согласно с истиною: ибо епископ является таковым в глазах Бога и своей паствы; для прочих же людей он ничего. Во всяком случае, устройство всех этих подробностей будет уже зависеть от вас самих. Поверенные должны быть присланы прямо в наш Синод и ни с кем не должны иметь дела вне собора епископов. Во избежание замедления и недоброжелательного вмешательства непрошенных влияний, которые могли бы стараться заглушить и уничтожить все дело в самом зародыше (ибо у вас, быть может, более врагов, чем мы сами думаем), надобно стараться, посредством печати, огласить, елико возможно, состав депутации и данную ей инструкцию. Письмо от имени депутатов, или даже от всего общества, должно быть разослано ко всем епископам Русской Церкви с просьбою об оказании ими содействия; циркулярное, печатное письмо с такою же просьбою должно быть обращено ко всей Церкви (т. е. и к духовенству, и к мирянам). И то и другое должно быть совершенно гласно. Я еще забыл одно обстоятельство: так как вы уже обращались к Грекам, то, в случае ежели последние не переменят своего решения, вы должны объявить, что обратились к Русской Церкви, потому что постановления ее отличаются большею снисходительностью; но что вы не оспариваете у Греков права держаться своих местных правил. Наконец, в случае если бы возникли какие-либо на счет настоящего дела сомнения, вы должны еще просить, чтобы Св. Синод отправил от себя епископа в Англию с целью не только получить на месте более подробный сведения, которые будут ему доставлены, но еще и с полномочием принимать в Церковь новообращаемых, ставить священников и вводить литургию. Простите меня, если я присваиваю себе право давать советы; оправдание себе я нахожу в привязанности моей не только к вам, но еще и к вашему отечеству и соотечественни-

404

кам вашим, которых я привык любить с самого раннего детства, и в моем желании видеть Православную Церковь оправданною от обвинений, не имеющих никакого основания, хотя и кажущихся заслуженными. Я должен прибавить еще и то, что мне отчасти даже поручено передать вам все эти сведения.

В случае, ежели вы не захотите, или если вам невозможно будет идти этим путем, вам остается еще другой путь, о коем я говорил в начале моего письма, т. е. вы можете действовать как частное лице, полагаясь в будущем на волю Божию, могущую и единую былинку развить до размеров мировых. Боюсь, как бы всякий иной образ действия не подал повода к ошибкам, недоразумениям и несправедливым нареканиям. Вы возбудили между Грецией и Россией такой вопрос, который, хотя и вызвал мимолетное смущение умов, но необходимо должен однако привести к благоприятным последствиям. Дайте мне надеяться, что Всевышний Промысл изберет именно вас одним из орудий Своих к оживлению дремлющей энергии нашей Церкви, изнемогающей не под гнетом гонения (ибо последнее напротив всегда и везде возбуждает себе противодействие), но под бременем обманчивого хотя и бессознательного покровительства.

Так как я уже самовольно присвоил себе право подавать советы, то решусь на большую еще нескромность и обращусь к вам с личною от себя просьбою. Я счел долгом своим отвечать на некоторые обвинения, часто взводимые на нас Римлянами, и постарался доказать, что все религиозные верования Западной Европы покоятся ныне на ложном основании, и что это именно обстоятельство и затрудняет, почти до невозможности, торжество веры над неверием. Думаю, что мне удалось ясно доказать это. Быть может, я придаю своему сочинению слишком большую важность; но мне кажется, что ни Протестантам, ни Римлянам не легко будет отвечать на весьма простое, мною предложенное, объяснение того существенного различая в началах и в характере, которыми отличается Церковь Восточная от Западных. В этом труде мною руководила надежда, что изложение религиозного вопроса с новой точки зрения будет небесполезно для весьма многих, жаждущих истины, но не могущих обрести прямого к ней пути сквозь перепутанную сеть богословского рационализма. Небольшое рассуждение это написано на французском языке, как наиболее распространенном в Европе. Как

405

выше мною сказано, я счел долгом своим заступиться за Церковь, но вместе с тем считаю делом справедливости довести наконец голос Православия до слуха слишком давно отчужденной от нас Западной братии. К сожалению, мне не возможно напечатать труд свой в России, где книга моя была бы запрещена: или на том основании, что она не нужна и способна возбудить напрасные сомнения, или просто потому, что пропуск ее был бы не согласен с правилами духовной цензуры (конечно, и то и другое было бы равно несправедливо; но я уже успел привыкнуть к робости наших духовных судей и знаю, что они непременно поступили бы так). Не могу также отлучиться из России для напечатания книги и не знаю никого за границею, кому бы я мог поручить это дело. До получения вашего письма, я, не зная, где вы находитесь, начал было письмо к Вильямсу в Кембридж с тою же просьбою; теперь обращаюсь к вам. На случай ежели вы найдете средство напечатать рукопись мою в Англии, или перешлете ее с тою же целью в Париж или в Брюссель, что, может быть, было бы еще лучше, я посылаю вам деньги, нужные по моему расчету на расходы по напечатанию. Пришлю еще, ежели этой суммы окажется мало. Знаю, как нескромно мое требование; но надеюсь, что вы примете во внимание побуждавшее меня чувство справедливости и долга, и не откажетесь от дружеской услуги, если она вас не слишком затруднит. Имени своего не выставляю для того, чтобы личные предубеждения не смутили беспристрастных читателей; но если бы критики стали утверждать, что дерзость мнений автора объясняется утайкой имени, то я не только вам разрешаю, но даже прошу вас обнародовать мое имя: ибо я убежден, что я не сказал ни единого слова, которое бы не было вполне согласно с несомненным учением Церкви, и уверен, что никто в России не посмеет оспорить мною сказанная. С другой стороны, я также надеюсь, что выражения мои довольно сильны, и даже подозреваю, что они будут звучать не слишком приятно в ушах людей непривычных к голосу истины. В заключение скажу вам мое последнее слово: мое твердое убеждение заключается в том, что Романизм есть, в существе своем, не иное что, как сепаратизм и что человечеству остается отныне выбор только между двумя путями, Кафолическим Православием или безве-

