— О, достаньте мне эту песню! — вскричал Вильгельм.
— А вы ничего не узнали о том, что именно он называет своей виной и почему он носит такое странное одеяние? — спросил Ярно. — В чем причина его поведения на пожаре и его бешеной злобы против мальчика?
— Лишь путем догадок могли мы кое-что узнать о его судьбе; прямые расспросы были бы противцы нашим правилам. Замечая, что он получил католическое воспитание, мы думали, что ему даст облегчение исповедь; но он непонятным образом скрывается, как только мы делаем попытку привести его к священнику. Чтобы хоть отчасти удовлетворить саше желание что-либо узнать о нем, поделюсь с вами нашими предположениями. Молодость он провел в духовном звании и потому, очевидно, не хочет расстаться с длинной хламидой и с бородой. Радости любви оставались ему незнакомы большую часть жизни. Лишь поздняя греховная связь с близкой родственницей и, возможно, ее смерть, давшая жизнь какому-то злополучному созданию, окончательно помутили его разум.
Помешан он главным образом на том, что повсюду сеет несчастье и что ему суждена смерть через ни в чем не повинного мальчика. Он боялся Миньоны, пока не узнал, что она девочка; затем его страшил Феликс, и так как при всех своих горестях он бесконечно любит жизнь, его неприязнь к ребенку, очевидно, проистекает отсюда.
— Какие же у вас надежды на его исцеление? — спросил Вильгельм.
— Очень медленно, но все же ему делается лучше, спасибо, что не хуже. Он не манкирует своими занятиями, а мы еще приучили его читать газеты, и он с большим нетерпением ждет их.
— Мне очень любопытно познакомиться с его песнями, — заметил Ярно.
— Я могу показать вам многие из них, — обещал врач. — Старший сын пастора приучен записывать проповеди отца; незаметно для старика он запечатлел многие строфы и мало — помалу составил воедино одну песню за другой.
На следующее утро Ярно явился к Вильгельму и сказал:
— Вы должны сделать нам одолжение, необходимо на некоторое время удалить Лидию. Ее пылкая и, позволю себе сказать, обременительная любовная страсть препятствует излечению барона. Рапа его требует полнейшего покоя, хотя при его крепкой натуре и не представляет опасности. Вы видели, как терзает его Лидия бурной заботливостью, необузданным страхом, неиссякаемыми слезами и… словом, — после паузы добавил он, — лекарь настоятельно требует, чтобы она на время покинула этот дом. Мы уверили ее, что очень еи близкая приятельница находится по соседству, яселает ее видеть и ждет с минуты на минуту. Она согласилась поехать к судейскому чиновнику, который живет отсюда всего в двух часах пути. Судья предупрежден, он выразит сердечное сожаление, что фрейлейн Тереза сейчас только уехала и что, пожалуй, ее еще можно нагнать. Лидия поспешит ей вослед, и, если нам посчастливится, ее так и будут возить с места на место. Если же под конец она будет настаивать на возвращении, перечить ей нельзя, а надо призвать на помощь ночь, — кучер смышленый малый, с ним надо столковаться; садитесь с ней в карету, развлекайте ее и руководите всей авантюрой.
— Странное и сомнительное поручение даете вы мне, — заявил Вильгельм, — зрелище обиженной верной любви само по себе достаточно тягостно, а я еще должен быть пособником обмана. Впервые в жизни приходится мне пускаться на такой подвох, я же сам всегда считал, что мы далеко зайдем, если начнем кривить душой ради пользы и добра.
— А ведь детей нельзя воспитывать иначе, — заметил Ярно.
— С детьми еще куда ни шло, — возразил Вильгельм, — их мы и любим нежно, и потворствуем им; но с теми, кто подобен нам и кого сердце не всегда приказывает нам щадить, Это может стать опасным. Впрочем, нет, я не отказываюсь из-за этого выполнить поручение, — продолжал он, подумав. — При том почтении, какое внушает мне ваш ум, при той симпатии, какую я испытываю к вашему превосходному другу, и при горячем желании любыми средствами содействовать его исцелению я рад забыть о себе. Недостаточно рисковать жизнью ради друга, в случае надобности можно поступиться и своими принципами. Мы обязаны жертвовать ради него самой горячей страстью, самыми заветными мечтами. Я беру на себя ваше поручение, хоть и предвижу заранее, каких мук будут мне стоить слезы и отчаяние Лидии.
— За это вас ждет немалое награждение, — ответил Ярно, — вы познакомитесь с фрейлейн Терезой, редкостной женщиной, поистине редкостной. Она стоит сотни мужчин, и я назвал бы ее настоящей амазонкой, меж тем как другие щеголяют в этом двусмысленном обличье премилыми гермафродитами.
Вильгельм встрепенулся — у него вспыхнула надежда обрести в Терезе свою амазонку, тем более что Ярно, к которому он приступил с расспросами, оборвал разговор и ретировался.
Наново надеясь на скорую встречу с возлюбленным, обожаемым созданием, Вильгельм оказался игралищем самых неожиданных чувств. В данном ему поручении он теперь видел явный перст судьбы, а мысль, что ему предстоит обманом разлучить бедную девушку с предметом ее искренней и страстной любви, мелькала у него лишь мимоходом, как пролетает тень птицы над озаренной солнцем землей.
