Из дивной Галлии воотще
К ней приходили кавалеры,
Красуясь в бархатном плаще,
Манили к тайнам чуждой веры.
И Византии строгой речь,
Ее задумчивые книги,
Не заковали этих плеч
В свои тяжелые вериги.
Здесь каждый миг была весна
И в каждом взоре жило солнце,
Когда смотрела тишина
Сквозь закоптелое оконце.
И каждый мыслил: «Я в бреду,
Я сплю, но радости всё те же,
Вот встану в розовом саду
Над белым мрамором прибрежий.
И та, которую люблю,
Придет застенчиво и томно,
Она близка… теперь я сплю
И хорошо, у грезы темной».
Живет закон священной лжи
В картине, статуе, поэме —
Мечта великого Раджи,
Благословляемая всеми.
Стихотворения, не включенные в прижизненные сборники
«Я в лес бежал из городов…»
Я в лес бежал из городов,
В пустыню от людей бежал…
Теперь молиться я готов,
Рыдать, как прежде не рыдал.
Вот я один с самим собой…
Пора, пора мне отдохнуть:
Свет беспощадный, свет слепой
Мой выпил мозг, мне выжег грудь.
Я грешник страшный, я злодей:
Мне Бог бороться силы дал,
Любил я правду и людей,
Но растоптал я идеал…
Я мог бороться, но, как раб,
Позорно струсив, отступил
И, говоря: «Увы, я слаб!» —
Свои стремленья задавил…
Я грешник страшный, я злодей…
Прости, Господь, прости меня.
Душе измученной моей
Прости, раскаянье ценя!..
Есть люди с пламенной душой,
Есть люди с жаждою добра,
Ты им вручи свой стяг святой,
Их манит и влечет борьба.
Меня ж прости!..
<1902>
Альпийский стрелок
Из Шиллера
С самострелом и стрелами
Через горы и леса
Держит путь стрелок свободный,
Смело глядя в небеса.
Там, где, с высей низвергаясь,
Мутный плещется поток,
Где так жарко греет солнце,
Там царем один стрелок.
И своей стрелою меткой
Он разит издалека.
Лучше денег, лучше власти
Жизнь веселая стрелка.
<Не позднее 1903>
«Я вечернею порою над заснувшею рекою…»
Я вечернею порою над заснувшею рекою,
Полон дум необъяснимых, всеми кинутый, брожу.
Точно дух ночной, блуждаю, встречи радостной не знаю,
Одиночества дрожу.
Слышу прошлые мечтанья, и души моей страданья
С новой силой, с новой злобой у меня в груди встают
С ними я окончил дело, сердце знать их не хотело,
Но они его гнетут.
Нет, довольно мне страданий, больше сладких упований
Не хочу я, и в бесстрастье погрузиться я хочу.
Дайте прошлому забвенье, к настоящему презренье,
И я в небо улечу.
Но напрасны все усилья: тесно связанные крылья
Унести меня не могут с опостылевшей земли.
Как и все мои мечтанья, мои прежние страданья
Позабыться не могли.
<Не позднее 1903 >
Посвящение к сборнику «Горы и ущелья»
I
Люблю я чудный горный вид,
Остроконечные вершины,
Где каждый лишний шаг грозит
Несвоевременной кончиной.
II
Люблю над пропастью глухой
Простором дали любоваться
Или неверною тропой
Все выше, выше подниматься.
III
В горах мне люб и Божий свет,
Но люб и смерти миг единый!
Не заманить меня вам, нет,
В пустые, скучные долины.
<Не позднее 1903>
«У скалистого ущелья…»
У скалистого ущелья
Одинокий я стоял,
Предо мной поток нагорный
И клубился, и сверкал.
Из-за туч, кроваво-красна,
Светит полная луна,
И в волнах потока мутных
Отражается она.
И какие-то виденья
Все встают передо мной,
То над волнами потока,
То над пропастью глухой.
