Как-то мы с ним бродили в Юлийских горах и забрались во двор к одному богатому попу. У него в амбаре хранились роскошные свиные окорока и длинные бруски свежего нежного сала. Изергим проскреб в толстой стене лазейку и довольно свободно в нее пролез. Он там так нажрался, что брюхо его раздулось, как бочка. Собрался он уходить — не тут-то было! Дыра не пропускает его обратно. Как он ругался!..
«Ах ты подлая обманщица (так он называл дыру)! Когда я был голоден, ты меня пропустила, а теперь, когда я наелся, не пускаешь!..»
Я между тем ворвался в дом к попу, который преспокойно сидел за обедом. Перед ним стояло блюдо с еще горячим жареным петухом. Я схватил петуха и выскочил за дверь. Поп закричал не своим голосом, кинулся было за мной, да зацепился за стул и опрокинул стол со всей снедью, что была на нем.
«Бегите, ловите, колите!..» — завопил он, но тут же поскользнулся в луже супа и шлепнулся в нее.
На крик сбежались люди, а поп продолжал орать как полоумный:
«Что за наглый вор! Стащил жаркое! Прямо со стола!..»
Разъяренные люди кинулись за мной в погоню. Я мчусь впереди, добегаю уже до амбара и роняю петуха: мне стало не под силу его держать — был слишком тяжел. Толпа потеряла меня из виду, но, увы, какую добычу я потерял!
Подоспевший поп, поднимая петуха с земли, заметил в амбаре волка.
«Люди! Сюда! Не зевайте! Еще один грабитель попался нам в руки! — кричал священник. — Если он улизнет, мы станем посмешищем для всего нашего края!..»
Тут на волка посыпался град ударов, пока несчастный не потерял сознание и не рухнул на землю. За всю свою жизнь этот неудачник не терпел таких побоев. Ну и картина была бы, если бы какой-нибудь художник изобразил, как растяпа Изергим уплатил священнику за ветчину и за сало!
Крестьяне вытащили его из амбара и, считая подохшим, выбросили на свалку. Сколько времени он там провалялся, как пришел в себя и как ему удалось выбраться оттуда, не знаю.
И все-таки даже потом, спустя год, волк клялся мне в своей вечной дружбе. Эта вечная дружба продолжалась, правда, недолго. А зачем она ему понадобилась, не трудно было смекнуть: он мечтал хоть раз в жизни поесть вволю свежей курятинки. А я, чтобы позлее над ним наглумиться, взялся проводить его на один чердак. «Средняя балка, — сказал я ему, — служит насестом петуху и семи жирным курам».
Ночью вышли мы, идем. Чуть пробило полночь — пришли. Я знал, что окно чердака закрывается ставнем. Днем его поднимали и подпирали легкой планкой, а на ночь планку отставляли, и ставень опускался. Но я знал, что в этот час ставень был еще поднят.
Я притворился, что влезаю первым, но тут же отстранился, якобы из вежливости пропуская дядюшку волка вперед.
«Смелее! — сказал я. — Если хотите хорошей добычи, не зевайте! Куры здесь откормленные!»
Волк осторожно влез на балку, пошарил по сторонам и раздраженно проворчал:
«Вы меня привели не туда! Здесь и перышка куриного не найти!»
А я отвечаю:
«Тех кур, что сидели поближе, я уже успел похватать. Остальные садятся подальше от окна. Будьте спокойны и потихоньку, полегоньку двигайтесь дальше…»
Пропустив Изергима, я незаметно пятился назад, к окну. Выскочив наружу, я дернул подпорку — ставень с шумом захлопнулся, а волк так затрясся от испуга, что грохнулся с узкой балки на пол.
Во дворе горел костер, вокруг которого, подремывая, сидели люди. От шума они проснулись.
«Что это там упало в окно чердака?» — закричали они в испуге, засветили фонарь и бросились на чердак. Обнаружив забившегося в угол волка, они стали его беспощадно дубасить. Как только жив он остался после такого щедрого угощения!
Признаюсь вам также, — продолжал лис, — что и волчице Гирмунде я сделал немало гадостей. Хватит ей позора на всю жизнь!
Теперь, племянник, я открыл вам все, что только могла припомнить моя совесть, что тяготило мою душу. Дайте же мне, служитель бога, отпущение грехов! Я готов принять самое строгое наказание…
Барсук Гримбарт знал толк в церковных делах. Сорвав по пути прутик, он передал его лису и сказал:
— Этим прутиком, дядя, трижды похлещите себя по спине, потом положите прутик на землю, трижды перепрыгните через него и благоговейно трижды его поцелуйте. Тогда я отпущу вам все ваши грехи и во имя господа бога прощу вам все, что вы совершили. Но свое исправление, дядя, вам нужно доказать добрыми делами. Ходите в церковь, усердно молитесь, соблюдайте все постные дни, раздавайте щедро милостыню. Поклянитесь отречься от беспутной жизни, грабежа, воровства, предательства, обмана и всяких пакостей. Если вы будете все это выполнять, то заслужите милость божию.
— Выполню! — воскликнул Рейнеке. — Клянусь вам!
