говоря о соборах (вселенский собор). Итак, вот к каким словам прибегли бы первые переводчики для передачи слова кафолический, если б они придавали ему значение всемирности. Я, разумеются, нисколько не отрицаю, что caobq katholikos (из kath’ola с подразумеваемым ethne или klimata, или другим однородным существительным) может иметь и значение всемрности; но я утверждаю, что не в таком смысле было оно понято славянскими первоучителями. Им и на мысль не пришло определить Церковь географически или этнографически; такое определение, видно, не имело места в их богословской системе. Они остановились на слове «соборный»; «собор» выражает идею собрания, не обязательно соединенного в каком‑либо месте, но существующего потенциально без внешнего соединения. Это единство во множестве. Итак, очевидно, что слово katolikos, в понятиях двух великих Служителей Слова Божия, посланных Грециею к славянам, происходило не от kath’ola, но от kath’olon; ибо kate часто значит «согласно», например: kata Loukan, kata loannen — «согласно Луке», «согласно Иоанну». Церковь кафолическая есть Церковь «согласно всему»[909 — Ср.: «…концепция соборности оправдывается самим словом «соборность», по–гречески кайоккц. Оно составлено из слов ка9 и *&Xov, а не из слов кай и оХа, ибо второе значило бы «повсеместно», имело бы географический характер, а первое значит «всецелостна», основана на целостности исповедания веры <…>, на святом и апостольском единстве веры» (Догматика III, 219). Отметим, что здесь сделан акцент на всеце- лостности и, следовательно, единственности исповедания правой веры в соборной Церкви (а не на «представительстве» всех ее членов в какой‑то «соборности», понятой на парламентский лад).], или «согласно единству всех», Церковь свободного единодушия, единодушия совершенного, Церковь, в которой нет больше народностей, нет ни греков, ни варваров, нет различий по состоянию, нет ни рабовладельцев, ни рабов; Церковь, предреченная Ветхим Заветом и осуществленная в Новом, словом — Церковь, как определил ее Св. Павел[910 — Рим. 1, 14; 1 Кор. 7, 21.]. Не посмею сказать: глубокое ли познание сущности Церкви, почерпнутое из самых источников истины в школах Востока, или еще высшее вдохновение, ниспосланное Тем, Кто Один есть «Истина и живот»[911 — Ин. 4, 6.], внушило передать в символе слово katholikos словом соборный, но утверждаю смело, что одно это слово содержит в себе целое исповедание веры. Римляне, вы, которые присвоиваете себе славянских первоучителей, отрекитесь от них поскорее! Вы, которые разорвали единомыслие и единство, изменив символ без участия и совета ваших восточных братьев, как бы справились вы с определением Церкви, которое завещали нам Кирилл и Мефодий? Оно вас осуждает. Оставайтесь же при ваших притязаниях на географическую всемирность: дальше этого вам не идти. При том же понятии пусть остаются и реформаты, вами порожденные, ибо в истинном значении слова «кафолический» и они нашли бы себе осуждение. Апостольская Церковь в девятом веке не есть ни Церковь kath’ekaston (согласно каждому), как у протестантов, ни Церковь kata ton episkopon tes Romes (согласно епископу Рима), как у латинян; она есть Церковь kath’olon (согласно всему). Церковь, каковою она была до западного раскола и каковою и теперь остается у тех, кого Господь предохранил от раскола: ибо, повторяю, этот раскол есть ересь против догмата о единстве Церкви.
Вот, м. г., каким образом невежество отца Гагарина, так сказать, натолкнуло его на острие Кириллова и Мефодиева свидетельства. Конечно, он не подозревал ни опасности, которой сам себя подвергал, ни того орудия, которое сам же давал в руки против своей партии. Рим осуждается свидетельством тех, которых он выдает за своих миссионеров. Вместо того, чтобы обламывать свои бессильные зубы о каменную твердыню Церкви, лучше бы поступил о. иезуит, если бы принялся за изучение истины, которой он изменил по невежеству. По летам своим он еще не устарел для учения, а тем более для покаяния.
Примите, м. г., уверения и проч.
ПИСЬМА К В. ПАЛЬМЕРУ
М. г.![912 — Только первое письмо начинается официальным Sir, а в остальных стоит либо Most Reverend («Ваше Высокопреподобие»), либо Most Reverend and Dear Sir («Ваше Высокопреподобие и милостивый государь»). В русском переводе эти различия не передаются.]
С величайшею благодарностию и удовольствием получил я через г. Р. [913 — Профессора П. Г. Редкина.] ваш изящный и верный перевод стихотворения, написанного мною после смерти старших детей моих[914 — Английский перевод стихотворения Хомякова «К детям» (1839); текст опубликован: Birkbeck, 2.]. Позвольте мне сказать вам, что, как ни высоко ценю я честь, оказанную стихам моим, меня еще более радует мысль, что честь эта заслужена, конечно, не достояинством стихотворения, но человеческим чувством, его внушившим. Сочувствие ваше, поистине, меня обрадовало потому особенно, что я встретил его в высшей области человеческого духа, в общении религиозных убеждений и чувств. Это сочувствие даже в одном отношении превзошло мои ожидания[915 — Текст был послан Пальмером Хомякову в 1844 г. вместе с утраченным письмом. Далее Хомяков затрагивает вопросы, в которых вера Пальмера отклонялась от англиканского протестантизма.], так как знамение креста и молитвенное общение между живыми и мертвыми обыкновенно отвергаются чересчур боязливым духом реформатства. Мне кажется, вы поступаете справедливо, допуская и то и другое. Тому, кто верит, что крест был действительно орудием спасения нашего, можно ли не видеть в нем самого естественного символа любви христианской, и тот, кто из опасения идолопоклонства, отвергает это святое и родное нам знамение, не поступает ли так же неразумно, как поступил бы человек, осудивший себя из страха лишних и праздных слов на совершенное безмолвие? Точно так же, по–моему, разумно верить в несокрушимость союза любви христианской, что в мире духовном, где единственный закон есть любовь, союз ее не расторгается смертью. Это начало, кажется, в последнее время стало допускаться епископальною английскою Церковию.