Ближе, ближе подлетают.
Наконец — о, страшный вид!
Пред смущенными очами
Вереница их стоит.
И как вглядываюсь ближе,
Боже, в них я узнаю
Свои прежние мечтанья,
Молодую жизнь свою.
И все прошлые желанья,
И избыток свежих сил,
Все, что с злобой беспощадной
В нас дух века загубил.
Все, что продал я, прельстившись
На богатство и почет,
Все теперь виденьем грозным
Предо мною предстает.
Полон грусти безотрадной,
Я рыдаю, и в горах
Эхо громко раздается,
Пропадая в небесах.
<Не позднее 1903>
Молодой францисканец
I
Младой францисканец безмолвно сидит,
Объятый бесовским волненьем.
Он книгу читает, он в книге чертит,
И ум его полон сомненьем.
И кажется тесная келья ему
Унылей, угрюмее гроба,
И скучно, и страшно ему одному,
В груди подымается злоба.
Он мало прожил, мало знает он свет,
Но чудные знает преданья
О страшных влияньях могучих планет,
О тайнах всего мирозданья.
Но все опостылело в жизни ему
Без горя и радостей света.
Так в небе, внезапно прорезавши тьму,
Мелькает златая комета,
И, после себя не оставив следа,
В пространстве небес исчезает,
Так полная сил молодая душа
Бесплодно в стенах изнывает.
Младой францисканец безмолвно сидит,
Главу уронивши на руки,
Он книгу отбросил и в ней не чертит,
Исполнен отчаянной муки.
«Нет, полно, — вскричал он, — начну жить и я,
Без радостей жизнь да не вянет.
Пускай замолчит моей грусти змея
И сердце мне грызть перестанет.
Бегу из монашеских душных я стен,
Как вор, проберуся на волю,
И больше, о нет, не сменяю на плен
Свободную, новую долю».
II
Суров инквизитор великий сидит,
Теснятся кругом кардиналы,
И юный преступник пред ними стоит,
Свершивший проступок немалый.
Он бегство затеял из монастыря
И пойман был с явной уликой,
Но с сердцем свободным, отвагой горя,
Стоит он, бесстрашный, великий.
Вот он пред собраньем ведет свою речь,
И судьи, смутяся, робеют,
И стража хватается гневно за меч,
И сам инквизитор бледнеет.
«Судить меня смеют, и кто же — рабы!
Прислужники римского папы
Надменно и дерзко решают судьбы
Того, кто попался им в лапы.
Ну что ж! Осудите меня на костер,
Хвалитеся мощью своею!
Но знайте, что мой не померкнется взор,
Что я не склоню свою шею!
И смерть моя новых борцов привлечет,
Сообщников дерзких, могучих;
Настанет и вашим несчастьям черед!
Над вами сбираются тучи!
Я слышал: в далеких германских лесах,
Где все еще глухо и дико,
Поднялся один благородный монах,
Правдивою злобой великий.
Любовию к жизни в нем сердце горит!
Он юности ведает цену!
Блаженства небес он людям не сулит
Земному блаженству в замену!
А вы! Ваше время давно отошло!
Любви не вернете народа.
Да здравствует свет, разгоняющий зло!
Да здравствует наша свобода!
Прощайте! Бесстрашно на казнь я иду.
Над жизнью моею вы вольны,
Но речи от сердца сдержать не могу,
Пускай ею вы недовольны».
<Не позднее 1903>
«Вам, кавказские ущелья…»
Вам, кавказские ущелья,
Вам, причудливые мхи,
Посвящаю песнопенья,
Мои лучшие стихи.
Как и вы, душа угрюма,
Как и вы, душа мрачна,
Как и вы, не любит шума,
Ее манит тишина.
Буду помнить вас повсюду,
И хоть я в чужом краю,
Но о вас я не забуду
И теперь о вас пою.
<Не позднее 1903 >
«На сердце песни, на сердце слезы…»
На сердце песни, на сердце слезы,
Душа страданьями полна.
