не будет действовать. Между тем был схвачен человек с письмами от Селим-хана к Могилевскому; мне казалось, что дело должно было бы быть выяснено перед моим приездом сюда, потому что я задержался на 7 суток в Гандже; я говорил об этом генералу В., и верите ли вы, что он ничего об этом не знает? Однако я не знаю, как мне истолковать этот случай.
Ходжа-бек, землевладелец (если таковые есть в Персии) между Казанче и нашей границей, при моем проезде по Алиндже, послал своего сына приветствовать меня. Мы говорили по-персидски; он жаловался на свое положение и выразил желание перейти в русское подданство. Но жалуются в Карабаге, а в Шемшедиле мечтают о покровительстве Ирана. И с нашей, и с их стороны только и слышны жалобы. Но на границе какое обоюдное шпионство и дезертирство! Оттуда бегут! Бегут и от нас, и, по-моему, это Харибда и Сцилла. Там и здесь чиновники отвратительны, насколько я мог наблюдать.
