7 С. Маковский в книге «На парнасе серебряного века» пишет, что встретил Гумилева и Ахматову в Париже во время их свадебного путешествия: «Затем мы вместе возвращались в Петербург».
8 Здесь хронологическая путаница. «Бродячая собака» открылась 31 декабря 1911 г. Гумилев женился на Ахматовой 25 апреля 1910 г. Словом, Гюнтер не мог увидеть Ахматову через полгода после венчания в несуществовавшей еще «Бродячей собаке».
Георгий Адамович. ВЕЧЕР У АННЕНСКОГО.
Печатается по журналу «Числа», книга 4, 1930-1931, стр. 214-216 (за подписью Г. А.). В журнальной публикации имелся подзаголовок: «Отрывок».
Адамович Георгий Викторович (1894-1972) — поэт, критик.
Визит к Анненскому Адамовичем не датирован. Впрочем, датировка не представляется трудной. Этот вечер у Анненского мог иметь место только в октябре или в ноябре 1909 г. Об отношениях Гумилева и Анненского Адамович рассказал также в письме к Уильяму Тьялзме от 18 авг. 1971 г., опубликованном в кн.: В. А. Комаровский, «Стихотворения и проза» под ред. Ю. Иваска. «В августе 1921 года, — пишет Адамович, — я в последний раз видел Гумилева дней за десять до его расстрела. (Здесь, конечно, явная хронологическая путаница, так как Гумилев был арестован в ночь на третье августа и до самого расстрела, около трех недель, его держали в тюрьме — В. К.). …В то время я очень увлекался Анненским… Гумилев заговорил об Анненском и сказал, что изменил свое мнение о нем. Это поэт будто бы «раздутый» и незначительный, а главное — «неврастеник». Единственно подлинно великий поэт среди символистов — Комаровский. Теперь, наконец, он это понял и хочет написать о К. большую статью… Хорошо помню, с каким преклонением он о нем говорил, ставил выше всех его современников, подчеркивая мужественный достойный характер его поэзии. Гумилеву случалось изменять свои суждения. Вполне возможно, что проживи он дольше, к Анненскому он вернулся бы. Но в последние дни жизни он его отверг и противопоставил ему именно Комаровского».
Эти воспоминания об охлаждении Гумилева к поэзии Анненского находят подтверждение и в стихотворении Георгия Иванова, опубликованном в «Новом журнале» в 1954, а в 1958 вошедшем в книгу Иванова «1943-1958 Стихи»:
Я люблю безнадежный покой,
В октябре — хризантемы в цвету,
Огоньки за туманной рекой,
Догоревшей зари нищету…
Тишину безымянных могил.
Все банальности «Песен без слов»,
То, что Анненский жадно любил,
В тринадцатой главе своих «Петербургских зим» (второе издание Нью-Йорк, 1952) Г. Иванов рассказывает о ночной поездке группы поэтов в Царское Село и последующей (той же зимней ночью в 1914 г.) встрече с Василием Комаровским. Инициатором этой поездки был Гумилев. «После какого-то литературного обеда, где было порядочно выпито, поехали куда-то еще — «пить кофе». Потом еще куда-то. В первом часу ночи оказались на Царскосельском вокзале. От «кофе», выпитого и здесь и там, головы кружились.
— Поедем в Царское… Смотреть на скамейку, где любил сидеть Иннокентий Анненский.
— Едем, едем…
Гумилев с Ахматовой (им что — царскоселы) впереди — указывают дорогу. Мандельштам на моих с Городецким коленях замерзает, стал тяжелый, как мешок, и молчит. За нами на третьем извозчике еще два «акмеиста», стараются не отстать…
У каких-то чугунных ворот останавливаемся. Бредем куда-то по колено а снегу… Гумилев оборачивается. Пришли! Это и есть любимое место Анненского. Вот и скамья. Снег, деревья, скамья. И на скамье горбатой тенью сидит человек. И негромким, монотонным голосом читает стихи. Человек ночью, в глухом углу Царскосельского парка, на засыпанной снегом скамье глядит на звезды и читает стихи. Ночью, стихи, на «той самой» скамье. На минуту становится жутко, — а ну, как… Но нет, это не призрак Анненского. Сидящий оборачивается на наши шаги. Гумилев подходит к нему, всматривается… Василий Иванович, — вы? Я не узнал было. Господа, позвольте вас познакомить. Это — цех поэтов: Городецкий, Мандельштам, Георгий Иванов. — Человек грузно подымается и пожимает нам руки. И рекомендуется:
— Комаровский.
