Избирательное сродство. Иоганн Вольфганг Гёте

Роман
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Эдуард, — так мы будем звать богатого барона в полном расцвете сил, — Эдуард чудесным апрельским вечером целый час провел в своем питомнике, прививая молодым дичкам свежие черенки. Он только что покончил с этим занятием и как раз складывал инструменты в футляр, с удовлетворением глядя на сделанное, когда подошел садовник и остановился полюбоваться на труд и усердие своего господина.

— Не видал ли ты мою жену? — спросил Эдуард, собираясь уходить.
— Госпожа там, в новой части парка, — отвечал садовник. — Сегодня заканчивают дерновую хижину на скале, что против замка. Все вышло очень хорошо и, наверно, понравится вашей милости. Прекрасный оттуда вид: внизу деревня, немного правее — церковь, так что глядишь чуть ли не поверх шпиля, а напротив — замок и сады.
— И в самом деле, — ответил Эдуард, — когда я шел сюда, я же видел, как там работали.
— Дальше, направо, — все рассказывал садовник, — видна долина, а за перелесками даль, такая светлая. Ступеньки в скале высечены нельзя лучше. Наша госпожа знает толк в этих делах, для нее трудишься с радостью.
— Пойди к ней, — сказал Эдуард, — и попроси подождать меня. Скажи ей, что я хочу видеть ее новое творение и полюбоваться им.

Садовник тотчас же ушел, а вскоре за ним последовал и Эдуард.

Он спустился по террасам парка, мимоходом оглядел оранжерею и парники, дошел до ручья и, миновав мостик, добрался до того места, где дорожка к новой части парка разбегалась двумя тропинками. Пошел он не по той, что вела к скале прямо через кладбище, а выбрал другую, что вилась вверх несколько левее, скрытая живописными кустами; там, где тропинки вновь соединялись, он присел на минутку на скамью, весьма кстати поставленную в этом месте, а затем стал подыматься по ступеням, выбитым в скале; эта узкая дорожка, то крутая, то более отлогая, через ряд лестниц и уступов привела его наконец к дерновой хижине.

В ее дверях Шарлотта встретила своего супруга и усадила так, чтобы он сразу, сквозь окна и дверь, мог охватить одним взглядом окрестности — разнообразный ряд картин, словно вставленных в рамы. Он с радостью думал о том, что весна сделает все вокруг еще более пышным.

— Только одно могу заметить, — сказал он: — в хижине, мне кажется, слишком тесно.

— Для нас двоих в ней все же достаточно просторно, — возразила Шарлотта.

— Да здесь, — сказал Эдуард, — и для третьего найдется место.

— Разумеется, — заметила Шарлотта. — И для четвертого тоже. А общество более многолюдное мы примем где-нибудь в другом месте.

— Раз уж мы здесь одни, — сказал Эдуард, — и никто нам не помешает, и мы оба к тому же в спокойном и веселом расположении духа, я должен сделать тебе признание: уже с некоторых пор мое сердце тяготит одно обстоятельство, о котором мне надо и хотелось бы тебе сказать, и все же я никак не могу собраться это сделать.

— Я это видела по тебе, — ответила Шарлотта.

— Признаться, — продолжал Эдуард, — что если бы не надо было торопиться из-за почты, — а она отправляется завтра, — если бы не требовалось принять решение еще сегодня, я, пожалуй, молчал бы и дольше.

— Что же это такое? — с ободряющей улыбкой спросила Шарлотта.

— Дело касается нашего друга, капитана, — ответил Эдуард. — Тебе ведь известно то печальное положение, в котором он, как иногда случается, оказался не по своей вине. Как тяжело должно быть человеку с его познаниями, его талантом и способностями остаться без всякого дела, и… не буду больше таить то, что я желал бы для него сделать: мне хочется пригласить его на некоторое время к нам.

— Это надо обдумать и взвесить с разных сторон, — ответила Шарлотта.

— Я хочу сказать тебе мое мнение, — продолжал Эдуард. — В последнем его письме чувствуется молчаливое, но глубокое недовольство. Не то чтобы он в чем-нибудь терпел нужду: ведь он, как никто, умеет ограничивать себя, а о самом необходимом я позаботился; принять что-либо от меня тоже не тягостно для него, ибо мы в течение жизни столько рад бывали в долгу друг у друга, что не можем и подсчитать, каков наш дебет и кредит… Он ничем не занят, вот что, собственно, мучит его. Ежедневно, ежечасно обращать на пользу другим все те разносторонние знания, которые ему удалось приобрести, — в этом единственное его удовольствие, вернее даже — страсть. И вот сидеть сложа руки или же снова учиться и развивать в себе новые способности, в то время как он не в силах применить и то, чем уже владеет в полной мере, — словом, милое мое дитя, это горькая участь, и всю ее мучительность он в своем одиночестве ощущает вдвойне, а то и втройне.

— А я думала, — сказала Шарлотта, — что ему уже сделаны разные предложения. Я и сама писала о нем кое-кому из моих друзей и подруг, готовых помочь, и, сколько я знаю, Это не осталось без последствий.

