Если хорошая театральная пьеса собственно много — много что наполовину может быть создана на бумаге, бблыпая же часть ее отдается во власть блеска сцены, личности артиста, силы его голоса, своеобразия его движений, даже развития и расположения духа зрителя, — то еще больше можно сказать это о книге, имеющей дело с явлениями природы: чтобы извлечь из нее наслаждение и пользу, читатель должен или в действительности или в живой Фантазии иметь перед собою природу. Ибо пишущий собственно должен бы сначала дать своим слушателям наглядное представление о подлиннике — явлениях, которые частью выступают перед нами, помимо нашего участия, частью могут быть преднамеренно и по желанию вызваны специальными приспособлениями; после этого всякое комментирование, об’яснение, толкование не было бы лишено живого действия.
Весьма несовершенным суррогатом являются взамен этого таблицы, обыкновенно прилагаемые к сочинениям такого рода. Свободное Физическое явление, действующее по всем направлениям, нельзя вместить в линии и наметить в разрезе. Никому не придет в голову иллюстрировать химические опыты Фигурами; с Физическими же, близко родственными, это вошло в обычай, так как кое — что таким путем достигается. Но очень часто эти Фигуры изображают только понятия; это — символические вспомогательные средства, иероглифический способ передачи, который мало — по — малу становится на место явления, на место природы, и служит помехой истинному познанию, вместо того, чтобы содействовать ему. Совсем обойтись без таблиц мы тоже не могли; но мы старались так устроить их, чтобы ими можно было со спокойной совестью пользоваться для дидактических и полемических целей, а некоторые из них рассматривать даже как часть необходимых приборов. И вот нам остается только указать на самую работу, предпослав лишь одну просьбу, к которой тщетно прибегал уже не один автор и которую так редко выполняет в особенности немецкий читатель нового времени:
Si quid novisti rectius istis,
Candidus imperti; si non, his utere mecum [1]).
Введение к очерку учения о цветах
Si vera nostra sunt aut falsa, erunt taliaj licet, nostra per vitam defendimus. Post fala nostra pueri, qui nunc ludunt, nostri judices erunt [2]J.
Жажда знания впервые пробуждается у человека, когда он видит значительные явления, привлекающие его внимание. Чтобы внимание это сохранилось па более продолжительное время, должен обнаружиться более глубокий интерес, который мало — по — малу все более знакомит пас с предметами. Тогда только замечаем мы великое многообразие, напирающее на нас нестройной массой. Мы вынуждены разделять, различать и снова сопоставлять; благодаря этому возникает, в коцце — концов, порядок, обозрение которого более или менее удовлетворяет нас.
Чтобы осуществить это, хотя бы до некоторой степени, в какой — нибудь области, необходимы усидчивые и систематичные занятия. Вот почему мы находим, что люди предпочитают каким- нибудь общим теоретическим воззрением, каким — нибудь способом об’яснения просто устранить явления, вместо того, чтобы дать себе труд изучить единичное и построить нечто дельное.
Опыт установления и сопоставления цветовых явлений был сделан только два раза, первый раз Теофрастом, второй — Бойлем. Настоящему опыту не откажут в третьем месте.
Ближайшее рассказывает нам история. Здесь мы заметил только, что в истекшем столетии о таком сопоставлении нечего было и думать, так как Ньютон положил в оспову своей гипотезы сложный и производный эксперимент, к которому искусственно сводили, педантично расставив их вокруг, все остальные навязывающиеся явления, если их не удавалось замолчать и устранить: так пришлось бы поступать астроному, которому вздумалось бы поместить в центр нашей системы луну. Ему пришлось бы заставить двигаться вокруг второстепенного тела землю и солнце с остальными планетами, и путем искусственных вычислений и представлений прикрывать и разукрашивать, ошибочность своего первого допущения.
Пойдем теперь, не забывая того, что было сказано в предисловии, дальше. Там мы приняли за данное свет, здесь мы делаем то же самое с глазом. Мы сказали, что вся природа раскрывается посредством цвета чувству зрения. Теперь мы утверждаем, хотя это и звучит несколько странно, что глаз вовсе не видит Формы, и только свет, темнота и цвет составляют вместе то, что отличает для глаза предмет от предмета и одну часть предмета от другой. Так из этих элементов мы строим видимый мир и. тем самым создаем возможность живописи, которая в состоянии вызвать на полотне видимый мир, гораздо более совершенный, чем действительный.
Глаз обязан своим существованием свету. Из безразличных животных вспомогательных органов свет вызывает к жизни орган, который должен стать его подобием; так глаз образуется с помощью света для света, чтобы внутренний свет выступил навстречу внешнему.
Нам приходит при этом на память древняя ионийская школа, которая все повторяла с такой значительностью, что только подобным познается подобное; также и слова древнего мистика, которые мы передадим в таких рифмах:
War’nicbt das Auge sonnenhaft,
Wie kOnnten — wir das Licht erblicken?
Lebt’nicbt in uns des Gottes eigne Kraft,
Wie kerint’uns Gottliches entziicken? [3]).
