этого стоит!
Матушка, вы о хозяйстве немедля ее расспросите
И убедитесь, как близко вы сходитесь с нею во вкусах».
Пастора Герман тотчас отозвал в сторонку и молвил:
«Достопочтенный муж, помогите осилить заботу —
Узел распутать тугой, пред которым я немощен, ибо
С девушкой не объяснился; напротив, она полагает,
Что не хозяйкой в доме ей стать суждено, а служанкой.
Вот и страшусь, чтоб она не ушла, о женитьбе услышав.
Нужно все это распутать. Ее заблужденья не вправе
Длить мы так долго, и мне неизвестность уже нестерпима.
Так поспешите и тут показать свою мудрость, которой
Славитесь вы!» И священник готов был к ней обратиться,
Только отец, к сожаленью, успел словами своими
Девушки душу смутить. Отозвался он с видом веселым,
В доброжелательном смысле, хоть с легким оттенком лукавства:
«Это недурно, мой мальчик! Я, знаешь ли, рад, что у сына
Вкус такой же отменный, каким отец отличался!
Лучшую он всегда приглашал на танцах и после
Лучшую в жены избрал — драгоценную маменьку нашу.
Ибо тотчас по невесте узнаешь, каков и мужчина,—
Многого ль стоит он сам и себе ли знает он цену.
Только, сдается, и вы не изволили медлить решеньем.
Парень таков, что за ним не грешно увязаться, ей-богу».
Германа эти слова между тем мимолетно коснулись.
Весь он затрепетал, а кругом наступило молчанье.
Но издевательской речь показалась девушке гордой,
И глубоко оскорбленье ей в душу проникло. Румянец
Залил ей щеки, да так, что розовым стал и затылок;
Мигом собой овладев и мгновенно взяв себя в руки,
Так старику она отвечала, скрывая обиду:
«Встречи иной ждала я, наслушавшись вашего сына,
Он выставлял мне отца человеком с душой благородной;
Вот и стою перед вами, пред мужем бывалым, который
С каждым умеет умно обходиться и с каждым любезен.
Кажется мне, что не слишком шевелится в вас состраданье
К бедной, ступившей на этот порог, чтоб служить вам на совесть.
Разве иначе вы стали б указывать с горькой насмешкой,
Как далека моя доля от вашей и вашего сына.
Что ж, я и вправду бедна, — с узелком небольшим я вступаю
В дом, что, как полная чаша, любое порадует сердце.
Я себя знаю отлично и чувствую все обхожденье.
Так благородно ль, скажите, язвить меня речью такою,
Чтобы, ступив на порог, я уже собиралась из дому?»
Живо священнику Герман кивнул, его приглашая
В дело вмешаться немедля и тем отвести заблужденье.
Выступил пастор вперед и, увидя тихое горе
Девушки, тайную скорбь и в глазах заблиставшие слезы,
Мысленно он решил этот узел распутать не сразу,
А наперед изведать смятенное девичье сердце.
К ней обратился теперь с испытующей речью священник:
«Да, чужеземка, видать, опрометчиво ты поступила,
Если к чужим наняться в служанки так скоро решилась,
Это ведь значит во всем подчиняться воле господской.
Ибо удар по рукам предрешает судьбу твою на год.
Вымолвив «да», обрекаешь себя на многое этим.
Хлопоты и беготня ведь не самое трудное в службе,
Да и не горький пот повседневных трудов неустанных,
Так как с рабом заодно и свободный усердствует в доме.
Но господина причуды сносить, когда он не в духе
И беспричинно бранит, то за тем, то за этим гоняя,
И раздраженье хозяйки, тревожимой малостью всякой,
Дерзость господских ребят и назойливость их и проказы —
Вот что терпеть нелегко, да при этом изволь поскорее
Все выполнять, что прикажут, не жалуясь, не огрызаясь.
Только, мне кажется, ты не годишься для этого, если
Шуткой простою отцовской задета. А могут, пожалуй,
Девушку день-деньской донимать, что ей кто-то по нраву».
