Африка, твой!
СТИХОТВОРЕНИЯ НЕ ВКЛЮЧЕННЫЕ В ПОСЛЕДНИЕ ПРИЖИЗНЕННЫЕ ИЗДАНИЯ СБОРНИКОВ
Ахилл и Одиссей
Одиссей
Брат мой, я вижу глаза твои тусклые,
Вместо доспехов меха леопарда
С негой обвили могучие мускулы,
Чувствую запах не крови, а нарда.
Сладкими винами кубок твой полнится,
Тщетно вождя ожидают в отряде,
И завивает, как деве, невольница
Черных кудрей твоих длинные пряди.
Ты отдыхаешь под светлыми кущами,
Сердце безгневно и взор твой лилеен,
В час, когда дебри покрыты бегущими,
Поле – телами убитых ахеян.
Каждое утро страдания новые…
Вот, я раскрыл пред тобою одежды,
Видишь, как кровь убегает багровая,
Это не кровь, это наши надежды.
Ахилл
Брось, Одиссей, эти стоны притворные,
Красная кровь вас с землей не разлучит,
А у меня она страшная, черная,
В сердце скопилась и давит и мучит.
Нас было пять… мы были капитаны…
Нас было пять… мы были капитаны,
Водители безумных кораблей,
И мы переплывали океаны,
Позор для Бога, ужас для людей.
Далекие загадочные страны
Нас не пленяли чарою своей,
Нам нравились зияющие раны,
И зарева, и жалкий треск снастей.
Наш взор являл туманное ненастье,
Что можно видеть, но понять нельзя,
И после смерти каши привиденья
Поднялись, как подводные каменья,
Как прежде черной гибелью грозя
Искателям неведомого счастья.
Одиноко-незрячее солнце смотрело на страны…
Одиноко-незрячее солнце смотрело на страны,
Где безумье и ужас от века застыли на всем,
Где гора в отдаленьи казалась взъерошенным псом,
Где клокочущей черною медью дышали вулканы.
Были сумерки мира.
Но на небе внезапно качнулась широкая тень,
И кометы, что мчались, как волки свирепы и грубы,
И сшибались друг с другом, оскалив железные зубы,
Закружились, встревоженным воем приветствуя день.
Был испуг ожиданья.
И в терновом венке, под которым сочилася кровь,
Вышла тонкая девушка, нежная в синем сияньи,
И серебряным плугом упорную взрезала новь,
Сочетанья планет ей назначили имя: Страданье.
Это было спасенье.
Одиночество
Я спал, и смыла пена белая
Меня с родного корабля,
И в черных водах, помертвелая,
Открылась мне моя земля.
Она полна конями быстрыми
И красным золотом пещер,
Но ночью вспыхивают искрами
Глаза блуждающих пантер.
Там травы славятся узорами
И реки словно зеркала,
Но рощи полны мандрагорами,
Цветами ужаса и зла.
На синевато-белом мраморе
Я высоко воздвиг маяк,
Чтоб пробегающие на море
Далеко видели мой стяг.
Я предлагал им перья страуса,
Плоды, коралловую нить,
Но ни один стремленья паруса
Не захотел остановить.
Все чтили древнего оракула
И приговор его суда
О том, чтоб вечно сердце плакало
У всех заброшенных сюда.
И надо мною одиночество
Возносит огненную плеть
За то, что древнее пророчество
Мне суждено преодолеть.
В пустыне
Давно вода в мехах иссякла,
Но, как собака, не умру:
Я в память дивного Геракла
Сперва отдам себя костру.
И пусть, пылая, жалят сучья,
Грозит чернеющий Эреб,
Какое странное созвучье
У двух враждующих судеб!
Он был героем, я – бродягой,
Он – полубог, я – полузверь,
Но с одинаковой отвагой
Стучим мы в замкнутую дверь.
Пред смертью все, Терсит и Гектор,
Равно ничтожны и славны,
Я также выпью сладкий нектар
В полях лазоревой страны.