Это непосредственное родство света и глаза никто пе будет отрицать; но представить их себе как одно и то же является уж более трудным. Будет, однако, понятнее, если сказать, что в глазе живет покоящийся свет, который возбуждается при малейшем поводе изнутри или снаружи. Силой воображения мы можем вызывать в темноте самые яркие образы. Во сне предметы являются нам в полном дневном освещении. На яву мы замечаем малейшее внешнее воздействие света; и даже при механическом толчке в этом органе возникают свет и цвета.
Но, быть может, те, кто привык придерживаться известного порядка, заметят здесь, что мы ведь до сих пор еще не высказали ясно, что же такое самый свет? От этого вопроса нам хотелось бы вновь уклониться и сослаться на наше изложение, где мы обстоятельно показали, как цвет является пам. Здесь нам ничего не остается, как повторить: цвет есть закопомерпая природа в отношении к чувству зрения. И здесь мы должны допустить, что у человека есть это чувство, что он знает воздействие природы па это чувство: со слепым нечего говорить о цветах.
Но чтобы не показалось, что мы уж очень трусливо уклоняемся от об’яспения, мы следующим описательным образом изложим сказанное: цвет есть элементарное явление природы, которое раскрывается чувству зрения, обнаруживается, подобно всем прочим, в разделении и противоположении, смешении и соединении, передаче и распределении, и т. д., и в этих общих Формулах природы лучше всего может быть созерцаемо и понято.
Этот способ представлять себе предмет мы никому не можем навязать. Кто найдет его удобным, каким он является для нас, охотно примет его. Так же мало у пас желания в борьбе и споре отстаивать его в будущем. Ведь с давних пор было несколько опасно говорить о цвете, так что один из наших предшественников решается сказать: когда быку показывают красный платок, он приходит в ярость; философ же, как только заговоришь с ним о цвете вообще, начинает бесноваться.
Чтобы дать, однако, некоторый отчет о нашем изложении, па которое мы ссылаемся, мы прежде всего должны показать, как мы разделили различные условия, при которых появляется цвет. Мы пашли три рода явлений, три рода цветов или, если угодно, три аспекта, различие которых можно выразить словами.
Прежде всего мы рассматривали цвета, поскольку они принадлежат глазу и основаны на его действии и противодействии; затем они привлекли наше внимание сами по себе, как мы подметили их па бесцветных средах и с помощью этих последних; наконец они заинтересовали нас, поскольку мы могли рассматривать их как присущие предметам. Первые мы назвали Физиологическими, вторые — Физическими, третьи — химическими цветами. Первые неуловимо мимолетны, вторые преходящи, по все же на время сохраняются, последние отличаются большой прочностью.
Разделив и разграничив их, по возможности, в таком естественном порядке, ради дидактического изложения, мы достигли в то же время того, что получился непрерывный ряд, где мимолетные цвета связаны с временными, а последние, в свою очередь, с постоянными, и таким образом вначале так тщательно проведенные разграничения оказались вновь упраздненными для более высокой ступени созерцания.
Вслед за этим, в четвертом отделе нашей работы, мы дали общее выражепие всему, что высказывалось до этого о цветах, находящихся в разнообразных, особых условиях; здесь, собственно, и дан набросок будущего учения о цветах. В настоящую минуту мы, забегая вперед, скажем лишь следующее. Для возникновения цвета нужны свет и темнота, светлое и темное или, чтобы пользоваться более общей Формулой, свет и не — свет. Непосредственно около света возникает цвет, который мы называем желтым; другой возникает непосредственно около темноты, его мы обозначаем словом синий. Эти два цвета, если взять их в самом чистом состоянии и смешать между собою так, чтобы они находились в полиом равновесии, создают третий цвет, который мы называем зеленым. Но и в отдельности из этих двух цветов может возникнуть новое явление, когда они сгущаются или затемняются. Они приобретают тогда красноватый оттенок, который может достигать такой высокой степени, что первоначальный синий и желтый цвет с трудом можно признать. Однако самый яркий и чистый красный цвет можно, преимущественно в Физических случаях, получить, соединив оба конца желтокрасного и синекрасного. Вот живое воззрение на явление и возникновение цветов. Но можно также рядом со специфически закопченным синим и желтым цветом принять законченный красный и получить регрессивно, путем смешения, то, чего мы достигли прогрессивно, посредством интенсификации. С этими тремя или шестью цветами, которые легко включить в один круг, единственно и имеет дело элементарпое учение о цветах. Все остальные, до бесконечности меняющиеся оттенки относятся больше к прикладной области; их место в технике живописца, маляра, вообще — в жизни.
Выскажем еще одно общее свойство: всякий цвет нужно рассматривать, несомненно, как полу — свет, полу — тень; вот почему, когда разпые цвета, смешиваясь, взаимно погашают специфические свойства друг у друга, получается что — то теневое, серое.
В пятом отделе мы попытались изложить тс родственные связи, в которых паше учение о цветах желало бы находиться с остальными областями знания и деятельности… Со стороны философэ мы, думается, заслужили благодарность за попытку проследить явления до их первоисточников, до того пункта, где мы находим в пих только явление и бытие и где они не поддаются дальнейшему об’яснению. Оп должен быть также доволен, что мы расположили явления в легко обозримом порядке, если даже он и не вполне одобрит этот порядок.
В особенности надеемся мы расположить в свою пользу врача, главным образом того, призвание которого — наблюдать и поддерживать орган зрения, устранять
