С каким волнением вышла она к нему навстречу, когда он наконец явился, с каким смущением пригласила сесть на табурет, стоявший тогда подле кушетки, на которую она опустилась сама! Очутившись рядом с ним, о чем она так мечтала, красавица потеряла дар речи; она не подумала заранее о том, что хочет ему сказать; да и он сидел перед ней молчаливый и сдержанный. Наконец она решилась и заговорила не без тревоги и стеснения;
«Вы, сударь, только недавно воротились в свой родной город, но вас уже повсюду знают как одаренного и надежного человека. И я тоже хочу довериться вам по одному важному и необычному делу, какое, ежели хорошенько подумать, скорее следует поведать духовнику, нежели стряпчему. Вот уже год, как я замужем за достойным и богатым человеком, и пока мы с ним жили вместе, муж неизменно оказывал мне внимание, и у меня не было бы причин на него сетовать, если бы беспокойное стремление разъезжать по торговым делам не вырвало его недавно из моих объятий.
Человек разумный и справедливый, он чувствовал, сколь несправедливо поступает, надолго покидая меня. Он понимал, что молодую женщину нельзя хранить, словно жемчуг и драгоценности; ее скорее можно сравнить с пышным садом, изобилующим: прекрасными плодами, которые не достанутся ни хозяину, ни кому-либо другому, если он вздумает на несколько лет запереть туда вход. Вот почему перед своим отъездом он повел со мной серьезный разговор и уверил меня, что я на смогу жить без друга, и не только дал мне на то свое соизволение, но и настаивал на этом и взял с меня слово, что буде я почувствую к кому-то влечение, то я вправе последовать ему свободно и без колебаний».
На мгновенье она умолкла, но многообещающий взгляд молодого человека придал ей смелости, и она продолжала свое призвание.
«Только одно условие прибавил мой муж к своему столь необыкновенно снисходительному разрешению. Он советовал мне быть крайне осторожной и решительно потребовал, чтобы я избрала себе в качестве друга человека степенного, умного и неболтливого. Избавьте меня, сударь, от дальнейшие признаний, избавьте от смущения, с каким бы я стала заверять вас в моем расположении, моем доверии к вам, и догадайтесь сами, на что я надеюсь и чего желаю».
После недолгого молчания любезный молодой человек ответил ей весьма обдуманно и осторожно.
«Я глубоко признателен вам за высокое доверие, коим вы меня отличили и осчастливили. Всем сердцем спешу убедить вас, что вы не обратились к недостойному. Но позвольте мне сперва ответить вам, как законоведу: в качестве такового я не могу не восхищаться вашим супругом, который сполна почувствовал и понял свою вину перед вами, ибо не подлежит сомнению, что человек, покидающий свою молодую жену ради того, чтобы посетить чужедальние страны, должен рассматриваться как лицо, пренебрегшее другим, драгоценнейшим своим имуществом, тем самым как бы отказавшееся от всяких прав на таковое. Первый встречный в подобном случае вправе завладеть оставленной без присмотра вещью; а посему, как не считать естественным и справедливым, если молодая женщина, очутившаяся в таком положении, подарит кому-то свое сердце, без раздумий отдастся другу, которого сочтет приятным и надежным.
Когда же, как в вашем случае, сам супруг, сознавая совершаемую им несправедливость, в недвусмысленных выражениях разрешил своей жене то, чего не мог ей запретить, то сомнения и вовсе отпадают, тем более что такой поступок не будет несправедлив по отношению к тому, кто добровольно на него согласился.
И если вы теперь, — продолжал молодой человек, проникновенным голосом и с живейшим сочувствием во взоре, взяв за руку свою прекрасную собеседницу, — избрали меня своим слугою, вы тем самым приобщаете меня к блаженству, о котором я не смел и подумать. Будьте уверены, — вскричал он, целуя ей руку, что вы не могли бы сыскать себе слугу более преданного, нежного, верного и молчаливого!»
Какое успокоение почувствовала, услышав это, прекрасная женщина! Она уже не стыдилась откровенно выказать ему свою нежность — пожимала руки и, придвинувшись к нему, положила голову ему на плечо. Но так продолжалось недолго: молодой человек нежно от нее отстранился и заговорил с заметным огорчением:
«Может ли человек оказаться в более странных обстоятельствах? Я вынужден с вами расстаться, учинив над собою величайшее насилие, расстаться в тот миг, когда мог бы предаться самым сладким чувствам. Я не смею в это мгновение насладиться тем счастьем, которое ждет меня в ваших объятьях. Ах! Только бы отсрочка не заставила меня обмануться в коих радужных надеждах!»
Красавица в испуге спросила о причине его странного заявления.
«В то самое время, когда я заканчивал курс в Болонье, — отвечал он, — и, не щадя своих сил, старался как можно лучше подготовиться к предстоящей мне деятельности, на меня напала тяжкая болезнь, грозившая если не вовсе лишить меня жизни, то основательно подорвать мои телесные и духовные силы. Находясь в самом бедственном положении и терпя жесточайшие муки, я дал обет богоматери целый год провести в строгом воздержании от каких бы то ни было удовольствий, если пречистая исцелит меня. Вот уже десять месяцев, как я неукоснительно соблюдаю свой обет, и в сравнении с оказанным мне величайшим благодеянием этот срок не показался мне слишком долгим; было не так уж трудно отрешиться от многих житейских благ, уже вошедших в привычку. Но какими бесконечными покажутся мне оставшиеся два месяца, по истечении которых я смогу насладиться счастьем, превосходящим всякое воображение. Постарайтесь же и вы как-нибудь скоротать это время, не лишая меня той милости, коей вы меня удостоили».