Адам
Адам, униженный Адам,
Твой бледен лик и взор твой бешен,
Скорбишь ли ты по тем плодам,
Что ты срывал, еще безгрешен?
Скорбишь ли ты о той поре,
Когда, еще ребенок-дева,
В душистый полдень на горе
Перед тобой плясала Ева?
Теперь ты знаешь тяжкий труд
И дуновенье смерти грозной,
Ты знаешь бешенство минут,
Припоминая слово – «поздно».
И боль жестокую, и стыд,
Неутолимый и бесстрастный,
Который медленно томит,
Который мучит сладострастно.
Ты был в раю, но ты был царь,
И честв была тебе порукой,
За счастье, вспыхнувшее встарь,
Надменный втрое платит мукой.
За то, что не был ты как труп,
Горел, искал и был обманут,
В высоком небе хоры труб
Тебе греметь не перестанут.
В суровой доле будь упрям,
Будь хмурым, бледным и согбенным,
Но не скорби по тем плодам,
Неискупленным и презренным.
Театр
Все мы, святые и воры,
Из алтаря и острога
Все мы – смешные актеры
В театре Господа Бога.
Бог восседает на троне,
Смотрит, смеясь, на подмостки,
Звезды на пышном хитоне
Позолоченные блестки.
Так хорошо и привольно
В ложе предвечного света,
Дева Мария довольна,
Смотрит, склоняясь, в либретто:
– Гамлет? Он должен быть бледным.
Каин? Тот должен быть грубым…
Зрители внемлют победным
Солнечным, ангельским трубам.
Бог, наклонясь, наблюдает,
К пьесе он полон участья. —
Жаль, если Каин рыдает,
Гамлет изведает счастье!
Так не должно быть по плану!
Чтобы блюсти упущенья,
Боли, глухому титану,
Вверил он ход представленья.
Боль вознеслася горою,
Хитрой раскинулась сетью,
Всех, утомленных игрою,
Хлещет кровавою плетью.
Множатся пытки и казни…
И возрастает тревога,
Что, коль не кончится праздник
В театре Господа Бога?!
Правый путь
В муках и пытках рождается слово,
Робкое, тихо проходит по жизни,
Странник – оно, – из ковша золотого
Пьющий остатки на варварской тризне.
Выйдешь к природе! Порода враждебна,
Все в ней пугает, всего в ней помногу,
Вечно звучит в ней фанфара молебна
Не твоему и ненужному Богу.
Смерть? Но сперва эту сказку поэта
Взвесь осторожно и мудро исчисли,
– Жалко не будет ни жизни, ни света,
Но пожалеешь о дарственной мысли.
Что ж, это путь величавый и строгий:
Плакать с осенним пронзительным ветром,
С нищими нищим таиться в берлоге,
Хмурые думы оковывать метром.
Колдунья
Она колдует тихой ночью
У потемневшего окна
И страстно хочет, чтоб воочью
Ей тайна сделалась видна.
Как бред, мольба ее бессвязна,
Но мысль упорна и горда,
Она не ведает соблазна
И не отступит никогда.
Внизу… там дремлет город пестрый,
И кто-то слушает и ждет,
Но меч, уверенный и острый,
Он тоже знает свой черед.
На мертвой площади, где серо
И сонно падает роса,
Живет неслыханная вера
В ее ночные чудеса.
Но тщетен зов ее кручины,
Земля все та же, что была,
Вот солнце выйдет из пучины
И позолотит купола.
Ночные тени станут реже,
Прольется гул, как ропот вод,
И в сонный город ветер свежий
Прохладу моря донесет.
И меч сверкнет, и кто-то вскрикнет,
Кого-то примет тишина,
Когда усталая поникнет
У заалевшего окна.
Охота
Князь вынул бич и кинул клич,
Грозу охотничьих добыч,
И белый конь, душа погонь,
Ворвался в стынущую сонь.
Удар копыт в снегу шуршит,
И зверь встает, и зверь бежит,
Но не спастись ни в глубь, ни, в высь,
Как змеи, стрелы понеслись.