В уме мечтанья, пустые грезы
И мрак отчаянья без дна.
Когда же сердце устанет биться,
Грудь наболевшая замрет?
Когда ж покоем мне насладиться
В сырой могиле придет черед?
<Не позднее 1903>
«В шумном вихре юности цветущей…»
В шумном вихре юности цветущей
Жизнь свою безумно я сжигал,
День за днем, стремительно бегущий,
Отдохнуть, очнуться не давал.
Жить, как прежде, больше не могу я,
Я брожу как охладелый труп,
Я томлюсь по ласке поцелуя,
Поцелуя милых женских губ.
<Не позднее 1903>
«Злобный гений, царь сомнений…»
Злобный гений, царь сомнений,
Ты опять ко мне пришел,
И, желаньем утомленный, потревоженный и сонный,
Я покой в тебе обрел.
Вечно жить среди мучений, среди тягостных сомнений —
Это сильных идеал,
Ничего не созидая, ненавидя, презирая
И блистая, как кристалл.
Назади мне слышны стоны, но, свободный, обновленный,
Торжествующая пошлость, я давно тебя забыл.
И, познавши отрицанье, я живу, как царь созданья,
Средь отвергнутых могил.
<Не позднее 1903 >
«Много в жизни моей я трудов испытал…»
Много в жизни моей я трудов испытал,
Много вынес и тяжких мучений.
Но меня от отчаянья часто спасал
Благодатный, таинственный гений.
Я не раз в упоеньи великой борьбы
Побеждаем был вражеской силой
И не раз под напором жестокой судьбы
Находился у края могилы.
Но отчаянья не было в сердце моем,
И надежда мне силы давала.
И я бодро стремился на битву с врагом,
На борьбу против злого начала.
А теперь я, наскучив тяжелой борьбой,
Безмятежно свой век доживаю,
Но меня тяготит мой позорный покой,
И по битве я часто вздыхаю.
Чудный гений надежды давно отлетел,
Отлетели и светлые грезы,
И осталися трусости жалкой в удел
Малодушно-холодные слезы.
<Не позднее 1903>
«Я всю жизнь отдаю для великой борьбы…»
Я всю жизнь отдаю для великой борьбы,
Для борьбы против мрака, насилья и тьмы.
Но увы! окружают меня лишь рабы,
Недоступные светлым идеям умы.
Они или холодной насмешкой своей,
Или трусостью рабской смущают меня,
И живу я, во мраке не видя лучей
Благодатного, ясного, светлого дня.
Но меня не смутить, я пробьюся вперед
От насилья и мрака к святому добру,
И, завидев светила свободы восход,
Я спокоен умру.
<Не позднее 1903 >
«Во мраке безрадостном ночи…»
Во мраке безрадостном ночи,
Душевной больной пустоты,
Мне светят лишь дивные очи
Ее неземной красоты.
За эти волшебные очи
Я с радостью, верь, отдаю
Мое наболевшее сердце,
Усталую душу мою.
За эти волшебные очи
Я смело в могилу сойду,
И первое, лучшее счастье
В могиле сырой я найду.
А очи, волшебные очи
Так грустно глядят на меня,
Исполнены тайной печали,
Исполнены силой огня.
Напрасно родятся мечтанья,
Напрасно волнуется кровь:
Могу я внушить состраданье,
Внушить не могу я любовь.
Летит равнодушное время
И быстро уносится вдаль,
А в сердце холодное бремя,
И душу сжигает печаль.
<Не позднее 1903>
«Я песни слагаю во славу твою…»
М.М. М<аркс>
Я песни слагаю во славу твою
Затем, что тебя я безумно люблю,
Затем, что меня ты не любишь.
Я вечно страдаю и вечно грушу,
Но, друг мой прекрасный, тебя я прощу
За то, что меня ты погубишь.