Сергей Маковский, впрочем, утверждал, что страницы о Комаровском у Г. Иванова — сплошная выдумка. Однако известный журналист Петр Пильский в рецензии на «Петербургские зимы» (газета «Сегодня», Рига, 9 авг. 1928 — П. Пильский, «Петербург перед кончиной») подтверждает достоверность этих воспоминаний о поездке Гумилева с группой поэтов в Царское Село и о встрече их с Комаровским: «Конечно, я хорошо знал и Сергея Городецкого и Н. С. Гумилева. Теперь Г. Иванов рассказывает, как они неожиданно ночью отправились в Царское Село взглянуть «на скамейку, где любил сидеть поэт Иннокентий Анненский». На ней уже произошло несколько случаев самоубийства. На этой засыпанной снегом скамье и в ту ночь сидел человек — сидел и бормотал стихи. Это был Комаровский…».
У Комаровского к одному из его стихотворений, в его единственном сборнике «Первая пристань», предпослан эпиграф из Гумилева — из его «Фра Беато Анжелико» (вошло в «Колчан», но ранее публиковалось в «Гиперборее»).
Возвращаясь к отношениям Гумилева и Анненского, следует отметить, это и Анненский в конце своей жизни не вполне принимал поэзию Гумилева, о чем свидетельствует его пронизанный тонкой иронией, упрятанной за похвалами, отзыв в «Аполлоне»: «Николай Гумилев кажется чувствует краски более, чем очертания, и сильнее любит изящное, чем музыкально-прекрасное… Интересно написанное им недавно стихотворение «Лесной пожар» («Остров», № 1, стр. 8 сл.). Что — это жизнь или мираж? Лиризм Н. Гумилева — экзотическая тоска по красочно-причудливым вырезам далекого юга. Он любит все изысканное и странное, но верный вкус делает его строгим в подборе декораций» («О современном лиризме»). В устах Анненского слова о том, что кто-то «изящное» предпочитает «музыкально-прекрасному» — менее всего похвала, сколь бы беспристрастно это утверждение ни преподносилось читателю. Отношения двух поэтов сложны, и воспоминания Адамовича, в частности, ценны в том плане, что они, при внимательном прочтении, давно могли бы покончить с легендой о безоговорочном приятии Гумилевым поэзии Анненского. В критике по этому вопросу всегда существовали острые расхождения. В стихах Гумилева, — писал в 1916 г. критик И. Оксенов, — «нет ни России, ни античности — ибо поэт блестяще поверхностен, и совсем не по плечу ему Инн. Анненский, учеником которого он себя считает» («Новый журнал для всех», № 2-3, 1916, стр. 74). Кривич, сын Анненского, еще в 1909 г., намекает, что Гумилев-прозаик в своей «Скрипке Страдивариуса» подражает «Фамире Кифарэду» Анненского («Аполлон» № 1, 1909, стр. 25). Более определенно о том же писал уже после смерти Гумилева знавший его лично Юрий Верховский: «Характерна литературная модернизация мифа, идущая от Анненского». И далее он говорит о сходстве пьесы Гумилева «Актеон» с сюжетом «Фамиры Кифарэда». «Но в «Фамире», — писал Верховский, — развернута глубокая трагедия, в «Актеоне» на нее нет и эскизного намека» («Путь поэта. О поэзии Н. С. Гумилева» — «Современная литература», изд. «Мысль», Л., 1925, стр. 111). Однако память об Анненском, насколько можно судить по многим источникам, для Гумилева долгое время была священной. В мемуарах Александра Кондратьева упоминается, что рабочий кабинет Гумилева был заставлен книгами, среди которых было много французских журналов, ранее принадлежащих Анненскому. Ученик Анненского, Кондратьев часто навещал своего учителя в Царском Селе и хорошо знал его библиотеку. Словом, в данном случае не приходится заподозрить сообщение Кондратьева в неточности.