Их легкий взмах наводит страх
На неуклюжих россомах,
Грызет их медь седой медведь,
Но все же должен умереть,
И легче птиц, склоняясь ниц,
Князь ищет четкий след лисиц.
Но вечер ал, и князь устал,
Прилег на мох и задремал,
Не дремлет конь, его не тронь,
Огонь в глазах его, огонь.
И, волк равнин, подходит финн
Туда, где дремлет властелин,
А ночь светла, земля бела,
Господь, спаси его от зла!
Уходящей
Не медной музыкой фанфар,
Не грохотом рогов
Я мой приветствовал пожар
И сон твоих шагов.
– Сковала бледные уста
Святая Тишина,
И в небе знаменем Христа
Сияла нам луна.
И рокотали соловьи
О Розе Горних Стран,
Когда глаза мои, твои
Заворожил туман.
И вот теперь, когда с тобой
Я здесь последний раз,
Слезы ни флейта, ни гобой
Не вызовут из глаз.
Теперь душа твоя мертва,
Мечта твоя темна,
А мне все те ж твердит слова
Святая Тишина
Соединяющий тела
Их разлучает вновь,
Но будет жизнь моя светла,
Пока жива любовь.
Северный раджа
Валентину Кривичу.
1.
Она простерлась, не живая,
Когда замышлен был набег,
Ее сковали грусть без края
И синий лед и белый снег.
Но и задумчивые ели
В цветах серебряной луны,
Всегда тревожные, хотели
Святой по-новому весны.
И над страной лесов и гатей
Сверкнула золотом заря,
То шли бесчисленные рати
Непобедимого царя.
Он жил на сказочных озерах,
Дитя брильянтовых раджей,
И радость светлая во взорах,
И губы лотуса свежей.
Но, сына курского, на север
Его таинственно влечет,
Он хочет в поле видеть клевер,
В сосновых рощах желтый мед.
Гудит земля, оружье блещет,
Трубят военные слоны,
И сын полуночи трепещет
Пред сыном солнечной страны.
Се – царь! Придите и поймите
Его спасающую сеть,
В кипучий вихрь его событий
Спешите кануть и сгореть.
Легко сгореть и встать иными,
Ступить на новую межу,
Чтоб встретать в пламени и дыме
Владыку Севера, Раджу.
2.
Он встал на крайнем берегу,
И было хмуро побережье,
Едва чернели на снегу
Следы глубокие, медвежьи.
Да в отдаленной полынье
Плескались рыжие тюлени,
Да небо в розовом огне
Бросало ровный свет без тени.
Он обернулся… там, во мгле
Дрожали зябнущие парсы
И, обессилев, на земле
Валялись царственные барсы,
А дальше падали слоны,
Дрожа, стонали, как гиганты,
И лился мягкий свет луны
На их уборы, их брильянты.
Но людям, павшим перед ним,
Царь кинул гордое решенье:
«Мы в царстве снега создадим
Иную Индию… Виденье».
«На этот звонкий синий лед
Утесы мрамора не лягут
И лотус здесь не зацветет
Под вековою сенью пагод».
«Но будет белая заря
Пылать слепительнее вдвое,
Чем у бирманского царя
Костры из мирры и алоэ».
«Не бойтесь этой наготы
И песен холода и вьюги,
Вы обретете здесь цветы,
Каких не знали бы на юге».
3.
И древле мертвая страна
С ее нетронутою новью,
Как дева юная, пьяна
Своей великою любовью.
Из дивной Галлии воотще
К ней приходили кавалеры,
Красуясь в бархатном плаще,
Манили к тайнам чуждой веры.
И Византии строгой речь,
Ее задумчивые книги,
Не заковали этих плеч
В свои тяжелые вериги.
Здесь каждый миг была весна
И в каждом взоре жило солнце,
Когда смотрела тишина
Сквозь закоптелое оконце.
И каждый мыслил: «Я в бреду,
Я сплю, но радости все те же,
Вот встану в розовом саду
Над белым мрамором прибрежий».