Может быть, мне бы следовало прибавить здесь несколько слов в свое оправдание. В Германии обо мне распространилась смешная клевета, будто я выразил чувства ненависти к благородной и высоко просвещенной стране вашей. Слухи эти, может быть, дошли и до вас; они возникли из писаний ораторианца Тейнера[916 — Известность получила только одна книга Тейнера (во франц. пер. с итальянского): Т h е 1 л е г Рprttre de I’Oratoire. L’Egllse schismatique russe d’aprts les relations rgcentes du prgtendu Saint Synode. Pails, 1846, — оче¬видно» она и имеется в виду. Написанная по поводу возвращения в православие белорусских униатов (1830–е гг.), она содержала много грязи относительно русской Церкви (что видно даже из названия: «Русская раскольничья Церковь — по недавним распоряжениям мнимо–Священного Синода»). Об ее известности в Англии свидетельствует о. Евгений Попов, указывая ее в числе источников «одной статьи в 68 стр., написанной, кажется, не чернилами, а просто одной желчью» в католическом Dublin Review (письмо к гр. Протасову от 3 января 1848 г.; Бродский 1904, 740). Однако установить точнее, в каком отношении находятся писания Тейнера к переписке Пальмера с Хомяковым, не удалось.], были повторены иезуитами и перепечатаны в некоторых газетах. Странно было видеть защиту Англии в руках нежданных поборников, никогда не слывших ее друзьями. Глубокая и непримиримая вражда к России и восточной Церкви внушила им горячую, внезапную любовь к Англии. Но я не буду искать себе оправдания, я убежден, что здравый смысл и справедливость англичан будут всегда достаточной защитой от наглого лицемерия ораторианца и иезуита. Лучше позвольте мне предложить вам некоторые замечания по поводу последней части письма вашего к P., которая была им сообщена некоторым из его друзей.
Вы говорите: «Те, которые хотели бы заслужить название истинных патриотов и космополитов, должны бы не устами только произносить слова «о соединении всех»[917 — Упоминаемое Хомяковым письмо утрачено. Слова «о соеди¬нении всех» взяты из третьего прошения великой ектеньи, провозглашаемой диаконом во вступительной части каждого из важнейших богослужений (утрени, литургии оглашенных, литургии верных, великого водосвятия и др.): «О мире всего мира, благостоянии святых Божиих церквей и соедине¬нии всех, Господу помолимся. — Лик (хор): Господи помилуй», — это прошение о сохранении единства единой Церкви, состоящей из поместных Церквей, а вовсе не о единстве Церкви с еретическими собраниями. Для тех, кто, как Пальмер, считал Церковь «разделенной», смысл этого проше¬ния естественно менялся — оно становилось прошением о преодолении «разделения». В контексте хомяковского письма прошение также обретает своеобразное толкование, но другое: молитвы о обращении еретиков.], но из самой глубины сердца вторить им каждый раз, как они повторяются в богослужении». Я совершенно уверен, что многие просвещенные русские люди повторяют это место в литургии не одним языком и голосом, но душою и сердцем. Что до меня касается, то я, воспитанный в благочестивой семье, и в особенности набожною матерью (доселе еще здравствующею), был приучен всем сердцем участвовать в этой чудной молитве церковной. Когда я был еще очень молод, почти ребенком, мое воображение часто воспламенялось надеждою увидеть весь мир христианский соединенным под одним знаменем истины. С летами, когда передо мною яснее стали обозначаться препятствия к такому соединению, надежда моя остыла, и теперь, я должен сознаться в этом, от нее осталось лишь одно желание, едва поддерживаемое слабым мерцанием надежды, что, может быть, успех возможен, но только лишь через многие и многие годы. На южную Европу, погруженную в глубокое невежество, еще долго нельзя рассчитывать. В Германии, в сущности, религии нет; есть лишь суеверное поклонение науке. Во Франции нет чистосердечной жажды истины; в ней мало искренности. Англия, с своею скромною наукою[918 — Эти слова вызвали недоумение Пальмера, который, цитируя их во втором своем ответе, снабдил их знаком вопроса. Д. А. Хомяков говорит в примечании по этому поводу: «…Ему, видимо, осталось непонятным лестное значение этого выражения (modest) в устах Хомякова, и может быть, он несколько оскорбился эпитетом скромный, приняв его в умалительном смысле. В мысли Хомякова эпитет этот, данный английской науке, служит для противоположения ее «кичливой науке немецкой» (ЯСС, II, 441).], с своею добросовестною любовью к религиозным истинам, могла бы подавать некоторые надежды; но — позвольте мне вам откровенно высказать мой образ мыслей — Англия окована железными цепями обычая и предания.
Вы пишите еще: «Мысли серьезных и добросовестных людей в Англии обращены лишь на возможность соединения с Римом»[919 — Пальмер говорит о тенденции «оксфордского движения».]. По–моему, не трудно объяснить такое явление. В понятиях православного, соединение может быть лишь последствием полного согласия и совершенного единства учения (не говорю здесь об обрядах, за исключением тех, которые имеют значение символа или изображения догмата). Церковь в составе своем не есть государство: она не имеет ничего общего с государственными учреждениями и потому не может допустить ничего похожего на условное соединение. Римская Цер–
ковь — дело другое: она государство и легко допускает возможность