В «Вечере у Анненского» Адамович, по всей видимости, говорит о своей первой встрече с Гумилевым. Знакомство возобновилось в 1912 г. Встречи с Гумилевым участились, когда Адамович был принят в «Цех поэтов», собиравшийся в сезон 1912-1913 г. по два-три раза в месяц. Но в это время достоинство поэзии Анненского не вызывает у Гумилева никакого сомнения. Летом 1911 г. Гумилев написал несколько стихотворений, в которых явно выступает влияние Анненского. В том же году в «Аполлоне» было напечатано стихотворение Гумилева «Памяти Иннокентия Федоровича Анненского». Позднее, готовя к печати книгу «Колчан», Гумилев поставил это стихотворение первым в сборнике. В 1912 г. он писал С. Маковскому в ответ на приглашение заведовать литературным отделом «Аполлона»: «Да поможет мне в этом деле одинаково дорогое для нас с Вами воспоминание о Иннокентии Анненском!» Отношение к Анненскому у Гумилева претерпело изменение где-то после 1916 г. и, вероятнее всего, после 1919 г., когда заботами Гумилева был переиздан «Фамира Кифарэд» — издание почти роскошное, особенно же в эпоху военного коммунизма.
Одно из самых интересных сообщений в настоящих воспоминаниях Адамовича — рассказ о чтении Анненским своей «Баллады». Адамович не упоминает названия этого стихотворения, ни того, что оно посвящено Гумилеву. Из «Баллады» он цитирует полторы строки и говорит, что Анненский «только что прочел свои новые стихи». Стихи не были совсем новыми, так как «Баллада» написана 31 мая 1909 г., месяцев за пять до этого «вечера у Анненского». В сохранившемся в ЦГАЛИ автографе посвящение Гумилеву отсутствует. Но оно есть в «Кипарисовом ларце», вышедшем через четыре-пять месяцев после смерти Анненского. Его сын, В. Кривич, издавая «Кипарисовый ларец», следовал указаниям отца. Посвящение Гумилеву, отсутствующее в автографе от 31 мая, было добавлено позднее — скорее всего в память о том разговоре, который описывает Адамович. На вопрос Гумилева «к кому обращены ваши стихи» Анненский отвечает: «Я никогда об этом не думал». Гумилев навел его на очень существенную мысль, и в память об этом разговоре Анненский поздней оcенью 1909 г., за несколько недель до смерти, посвятил свою «Балладу» Гумилеву. Напрашивается именно такая реконструкция, если воспоминания Адамовича достоверны. И если они таковы, то мы, наконец, получаем объяснение, почему пожилой маститый поэт посвящает свое траурное, поистине похоронное стихотворение юному, переполненному «конквистадорскими» планами Гумилеву, бывшему на тридцать лет моложе «последнего царскосельского лебедя». В биографиях и одного и другого нет решительно ничего, что указывало бы на другую причину посвящения, чем тот разговор, свидетелем которого оказался Адамович. Добавим еще, что Гумилева не было ни в Царском Селе, ни в Петербурге, когда писалась «Баллада». Он уехал 25 мая вместе с поэтессой E. Дмитриевой (будущей Черубиной де Габриак) сначала на два дня в Москву, затем в Коктебель к Волошину.
Все же остается вопрос, почему Адамович не упоминает, что «Баллада» посвящена Гумилеву? Забыть он не мог. В своей книге «Облака» к одному из стихотворений он взял в качестве эпиграфа именно ту строку из «Баллады», которую цитирует в своем очерке: «День был ранний и молочко-парный».
Была и еще одна причина, исключающая забывчивость. Не кто иной, как Гумилев писал в «Аполлоне» об «Облаках», о зависимости Адамовича от Анненского, и в частности, об этом эпиграфе: Адамовичу «для одного стихотворения пришлось даже взять эпиграф из «Баллады» Иннокентия Анненского — настолько они совпадают по образам».
Максимилиан Волошин.
ВОСПОМИНАНИЯ О ЧЕРУБИНЕ ДЕ ГАБРИАК
Здесь печатается только