«И та, которую люблю,
Придет застенчиво и томно,
Она близка… теперь а сплю
И хорошо, у грезы темной».
Живет закон священной лжи
В картине, статуе, поэме —
Мечта великого Раджи,
Благословляемая всеми.
СТИХОТВОРЕНИЯ, НЕ ВОШЕДШИЕ НИ В ОДИН ИЗ ПРИЖИЗНЕННЫХ СБОРНИКОВ
Я в лес бежал из городов…
Я в лес бежал из городов,
В пустыню от людей бежал…
Теперь молиться я готов,
Рыдать как прежде не рыдал.
Вот я один с самим собой…
Пора, пора мне отдохнуть:
Свет беспощадный, свет слепой
Мой выел мозг, мне выжег грудь.
Я грешник страшный, я злодей:
Мне Бог бороться силы дал,
Любил я правду и людей;
Но растоптал я идеал…
Я мог бороться, но как раб,
Позорно струсив, отступил
И, говоря: «увы, я слаб!»
Свои стремленья задавил…
Я грешник страшный, я злодей…
Прости, Господь, прости меня,
Душе измученной моей
Прости, раскаянье ценя!..
Есть люди с пламенной душой,
Есть люди с жаждою добра,
Ты им вручи свой стяг святой,
Их манит и влечет борьба.
Меня ж прости!..»
Франции
О, Франция, ты призрак сна,
Ты только образ, вечно милый,
Ты только слабая жена
Народов грубости и силы.
Твоя разряженная рать,
Твои мечи, твои знамена,
Они не в силах отражать
Тебе враждебные племена.
Когда примчалася война
С железной тучей иноземцев,
То ты была покорена
И ты была в плену у немцев.
И раньше… вспомни страдный год,
Когда слабел твой гордый идол,
Его испуганный народ
Врагу властительному выдал.
Заслыша тяжких ратей гром,
Ты трепетала, словно птица, —
И вот, на берегу глухом
Стоит великая гробница.
А твой веселый звонкий рог,
Победный рог завоеваний,
Теперь он беден и убог,
Он только яд твоих мечтаний.
И ты стоишь, обнажена,
На золотом роскошном троне,
Но красота твоя, жена,
Тебе спасительнее брони.
Где пел Гюго, где жил Вольтер,
Страдал Бодлер, богов товарищ,
Там не посмеет изувер
Плясать на зареве пожарищ.
И если близок час войны,
И ты осуждена паденью,
То вечно будут наши сны
С твоей блуждающею тенью.
И нет, не нам, твоим жрецам,
Разбить в куски скрижаль закона
И бросить пламя в Notre-Dame,
Разрушить стены Пантеона.
Твоя война – для нас война,
Покинь же сумрачные станы —
Чтоб песней звонкой, как струна,
Целить запекшиеся раны.
Что значит в битве алость губ?
Ты только сказка, отойди же.
Лишь через наш холодный труп
Пройдут враги, чтоб быть в Париже.
Все чисто для чистого взора…
Все чисто для чистого взора,
И царский венец, и суму,
Суму нищеты и позора,
Я все беспечально возьму.
Пойду я в далекие рощи,
В забытый хозяином сад,
Где б ельник корявый и тощий
Внезапно обрадовал взгляд.
Там брошу лохмотья и лягу
И буду во сне королем,
А люди увидят бродягу
С бескровным, землистым лицом.
Я знаю, что я зачарован
Заклятьем венца и сумы,
И, если б я был коронован,
Мне снились бы своды тюрьмы.
Да! Мир хорош, как старец у порога…
Да! Мир хорош, как старец у порога,
Что путника ведет во имя Бога
В заране предназначенный покой,
А вечером, простой и благодушный,
Приказывает дочери послушной
Войти к нему и стать его женой.
Но кто же я, отступник богомольный,
Обретший все и вечно недовольный,
Сдружившийся с луной и тишиной?
Мне это счастье – только указанье,
Что мне не лжет мое воспоминанье,
И пил я воду родины иной.
Какою музыкой мой слух взволнован…
Какою музыкой