Так заключил он. Дослушав священника меткое слово,
Девушка больше скрывать не могла закипевшее чувство.
Грудь молодая от тяжкого вздоха затрепетала,
И возразила она, проливая горячие слезы:
«О, невдомек тебе, рассудительный муж, что советом
Горе унять желаешь, сколь немощно слово, чтоб душу
Освободить от страданий, доставшихся ей ненароком.
Веселы вы и довольны: не может вас шутка затронуть!
Но ведь больному несносно и легкое прикосновенье,—
Нет, здесь ничто не поможет, хотя б удалось мне притворство,
Пусть же раскроется то, что вдвойне бы терзало позднее,
Может быть, сердце мое истомив затаенным страданьем.
Дайте мне с миром уйти! Я у вас не могу оставаться!
Я удалюсь и пойду бедняков разыскивать, коих
В горе покинуть решилась, за лучшей долей погнавшись.
Воля моя тверда, и поэтому можно признаться
В том, что иначе бы в сердце скрывалось долгие годы.
Да, я насмешкой отца оскорбилась: тому не причина
Гордость моя иль зазнайство, что вовсе служанке некстати,
Но неожиданно склонность в душе у меня пробудилась
К юноше, мне на дороге представшему как избавитель.
С ним разминувшись впервые на пыльном и знойном проселке,
Думала я о нем и той счастливой, что к сердцу
Он прижимает, быть может, ее называя невестой.
Снова встретившись с ним у колодца, такою была я
Радостью светлой полна, будто наземь сошел небожитель,
Тотчас, по первому слову, в служанки пойти согласилась.
Все же себя надеждой я льстила (и в этом признаюсь),
Что заслужить мне удастся со временем счастье, быть может,
Если я сделаюсь в доме опорою необходимой.
Только впервые, увы, мне открылась опасность, которой
Я бы подверглась, живя бок о бок с тайно любимым.
Только теперь убедилась, что наипрекраснейшей даже
Девушке бедной не пара богатый юноша. Это
Я говорю к тому, чтобы сердце мое вы узнали:
Случай обидел меня, но ему я обязана зреньем.
Что бы пришлось пережить мне, исполненной тайной надежды,
Если б когда-нибудь в дом он привел иную невесту?
Разве б смогла я тогда сокровенное вынести горе?
Случай меня остерег, и случай вырвал из сердца
Это признанье, покуда несчастье еще отвратимо.
Все я сказала! И дольше меня ничто не удержит
В доме, где я стою перед вами в стыде и в смущенье,
Высказав тайную склонность и глупые эти надежды.
Да, ни кромешная ночь, заволокшая тучами небо,
Ни грохотание грома (я слышу его), ни жестокий
Ливень, хлещущий в стекла, ни вой разгулявшейся бури
В доме меня не удержат. К лишеньям давно я привыкла
В бегстве печальном, всечасно спасаясь от вражьей погони.
Снова скитаться пойду, как меня в эти дни приучило
Вихревращенье событий, со всем дорогим расставаясь.
Время идти! Прощайте! Уж, видно, мне доля такая!»
Это сказала она и поспешно направилась к двери,
Узел, с которым пришла, сиротливо к себе прижимая.
Но, обхватив ее руками обеими, быстро
Загородив ей путь, изумленная мать закричала:
«Девушка, что это значит? К чему напрасные слезы?
Нет, я тебя не пущу! Ты — невеста любимому сыну!»
Только отец, не в пример добросердной жене, рассердился,
Девушке плачущей он недовольно молвил, вставая:
«Вот благодарность, какую имею теперь за потворство,
Мне в довершенье всего отплатили самым несносным.
Нет ничего для меня нестерпимей, чем женские слезы.
Взбалмошный крик, пересуды со всей суетней бестолковой
Там, где с умом небольшим все можно уладить без шума.
Мне на такой ералаш и глядеть надоело, признаться.