Красавица, не слишком обрадованная словами своего избранника, все же несколько воспряла духом, когда он, немного подумав, продолжал:
«Я едва осмеливаюсь сделать вам одно предложение, указав на средство, способное досрочно разрешить меня от возложенного на себя обязательства. Если б нашелся человек, согласный выдерживать обет столь же строго и твердо, как я, и разделил со мной пополам оставшийся мне срок, то я мог бы тем скорее освободиться, и тогда ничто уже не препятствовало бы осуществлению наших желаний. Не согласились бы вы, дорогая моя подруга, устранить часть препятствий, стоящих у нас на пути, и тем ускорить наше счастье? Только на самого надежного человека могу я переложить часть моего обета; он очень суров, ибо мне дозволено лишь дважды в день вкушать пищу — хлеб и воду, всего несколько часов спать ночью на жестком ложе и, несмотря на множество дел, как можно чаще творить молитву. И ежели мне не удается уклониться от участия в каком-нибудь пиршестве, как случилось сегодня, то и тогда я не вправе нарушить свой долг, а напротив того, должен противостоять соблазну отведать те яства, которыми меня прельщают. Ежели вы можете решиться в течение месяца также придерживаться этих установлений, то на исходе его вы тем радостнее соединитесь с вашим другом, в сознании, что завоевали его сами своим достохвальным подвигом».
Красавица с неудовольствием услыхала о препятствиях, стоящих между нею и ее возлюбленным, но страсть к молодому человеку от его присутствия настолько усилилась, что никакое испытание не казалось ей чересчур суровым, лишь бы оно привело к обладанию вожделенным благом. А посему она сказала ему в самых ласковых выражениях;
«Мой нежный друг! Чудо, благодаря которому вы исцелились, и для меня столь дорого и свято, что я охотно вменю себе в долг разделить с вами обет, который вы обязались исполнить. Я рада дать вам такое доказательство моей любви; я буду строжайшим образом придерживаться ваших предписаний, и ничто не заставит меня свернуть с пути, на который вы меня наставили, до тех пор, пока вы сами не дадите мне разрешения».
Обсудив с ней подробнейшим образом условия, при которых она должна была наполовину облегчить ему исполнение обета, он ушел с заверениями, что вскоре непременно посетит ее снова, чтобы удостовериться в неукоснительном соблюдении уговора; так вот и пришлось ей отпустить его без рукопожатья, без поцелуя, без ободряющего прощального взгляда. Счастьем для нее явились хлопоты, вызванные этим необыкновенным уговором, — ей надо было многое сделать, дабы полностью переменить свой образ жизни. Сперва были выметены роскошные цветы и листья, которые она приказала разбросать к его приходу; затем мягкая и удобная кровать была заменена жесткой скамьей, на которую она и улеглась, впервые в жизни не досыта поужинав водой и хлебом. На другой день она принялась кроить и шить рубашки, так как обещала изготовить определенное их количество для дома призрения. При этом новом и непривычном для нее занятии она тешила свои мечты образом любимого друга и надеждою на будущее блаженство; благодаря этим сладостным картинам скудная пища оказывалась для нее чем-то вроде укрепляющего сердце лекарства.
Так миновала неделя, и к концу ее розы на щеках красавицы заметно поблекли. Платья, прежде плотно облегавшие ее, стали ей широки, а ее столь подвижное и крепкое тело — вялым и слабым. Но тут к ней снова явился ее возлюбленный и одним своим присутствием ее утешил и подбодрил. Он призвал ее не сходить с раз избранного пути, а с твердости брать с него пример и поманил надеждой на неомраченное счастье в будущем. Пробыв у нее совсем недолго, он ушел, пообещав вскоре прийти снова.
И опять закипела благотворительная работа, и в строгой диете не допускались никакие поблажки. Но увы! И самая тяжелая болезнь не могла бы изнурить ее больше. Друг, навестивший ее к концу второй недели, глядел на нее с величайшим состраданием, но вновь поддержал ее силы, напомнив, что половина срока уже миновала.
Однако непривычный образ жизни — пост, молитвы, работа — становился для нее с каждым днем все тягостнее, а доведенное до крайности воздержание, казалось, совершенно обессилило ее тело, привыкшее к покою и к обильной пище. Под конец красавица едва держалась на ногах и принуждена была, несмотря на жаркое время года, кутаться в теплые одежды, чтобы как-то согреть свое стынущее тело. Более того, она уже не могла передвигаться и последние дни искуса не покидала постели.
Каким только размышлениям не предавалась она в эти дни! Как часто перед ее мысленным взором проходило все с нею приключившееся, и как обидно ей было, что за целые десять дней ее друг ни разу к ней не пришел, — а разве не