Карета стояла у крыльца, Лидия на миг заколебалась, прежде чем сесть в нее.
— Поклонитесь еще раз вашему барину, — сказала она старому слуге, — к вечеру я ворочусь.
Слезы стояли у нее в глазах, когда она, отъезжая, оглянулась напоследок. Оборотясь к Вильгельму и совладав с собой, она сказала:
— В лице фрейлейн Терезы вы найдете весьма незаурядную особу. Не могу понять, как она очутилась в здешних местах. Вы, надо полагать, знаете, что она и барон страстно любили друг друга. Невзирая на расстояние, Лотарио часто бывал у нее; я в ту пору находилась при ней, и казалось, они друг без друга жить не могут. И вдруг все пошло врозь, а почему — никто не мог понять. Он познакомился со мной; я не буду отрицать, что всей душой завидовала Терезе и не могла скрыть, как он мне нравится, и не оттолкнула его, когда он вдруг стал мне оказывать предпочтение перед Терезой. Она вела себя со мной как нельзя лучше, хотя и могло показаться, что я отбила у нее такого завидного любовника. Но скольких же слез и страданий мне «стоила эта любовь! Сперва мы встречались изредка, украдкой, но я не могла долго терпеть такую жизнь: лишь в его присутствии была я счастлива, счастлива вполне! Вдали от него у меня не просыхали глаза, сердце не билось спокойно. Как-то он не появлялся несколько дней, я не помнила себя от отчаяния, пустилась в путь и нагрянула к нему сюда. Он принял меня ласково, и, не случись эта злополучная история, мне жилось бы как в раю. Даже сказать нельзя, что я выстрадала с тех пор, как жизнь его в опасности, как он терпит боль, а сейчас я горько каюсь, что могла покинуть его хотя бы на день.
Только Вильгельм собрался поподробнее расспросить о Терезе, как они подъехали к дому судьи, который приблизился к экипажу и выразил сожаление, что фрейлейн Тереза успела уехать. Он предложил путешественникам позавтракать у него, но тут же присовокупил, что карету еще можно нагнать в соседней деревне.
Решено было ехать следом, и кучер не стал мешкать. Опн миновали несколько деревень, никого не настигнув. Лидия настаивала на возвращении, а кучер все ехал дальше, будто не понимал ее слов. Наконец она решительно потребовала повернуть назад; Вильгельм окликнул кучера и подал ему условный знак.
— Нам незачем ехать обратно тем же путем, — ответил кучер, — я знаю другой, поближе и поудобнее.
Свернув в сторону, он повез их лесом, а затем мимо бесконечных пастбищ. Наконец, не видя знакомых мест, кучер признался, что, как на грех, сбился с дороги, но надеется скоро найти ее; кстати, неподалеку видна деревня. Надвигалась ночь, а кучер действовал так ловко, что повсюду спрашивал и нигде не дожидался ответа.
Так они ехали всю ночь. Лидия не сомкнула глаз; при лунном свете ей все виделись с чем-то сходные места, но они тут же исчезали. Наутро окружающие предметы показались ей совсем знакомыми, но тем более неожиданными. Карета остановилась перед небольшим, ладно построенным сельским домом; с крыльца сошла женщина и открыла дверцу. Лидия тупо посмотрела на нее, посмотрела вокруг, потом снова на нее и упала без чувств на руки Вильгельму.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Вильгельму отвели горенку под крышей: дом был новенький, почти неправдоподобно маленький и весь дышал чистотой и порядком. В Терезе, встретившей его и Лидию у кареты, он не признал своей амазонки; это было совсем иное создание, отличное от нее, как небо от земли: складного сложения, хоть и небольшого роста, она была очень подвижна, а ее голубые, широко раскрытые глаза, казалось, подмечали все вокруг.
Она вошла в комнатку к Вильгельму и спросила, не надобно ли ему чего-нибудь.
— Простите, что я предоставила вам комнату, где еще не выветрился неприятный запах краски; мой домик едва — едва отстроен, и вы обновили эту горенку, предназначенную для гостей. Если бы только вас привел сюда более приятный повод! Бедняжка Лидия не украсит нам жизнь, и вообще будьте снисходительны; кухарка моя уволилась совсем некстати, а работник покалечил себе руку. Придется мне самой управляться со всем, да это и нетрудно наладить, если рассчитывать только на себя, — ни от кого сейчас столько ке терпишь, как от прислуга; никто не хочет прислуживать, даже самому себе.
Она поговорила еще о разных предметах и вообще, по — видимому, была словоохотлива. Вильгельм осведомился, каково состояние Лидии и можно ли ему повидать эту милую девушку, дабы испросить у нее прощения.
— В этом вы сейчас не успеете, — заявила Тереза, — прощает, как и утешает, одно лишь время. Слова в обоих случаях имеют мало силы. Лидия не желает вас видеть. «Пускай не показывается мне на глаза, — кричала она, когда я от нее уходила. — Как мне не отчаяться в людях! С таким честным лицом, с таким прямодушным обращением — и вдруг столько коварства!» К Лотарио у нее никаких