Так раненный в сердце шипом соловей
О розе-убийце поет все нежней
И плачет в тоске безнадежной,
А роза, склонясь меж зеленой листвы,
Смеется над скорбью его, как и ты,
О друг мой, прекрасный и нежный.
<Не позднее 1903>
«Был праздник веселый и шумный…»
Был праздник веселый и шумный,
Они повстречалися раз…
Она была в неге безумной
С манящим мерцанием глаз.
А он был безмолвный и бледный,
Усталый от призрачных снов.
И он не услышал победный
Могучий и радостный зов.
Друг друга они не узнали
И мимо спокойно прошли,
Но звезды в лазури рыдали,
И где-то напевы звучали
О бледном обмане земли.
<1904?>
Разговор («Я властительный и чудный…»)
Я властительный и чудный
Пел печальной бледной деве:
«Видишь воздух изумрудный
В обольстительном напеве?
Посмотри, как быстро челны
Легкотканого обмана
Режут радостные волны
Мирового Океана.
Солнце жаркое в лазури
Так роскошно и надменно
Грезит негой, грезит бурей
Ослепительной вселенной.
И как голуби надежды,
Охранители святыни,
Духи в пурпурной одежде
Наполняют воздух синий.
И мы в ту войдем обитель,
Царство радостных видений,
Где я буду повелитель,
Вождь волшебных песнопений.
Озаренная напевом,
Ты полюбишь мира звенья,
Будешь радостною Евой
Для иного поколенья».
<1904?>
Огонь
Я не знаю, что живо, что нет,
Я не ведаю грани ни в чем…
Жив играющий молнией гром —
Живы гроздья планет…
И красивую яркость огня
Я скорее живой назову,
Чем седую, больную траву,
Чем тебя и меня…
Он всегда устремляется ввысь,
Обращается в радостный дым,
И столетья над ним пронеслись,
Золотым и всегда молодым…
Огневые лобзают уста…
Хоть он жжет, но он всеми любим.
Он лучистый венок для Христа,
И не может он быть не живым…
<1905>
Лето
Лето было слишком знойно,
Солнце жгло с небесной кручи, —
Тяжело и беспокойно,
Словно львы, бродили тучи.
В это лето пробегало
В мыслях, в воздухе, в природе
Золотое покрывало
Из гротесок и пародий.
Точно кто-то, нам знакомый,
Уходил к пределам рая,
А за ним спешили гномы
И кружилась пыль седая.
И с тяжелою печалью
Наклонилися к бессилью
Мы, обманутые далью
И захваченные пылью.
<1906>
«Он воздвигнул свой храм на горе…»
Он воздвигнул свой храм на горе,
Снеговой многобашенный храм,
Чтоб молиться он мог на заре
Переменным небесным огням.
И предстал перед ним его бог,
Бесконечно родной и чужой,
То печален, то нежен, то строг,
С каждым новым мгновеньем иной.
Ничего не просил, не желал,
Уходил и опять приходил,
Переменно горящий кристалл
Посреди неподвижных светил.
И безумец, роняя слезу,
Поклонялся небесным огням,
Но собралися люди внизу
Посмотреть на неведомый храм.
И они говорили, смеясь:
«Нет души у минутных огней,
Вот у нас есть властитель и князь
Из тяжелых и вечных камней».
А безумец не мог рассказать
Нежный сон своего божества,
И его снеговые слова,
И его голубую печать.
<1906>
«Сегодня у берега нашего бросил…»
Сегодня у берега нашего бросил
Свой якорь досель незнакомый корабль,
Мы видели отблески пурпурных весел,
Мы слышали смех и бряцание саб ль.
Тяжелые грузы корицы и перца,
Красивые камни и шкуры пантер,
Все, все, что ласкает надменное сердце,
На том корабле нам привез Люцифер.
Мы долго не ведали, враг это, друг ли.
Но вот капитан его в город вошел,
И черные очи горели, как угли,
И странные знаки пестрили камзол.
За ним мы спешили