— Все это так, — отвечал Эдуард, — но представившиеся случаи, сделанные ему предложения, явились для него лишь источником новых мучений, нового беспокойства, — ни одно из них не удовлетворяет его. Он должен бездействовать, он должен принести в жертву себя, свое время, свои взгляды, свои привычки, а это для него нестерпимо. Чем больше я обо всем этом думаю, чем живее это чувствую, тем сильнее во мне желание увидеть его у нас.

— Очень хорошо и мило, — возразила Шарлотта, — что ты с таким участием печешься о положении друга, но все же позволь мне просить тебя, чтобы ты подумал и о себе самом и о нас.

— Я подумал, — ответил Эдуард. — От общения с ним мы можем ждать только пользы и удовольствия. Об издержках не стоит и говорить: ведь они все равно не будут для меня значительными, если он к нам переедет, а присутствие его нас нисколько не стеснит. Жить он может в правом флигеле Замка, все остальное устроится само собой. Как много это будет для него значить, а сколько приятного, сколько полезного принесет нам жизнь в его обществе! Мне давно хотелось произвести обмер поместья и всей местности; он возьмется за это дело и доведет его до конца. Ты собираешься, как только истекут сроки контрактов с арендаторами, сама управлять имениями. Это очень серьезный шаг! А сколько сведений, необходимых для этого, нам может сообщить капитан! Я слишком ясно чувствую, что мне недостает именно такого человека. Крестьяне знают все, что нужно, но когда рассказывают, то путаются и хитрят. Люди ученые из городов и академий, — конечно, толковые и порядочные, но им не хватает настоящего понимания дела. На друга же я могу рассчитывать и в том и в другом отношении; кроме того, тут возникает еще и множество других обстоятельств, о которых я думаю с большим удовольствием; они касаются и тебя, и я жду от них немало хорошего. Позволь поблагодарить тебя за то, что ты так терпеливо выслушала меня, а теперь говори ты так же откровенно и подробно и скажи все, что хочешь сказать, я не буду перебивать тебя.

— Хорошо, — сказала Шарлотта, — только я начну с одного общего замечания. Мужчины больше думают о частностях, о настоящем, и это вполне понятно, ибо они призваны творить, действовать; женщины же, напротив, больше думают о том, что связывает различные стороны жизни, и они тоже правы, ибо их судьба, судьба их семей зависит от этих связей, участия в которых как раз и требуют от женщины. Если мы бросим взгляд на нашу нынешнюю и на нашу прошлую жизнь, то тебе придется признать, что мысль пригласить капитана не вполне отвечает нашим намерениям, нашим планам, нашему укладу.

А как мне приятно вспоминать о наших прежних отношениях с тобой! Мы смолоду всем сердцем полюбили друг друга, нас разлучили: твой отец, ненасытный в своей жажде накопления, соединил тебя с богатой, уже немолодой женщиной; мне же, не имевшей никаких надежд на лучшее будущее, пришлось отдать руку человеку состоятельному, не любимому, но вполне достойному. Мы вновь стали свободны, ты — раньше, получив в наследство от твоей старушки крупное состояние, я — позже, как раз в то время, когда ты возвратился из путешествия. Так мы встретились вновь. Мы радовались воспоминаниям, наслаждались ими, и никто не мешал нам быть вместе. Ты убеждал меня соединиться с тобой; я не сразу согласилась; ведь мы почти одного возраста, и я, женщина, конечно, состарилась больше, чем ты. В конце концов я все же не захотела отказать тебе в том, что ты почитал за единственное свое счастье. Подле меня и вместе со мной ты хотел, отдохнув от всех треволнений, какие испытал при дворе, на военной службе, в путешествиях, отвлечься, насладиться жизнью, но спать-таки только наедине со мной. Мою единственную дочь я поместила в пансион, где она, конечно, получает образование более разностороннее, чем то было бы возможно в сельском уединении; и не только ее, но и Оттилию я отправила туда, мою милую племянницу, которая под моим надзором, может быть, стала бы мне самой лучшей помощницей в домашних делах. Все это было сделано с твоего согласия — и только затем, чтобы мы спокойно могли жить для самих себя, чтобы мы могли насладиться счастьем, которого некогда так страстно желали, но так поздно достигли. С этого началась наша сельская жизнь. Я взялась устроить ее внутреннюю сторону, ты же внешнюю и все в целом. Я попыталась во всем пойти тебе навстречу, жить только ради тебя; так давай же испробуем хотя бы в течение малого срока, сумеем ли мы прожить в общении только друг с другом.

— Поскольку, — возразил Эдуард, — жизненные связи, как ты выразилась, составляют собственно вашу стихию, нам не к чему выслушивать от вас такие связные речи или уж надо решаться признать вашу правоту, да ты и была права вплоть до нынешнего дня. Основа, на которой мы доселе строили нашу жизнь, хороша, но неужели мы больше ничего не воздвигнем на ней и больше ничего из нее не разовьется? То, что я делаю в саду, а ты — в парке, неужели предназначено для