Сами кончайте, а я удалюсь… Мне спать захотелось!»
Он повернулся и быстро пошел, направляясь в покои,
Где почивать обычно привык на супружеском ложе.
Но удержал его сын, умоляющим голосом молвив:
«Батюшка, стойте, не надо на девушку гневаться, ибо
Грех лишь на мне одном за эту неразбериху,
Что усугубил нежданно наш друг притворством умелым.
Достопочтенный муж, говорите! На вас полагаюсь!
Страха и скорби не длите! Кончайте дело скорее!
К вам не смогу относиться с таким уваженьем в дальнейшем,
Если замените мудрость обычную вашу злорадством».
Но, улыбаясь, ответил на это достойный священник:
«Чья бы мудрость могла столь чудесное вызвать признанье
Девушки этой и нам полней раскрыть ее душу?
Разве забота твоя не восторгом теперь обернулась?
Сам говори! Для чего доверять объясненье другому!»
Выступил Герман тогда и с волненьем и нежностью начал:
«Не сожалей о слезах и печали своей мимолетной.
Ими скрепляется счастье мое и твое, я надеюсь!
Нет, не в служанки нанять чужестранную девушку шел я
Давеча, друг мой, к колодцу, — пришел я любви домогаться.
Только, увы, смущенный мой взор был не в силах проникнуть
В тайну души твоей. Он одно дружелюбье заметил,
Встретясь с твоим, отраженным зеркальной водою колодца.
В дом тебя привести половиной счастья мне было,—
Ты довершаешь его! Так будь же моей нареченной!»
Девушка, тронута этим, на юношу молча глядела,
Не отклоняя горячих объятий и поцелуев,
Радость венчающих, если желанной порукою служат
Счастья, которому нету предела, как мнится влюбленным.
Все объяснил остальным тотчас же священнослужитель.
Девушка вышла вперед, с грациозным поклоном целуя
Руку отца, что поспешно отдернул старик, и сказала:
«Право, должны вы простить изумленной тем, что случилось,
Прежние слезы печали и эти счастливые слезы.
Первый порыв мне простите, меня не судите сурово,
Дайте хоть свыкнуться с этим на долю мне выпавшим счастьем!
Первая смута, в которой я, сбитая с толку, повинна,
Пусть она будет последней. К чему обязалась служанка
Верой и правдой служить — я исполнить, как дочь, обещаюсь!»
Обнял ее отец, умиления слезы скрывая.
Добрая мать подошла и порывисто расцеловала.
Крепко за руки взявшись, две женщины плакали молча.
Быстро священнослужитель сперва с отцовского пальца
Стаскивать начал кольцо обручальное (было, однако,
Трудно его протащить чрез опухший сустав стариковский),
После у матери снял он кольцо и, детей обручая,
Молвил: «Еще раз да будут заветные кольца залогом,
Прочно скрепляющим этот союз, столь похожий на старый.
К девушке юноша этот проникнут любовью глубокой.
Да и она заверяет — ей по сердцу юноша этот,
И потому обручаю и благословляю вас ныне
С воли родителей ваших, в присутствии верного друга».
Тут, поклонившись, аптекарь тотчас им принес поздравленье.
Но, надевая кольцо золотое на палец невесты,
Пастор, весьма изумясь, увидал на руке и другое,
То, что еще у колодца ревниво Герман заметил.
И с дружелюбною шуткой к ней пастор тогда обратился:
«Как! Обручиться вторично ты хочешь? Смотри, чтобы первый
Суженый твой не пришел к алтарю с укоризненным словом!»
Но отвечала она: «О, позвольте мне на мгновенье
Воспоминаньям предаться. Их, право, достоин тот добрый,
Что на прощанье вручил мне кольцо и ушел безвозвратно.
Все он предвидел, когда, вдохновленный любовью к свободе,
Жаждой подвигов полный во имя всеобщего счастья,
Он поспешил в Париж, где нашел темницу и гибель.
Молвил он: «Счастлива будь! Я иду,