Скачать:PDFTXT
Об искусстве (Сборник статей)

Об искусстве (Сборник статей). Иоганн Вольфганг Гёте

В настоящее издание входят произведения «Фауст» (сцены из первой части), «Страдания юного Вертера», «Эгмонт», стихотворения, в которых выражены мысли о человечестве, любви и красоте, природе и искусстве, эстетические и нравственные идеалы поэта, а также статьи Гете об искусстве.
Рассчитано на старшеклассников, студентов вузов и техникумов, преподавателей, широкий круг читателей.

СОДЕРЖАНИЕ
Ко дню Шекспира. Перевод Н.Ман
Литературное санкюлотство. Перевод С.Герье
Из «Шекспир и несть ему конца». Перевод П.Ман
Из «Сербских песен». Перевод Л.Копелева
Короткие сообщения. Перевод Л.Копелева
Данте. Перевод С.Герье
German romance. Перевод С.Герье
«Faust». Tragedie de Mr. de Goethe. Перевод Л.Копелева
Из «Общих размышлений о мировой литературе». Перевод Л.Копелева
Благожелательный ответ. Перевод Н.Ман
Из «Максимов и рефлексий». Перевод Н.Вильмонта и Н.Ман
КО ДНЮ ШЕКСПИРА

(1771)
Мне думается, это благороднейшее из наших чувств: надежда остаться и тогда, когда судьба, казалось бы, уводит нас назад, ко всеобщему несуществованию. Эта жизнь, милостивые государи, слишком коротка для нашей души; доказательство, что каждый человек, самый малый, равно как и величайший, бесталаннейший и наиболее достойный, скорее устает от чего угодно, чем от жизни, и что никто не достигает цели, к которой он так пламенно стремится; ибо если кому-нибудь и посчастливится на его пути, то в конце концов он все же, часто перед лицом так долго чаянной цели, попадает в яму, бог весть кем вырытую, и считается за ничто.

Считаюсь за ничто? Я? Когда я для себя все, когда я все познаю только через себя! Так восклицает каждый, кто живо себя ощущает и большими шагами шествует по жизни, подготовляясь к бесконечному пути в потустороннем. Разумеется, — каждый по своей мерке. Если один отправляется в дорогу бодрым шагом, то на другом — семимильные сапоги, он обгоняет его, и два шага последнего равняются дневному пути первого. Будь с ним что будет, но и этот ревностный странник останется нашим другом и нашим товарищем даже и тогда, когда мы дивимся гигантским шагам другого, идем по его следам, измеряем его шаги своими.

В путь, милостивые государи. Вид даже одного такого следа делает нашу душу пламенней и возвышенней, чем глазение на тысяченогий королевский поезд.

Мы чтим сегодня память величайшего странника и тем самым воздаем честь и себе. В нас есть ростки тех заслуг, ценить которые мы умеем.

Не ждите, чтобы я написал много и тщательно. Спокойствие не праздничный наряд, да к тому же я до сих пор мало думал о Шекспире; предчувствовал его, иногда ощущал, выше этого я не сумел подняться. Первая же страница Шекспира, которую я прочел, покорила меня на всю жизнь, а одолев первую его вещь, я стоял как слепорожденный, которому чудотворная рука вдруг даровала зрение. Я познавал, я живо чувствовал, что мое существование умножилось на бесконечность; все было мне новым, неведомым; и непривычный свет причинял боль моим глазам. Час за часом я научался видеть, и — благодарение моему познавательному гению — я еще и теперь чувствую, что мне удалось приобрести.

Не колеблясь ни минуты, я отказался от театра, подчиненного правилам. Единство места казалось мне устрашающим, как подземелье, единство действия и времени тяжкими цепями, сковывающими воображение. Я вырвался на свежий воздух и впервые почувствовал, что у меня есть руки и ноги. И теперь, когда я увидел, сколько несправедливостей причинили мне создатели этих правил, сидя в своей дыре, в которой — увы! — пресмыкается еще немало свободных душ, — мое сердце раскололось бы надвое, не объяви я им войны и не пытайся ежедневно разрушать их козни.

Греческий театр, который французы взяли за образец, по своей внутренней и внешней сущности был таков, что скорее маркизу удалось бы подражать Алкивиаду, чем Корнелям уподобиться Софоклу.

Вначале как интермеццо богослужения, затем став торжественной частью политики, трагедия показывала народу великие деяния отцов, чистой простотой совершенства пробуждая в душах величие чувства, ибо и сама была цельной и великой.

И в каких душах!

В греческих! Я не могу объяснить, что это значит, но я чувствую это и, краткости ради, сошлюсь на Гомера, Софокла и Феокрита; они научили меня это чувствовать.

И мне хочется тут же к этому прибавить: «французик, на что тебе греческие доспехи, они слишком тяжелы и велики для тебя».

Поэтому-то все французские трагедии пародируют самих себя.

Сколь чинно там все происходит, как похожи они друг на друга, — словно два сапога, и как скучны к тому же, особенно в четвертом акте, — это известно вам по опыту, милостивые государи, и я не стану об этом распространяться.

Кому, собственно, первому пришла мысль перенести важнейшие государственные дела на театр, я не знаю; здесь для любителей открывается возможность критических исследований. Я сомневаюсь в том, чтобы честь этого открытия принадлежала Шекспиру; достаточно того, что он возвел этот вид драмы в ту степень, которая и поныне кажется высочайшей, ибо так мало глаз достигали ее и, следовательно, трудно надеяться, что кому-нибудь удастся заглянуть еще выше или ее превзойти.

Шекспир, друг мой, если бы ты был среди нас, я мог бы жить только вблизи тебя; и как охотно бы согласился я играть второстепенную роль Пилада, если бы ты был Орестом, куда охотнее, чем почтенную особу верховного жреца в Дельфийском храме.