406

рием. Всякий средний путь будет лишь переходною ступенью к последнему.

Жизнь моя, любезный друг, изменилась в конец. Праздник и свет солнечный исчезли; ничего не осталось мне кроме труда и утомления. Сама жизнь не имела бы отныне для меня цены, если бы не оставалось на мне обязанностей. Конечно, я не ропщу; но если справедливо, что горе не может не быть соразмерно утраченному счастью, то мне кажется, едва ли кто-нибудь когда-либо имел более меня права скорбеть. Быть может, многие другие испытывают тоже самое чувство; ибо всякий человек невольно считает выпавшее на его долю бремя самым тяжким и неудобоносимым из всех; как бы то ни было, я не буду и не должен роптать. Мне были ниспосылаемы свыше предвещания и предостережения; но я или не хотел, или не умел понять их и воспользоваться ими. Все к лучшему: для нее лучше наслаждаться тем блаженством, которое она, без сомнения, ныне вкушает; для меня видно полезнее было лишиться прежнего моего счастья. Где милосердие оказалось недействительным, там строгость есть тоже милосердие. Нынешнее положение мое приводит меня к следующему размышлению: неужели, при теперешних моих обстоятельствах, при независимом состоянии, хорошем здоровье и добрых, маленьких детях, смеющихся и играющих вокруг меня, я еще не могу назвать себя счастливым? Сколько миллионов людей готовы были бы принять такую долю и видеть в ней Божию к себе благодать. Между тем, каждое из этих, по-видимому отрадных, обстоятельств служит для меня источником новой скорби. Очевидно, что счастье дело относительное; то, что я называл счастьем, что казалось мне высшею степенью человеческого счастья (так думали мы оба и благодарили Бога за это счастье), было только отблеском возможного блаженства, вероятно потому, что земная любовь, единственный источник земного счастья, есть сама лишь отблеск любви небесной.

Будет ли после смерти нечто похожее на те отношения, которые были нам так дороги на земле? Я рад, что мы ничего об этом не знаем: это милосердое распоряжение Божие. Иначе мы бы стали, вероятно, желать и за пределами могилы чего-либо другого кроме присутствия Божества, а этого не должно быть. Все это не относится до общения душ за гробом, в котором я вовсе не сомневаюсь. Надеюсь, что вы не

407

посетуете на меня за эти размышления; ибо знаю, что и вас недавно посетило испытание.

Р. S. Мне недавно попалась в журнале Christian Remembrance критическая статья об Альфердовом издании Нового Завета, в которой я нашел некоторый размышления о доказательствах за и против подлинности четырех евангелий. Мне кажется, приведенные там доказательства в пользу того, что евангелия были написаны апостолами, вообще недостаточны или, лучше сказать, вообще неудачно подобраны; признаки самые явные и неоспоримые упущены из виду. Говорю о тех признаках, которые более доступны художнику и человеку, чем целому комитету ученых. В евангелии от Иоанна, если принять в соображение духовный и мистический характер целого важнейшим фактом является пропуск рассказа об установлении таинства Евхаристии. Пропуск этот явственно указывает, что книга эта не имела притязания явиться отдельным рассказом, но предназначалась служить дополнением к другим, писанным рассказам, уже известным членам христианского общества. Отсутствие притчей и скудость известий о чудесах *) приводят к тому же заключению. Но самое убедительное доказательство заключается в последней главе. Беспристрастный читатель не может усомниться в том, что эта глава есть прибавление к первоначальной редакции, которая оканчивалась последним стихом предыдущей главы. Даже самые скептики об этом не поспорят. Пусть кто-нибудь объяснит: каким образом эта глава могла бы быть прибавлена к редакции уже вполне законченной в какое либо другое время, или кем бы то ни было другим, как не самим Иоанном, или не первыми его учениками, и притом иначе как с целью: или рассеять ложное мнение, распространившееся в обществе верующих, или объяснить неожиданную смерть автора предшествующего рассказа? Возможно ли допустить какое либо иное объяснение? Но ученик Иоаннов, конечно, не прибавил бы последних стихов; а если бы и прибавил их, то даже и такой крайне невероятный случай послужил бы доказательством, что первые 20 глав действительно написаны самим Иоанном, или по

*) Рассказав немного чудес, хотя самых поразительных, апостол очевидно намекает в последнем стихе