На этом исповедь кончилась, и набожный Гримбарт с грешником Рейнеке продолжали свой путь ко двору короля. Вскоре вдали показался женский монастырь. Монахини в нем не только служили богу, но и содержали во дворе множество кур, петухов и индюшек, бегавших в поисках корма и за монастырские стены. Рейнеке частенько сюда наведывался и сейчас предложил барсуку:
— Давайте-ка пойдем лучше вдоль монастырской стены — это самый короткий путь.
Барсук согласился. Но как только они приблизились к курам, рыжий плут набросился на жирненького, молоденького петушка, отставшего от остальных, так что перья взлетели на воздух.
— Вот как, беспутный дядюшка! — возмутился Гримбарт. — Не успели покаяться, как уже снова впадаете во грех? Ничего себе покаяние!
Хитрец Рейнеке кротко ему отвечает:
— Дорогой мой племянник! Я поступил так бессознательно, по привычке. Молитесь за меня богу — может быть, он по милосердию своему меня простит. Это больше не повторится.
Но пока монастырь не исчез из виду, лис все время оглядывался — не в силах был бороться с соблазном. Казалось, что если бы ему отрубили голову, эта голова сама набросилась бы на добычу — так велика была его жадность.
Гримбарт заметил это и строго спросил:
— Куда это вы опять глазами стреляете, дядюшка? Мерзкий вы и неисправимый чревоугодник!
— Вы придираетесь, сударь мой, — ответил Рейнеке, притворившись обиженным. — Не торопитесь меня осуждать. Я просто читаю молитву. В этом нуждаются души всех кур и гусей, которых я, бывало, так дерзко похищал у монахинь, у этих праведных женщин…
Гримбарт промолчал. Они уже приблизились ко дворцу, и Рейнеке сразу же пал духом: он чувствовал, что на него надвигается страшная гроза обвинений.
ПЕСНЬЧЕТВЕРТАЯ
Как только при королевском дворе прошел слух, что прибыл Рейнеке, все, от мала до велика, прибежали взглянуть на него. Большинству он успел достаточно насолить, и сочувствовали ему лишь немногие. Однако Рейнеке умел держаться с достоинством. Будто принц, еще ни разу не запятнавший себя недостойным поступком, он гордо и смело прошел с Гримбартом через дворцовую площадь и с таким же гордым видом предстал перед королем Нобелем.
— Милостивейший король, государь мой! — начал он свою речь. — Благородный и великий король, первый среди всех знатных и доблестных! Смею вас уверить, что более преданного слуги, чем я, у вас нет и не было. Именно поэтому меня так травят при вашем дворе. Разумеется, я уже давно лишился бы вашего расположения, если бы вы верили клевете моих врагов.
К счастью, вы любите самолично разбираться в каждом деле и выслушивать не только жалобщиков, но и обвиняемого. И как бы ни оболгали меня за моей спиной, я спокоен: вам известна моя преданность, вам известно, что она единственная причина всех этих интриг…
— Молчать! — грозно оборвал его король. — Краснобайство и лесть вам больше не помогут. Ваши преступления доказаны, и вас ждет заслуженная кара. Разве вы соблюдали мой закон о мире?.. Вот петух Геннинг. Где его дети? Не вы ли, лживый злодей, погубили почти все его потомство! И не тем ли доказывали вы свою преданность мне, что оскорбляли мой королевский сан и калечили моих верных слуг! Несчастный кот Гинце потерял здоровье и лишился глаза, а израненный медведь Браун еще не скоро поправится. Но не к чему читать вам нотации: обвинителей здесь достаточно и столько же доказанных обвинений. Вряд ли на сей раз вам удастся оправдаться.
Рейнеке не растерялся.
— О мой благородный и справедливый король! — произнес он торжественно. — Разве я за все это в ответе? Разве я виноват, что медведь Браун вернулся от меня с ободранным теменем? Разве я виноват, что он решился нахально похитить мед у плотника? И если ему так влетело от грубиянов мужиков, то как он допустил до этого? Где его хваленая богатырская сила? Почему он не мог достойно дать им отпор, защитить свою честь?
А кот Гинце? Я ли не принял его с почетом? Я ли не угощал его всем, что бог послал? Но, не слушаясь моих уговоров, он влез ночью в поповский амбар, где его постигли кое-какие неприятности. Так неужели я должен отвечать за глупое поведение кота и медведя?! Такая несправедливость могла бы унизить ваше королевское достоинство. Впрочем, мой государь, вы вправе поступить со мной, как вам будет угодно: помилуйте меня или казните — на все ваша высочайшая воля. Сварят меня или изжарят, ослепят или повесят — пусть будет, что будет! Все мы в вашей власти. Не знаю, какую пользу принесет вам моя смерть, но так или иначе, я, как видите, явился на суд!..
Баран Бэллин напомнил, что пора начинать судебное заседание. Окруженный своей родней, подошел волк Изергим, медведь Браун и множество других зверей: осел Болдевин, заяц Лямпе, дог по имени Рин и бойкий песик Пустолайчик. Вместе с козочкой Метке пришел козел Герман. Явились белка, ласка и горностай, а также бык и лошадь. Пришли и лесные жители: серна, бобер, куница, олень, кролик и дикий кабан. Все, конечно, норовили пробраться вперед. Слетелись и птицы: аист Бартольд, журавль Лютке, сойка Маркат. Приковыляли уточка Тибле и гусыня Альгейд. Прибыло и множество