Я здесь намерен сделать перерыв, милостивые государи, и завтра писать дальше, так как попал в тон, который, быть может, не понравится вам, хотя он непосредственно подсказан мне сердцем.

Шекспировский театр — это чудесный ящик редкостей, в котором мировая история как бы по невидимой нити времени шествует перед нашими глазами. Его планы в обычном смысле слова даже и не планы. Но все его пьесы вращаются вокруг скрытой точки (которую не увидел и не определил еще ни один философ), где вся своеобычность нашего «я» и дерзновенная свобода нашей воли сталкиваются с неизбежным ходом целого. Но наш испорченный вкус так затуманил нам глаза, что мы почти нуждаемся во вторичном рождении, чтобы выбраться из этой темноты.

Все французы и зараженные ими немцы — даже Виланд — при этой оказии, как, впрочем, и при многих других, снискали себе мало чести. Вольтер, сделавший своей профессией чернить величества, и здесь проявил себя подлинным Ферситом. Будь я Улиссом, его спина извивалась бы под моим жезлом.

Для большинства этих господ камнем преткновения служат прежде всего характеры, созданные Шекспиром.

А я восклицаю: природа, природа! Что может быть больше природой, чем люди Шекспира!

И вот они все на меня обрушились!

Дайте мне воздуху, чтобы я мог говорить!

Да, Шекспир соревновался с Прометеем! По его примеру черта за чертой создавал он своих людей, но в колоссальных масштабах — потому-то мы и не узнаем наших братьев, — и затем оживил их дыханием своего гения; это он говорит их устами, и мы невольно узнаем их сродство.

И как смеет наш век судить о природе? Откуда можем мы знать ее, мы, которые с детских лет все ощущаем на себе стянутым и приукрашенным и таким же видим все и на других.

Мне часто становится стыдно перед Шекспиром, ибо случается, что и я при первом взгляде думаю: это я сделал бы по-другому; и тут же понимаю, что я только бедный грешник, а из Шекспира вещает сама природа, мои же люди только пестрые мыльные пузыри, пущенные по воздуху романтическими мечтаниями.

И, наконец, — в заключение, хотя я, в сущности, еще и не начинал.

То, что благородные философы говорили о вселенной, относится и к Шекспиру; все, что мы зовем злом, есть лишь оборотная сторона добра, которая так же необходима для его существования, как то, что zona torrida* должна пылать, а Лапландия покрываться льдами, для того чтобы стал возможен умеренный пояс. Он проводит нас по всему миру, но мы, изнеженные, неопытные люди, кричим при встрече с каждым незнакомым кузнечиком: «Господи, он нас съест».

______________

* Знойная зона (латин.).

Так в путь же, милостивые государи, трубным гласом сзывайте ко мне все благородные души из Элизиума так называемого «хорошего вкуса», где они, сонные, влачат свое полусуществование в тоскливых сумерках, со страстями в сердце и без мозга в костях, и где, недостаточно усталые, чтобы отдыхать, и все же слишком ленивые, чтобы действовать, они протрачивают и прозевывают свою призрачную жизнь среди мира и лавровых кущ.

ЛИТЕРАТУРНОЕ САНКЮЛОТСТВО

(1795)

В «Берлинском архиве современного вкуса», а именно в мартовском выпуске этого года, помещена статья «О прозе и о красноречии немцев», которую издатели, по собственному их признанию, включили в журнал не без некоторых колебаний. Мы со своей стороны не осуждаем их за то, что они поместили это незрелое произведение! Ибо, если архив должен сохранять свидетельства о характере эпохи, то это обязывает его увековечивать и характерные ее недостатки. Правда, тот решительный тон и манера поведения, с помощью которых иные всерьез думают придать себе вид всеобъемлющего гения в кругу наших критиков, отнюдь не новы. Замечается даже возврат отдельных лиц к более грубым переменам, и от этого не нам их удерживать. Так пусть же «Оры», даже если то, что мы имеем здесь сказать, было уже неоднократно и, быть может, лучше сказано, сохраняет по крайней мере свидетельство о том, что наряду с несправедливыми и преувеличенными требованиями к нашим писателям встречаются и справедливые, благожелательные оценки этих мужей, столь мало вознаграждаемых сравнительно с их трудами.

Автор сетует на недостаток у немцев хороших классических произведений в прозе и тут же высоко заносит ногу, чтобы одним исполинским шагом перешагнуть через дюжину лучших наших писателей. Не называя их даже по имени, он их умеренно хвалит и тут же строжайшим образом порицает, давая им такую характеристику, что только с великим трудом удается угадывать, кого он имеет в виду в своих карикатурах.

Мы убеждены, что ни один немецкий писатель сам не считает себя классическим и что требования каждого из них к самому себе более строги, чем запутанные претензии Ферсита, восстающего против почтенного общества, которое вовсе не требует, чтобы безусловно восхищались его трудами, но может ожидать, чтобы их ценили по достоинствам. Мы далеки от того, чтобы комментировать плохо продуманный и плохо написанный текст, который мы видим перед собою. Не без досады пробегут наши читатели эти страницы, оценив и наказав это литературное санкюлотство, эти невежественные притязания на то, чтобы не только протиснуться в круг достойнейших, но и заступить их место. Я хочу противопоставить этой грубой навязчивости лишь немногое.

Тот, кто считает своим непременным долгом соединять определенные понятия со словами, которые он употребляет в разговоре или письме, будет чрезвычайно редко пользоваться выражениями: классический автор, классическое произведение.

Скачать:PDFTXT

Об искусстве (Сборник статей) Гёте читать, Об искусстве (Сборник статей) Гёте читать бесплатно, Об искусстве (Сборник статей) Гёте читать онлайн