«И одно только это может существовать отдельно, как вечное [отдельно] от преходящего» [16]. Следовательно, иной род значит то, что интеллект кажется чем-то вечным, тогда как другие части души — преходящими. И поскольку преходящее и вечное, кажется, не могут сходиться в одной субстанции, похоже, что из частей души это одна, то есть интеллект, может быть отделенной, не от тела, конечно, как это превратно объясняет Комментатор, но от других частей души, так что они не могут сходиться в единой субстанции души.
9. А то, что это должно быть понято именно таким образом, вытекает из следующего: «А относительно прочих частей души из этого ясно, что они неотделимы» [17], то есть [неотделимы] ни по субстанции души, ни пространственно. Того, что было сказано, достаточно для разрешения вопроса, поставленного выше. И то, что имеется в виду не отделяемость от тела, но отделяемость одних способностей (potentia) от других, явствует из добавления: «по смыслу они — другие», то есть друг относительно друга. «Это очевидно: чувственная [способность] отлична от [способности] составлять мнения» [18]. И, таким образом, ясно, что то, что определяется здесь, отвечает на вопрос, поставленный выше. Выше же спрашивалось, отделяема ли одна часть души от другой части только в уме или же также и пространственно. Оставив открытым вопрос об интеллекте, о чем ему еще ничего не удалось определить, и так оставляя открытой эту часть вопроса, [Аристотель] ясно говорит о других частях души, что они неотделяемы пространственно, но по смыслу они другие.
10. Итак, раз установив, что душа определяется вегетативной, чувственной, интеллектуальной [способностями] и движением, он намеревается показать далее, что во всех этих частях душа соединяется с телом не в том смысле, в котором моряк соединяется с кораблем, но как форма. Итак, здесь он собирается определить, что есть душа в общем, потому что выше это было обрисовано фигурально. Это он доказывает посредством действий (operationes) души так: ведь ясно, что то, посредством чего в первую очередь нечто действует, есть форма деятеля. Так, например, говорят, что мы познаем душой и познаем при помощи знания, но [познание] при помощи знания первичнее, чем [познание] душой, поскольку мы можем познавать душой только в той мере, в какой она обладает знанием. И сходным образом говорят, что мы здоровы, и благодаря здоровью, и благодаря телу, но в первую очередь благодаря здоровью. Таким образом, очевидно, что знание есть форма души, а здоровье тела.
11. Отсюда он следует далее: «Душа есть то, благодаря чему мы прежде всего живем», говорит он в отношении вегетативной [способности], «благодаря чему мы ощущаем», — об ощущающей [способности] и «благодаря чему мы движемся», — о [способности] движения, «и благодаря чему мы мыслим», — об интеллектуальной [способности]. И он заключает: «Так что при всех обстоятельствах она будет неким смыслом и формой, а не материей или субъектом» [19]. Следовательно, ясно — то, что было сказано выше, а именно, что душа это акт физического тела — это он заключает не только по отношению к [способностям] ощущающей, движущей, вегетативной, но и по отношению к интеллектуальной. Следовательно, мнение Аристотеля было таково, что то, благодаря чему мы мыслим, есть форма физического тела. А чтобы никто не смог сказать: он не говорит здесь, что то, благодаря чему мы мыслим, есть интеллект в возможности, но что-то иное, — то это явно исключается тем, что говорит Аристотель в 3-ей книге «О душе», ведя речь о возможностном интеллекте: «Я подразумеваю под интеллектом то, посредством чего душа размышляет и постигает» [20].
12. Но прежде чем мы перейдем к словам Аристотеля из 3-ей [книги] «О душе», остановимся еще на том, что говорится во 2-ой [книге] «О душе», для того, чтобы в результате сопоставления его слов друг с другом стало очевидно, каково у него мнение (sententia) о душе. Ведь поскольку он дал душе определение в общем, то он начинает с разделения между ее способностями (potentia) говоря, что способности (potentias) души суть «ветегативная, [способность] ощущения, стремления, пространственного движения, размышления». И то, что [способность] размышления — это интеллект, вытекает из того, что он добавляет далее, объясняя разделение [животных]: «…иным также [присуща способность] размышления и интеллект как, например, людям» [21]. Следовательно, он полагает, что интеллект — это потенция (potentia) души, которая есть акт тела.
13. И то, что он назвал потенцию этой души интеллектом, и что, более того, вышеизложенное определение души обще всем вышеупомянутым частям, следует из его вывода: «Итак, ясно, что таким же образом при всех обстоятельствах — единым будет смысл души и [геометрической] фигуры: ведь как там нет фигуры помимо треугольника и производных от него [фигур], так и здесь нет души помимо вышеперечисленных [ее способностей]» [22]. Следовательно, не надо искать другой души, помимо той с вышеуказанными [способностями], которой обще определение, упомянутое выше. Аристотель больше не упоминает об интеллекте во 2-ой [книге], разве только добавив чуть ниже, что «совсем немного [существ обладают] рассуждением и размышлением» [23], то есть весьма малое количество, как будет видно в дальнейшем.
14. Но поскольку существует большая разница в отношении способа действия между интеллектом и воображением, он добавляет: «что касается созерцательного интеллекта, то речь о нем особая» [24]. В самом деле, он откладывает исследование этого вопроса до 3-ей [книги]. Чтобы никто не мог сказать так, как это превратно толкует Аверроэс, будто Аристотель потому говорит, что о созерцательном интеллекте речь особая, что интеллект «не есть ни душа, ни часть души» [25], но это исключает сразу же в начале 3-ей [книги], где он вновь берется за анализ интеллекта. Ведь он говорит «о части души, при помощи которой душа познает и разумеет» [26]. И никому не следует полагать так, будто это говорится только в отношении того, что возможностный интеллект отделен от интеллекта в действии, как пригрезилось некоторым. Ведь это сказано еще прежде, чем Аристотель стал доказывать существование интеллекта в возможности и интеллекта в действии: поэтому он говорит здесь интеллектуальная часть в общем, согласно чему он соединяет и действующий и возможностный, также как ранее во 2-ой [книге] он ясно отличил интеллект от других частей души, как уже было сказано.
15. И надо отметить удивительную тщательность и последовательность в анализе Аристотеля. В 3-ей [книге] он начинает свое рассуждение об интеллекте, [возвращаясь к вопросам], которые он оставил неопределенными во 2-ой [книге]. В отношении интеллекта ранее остались две неопределенные [проблемы]. Во-первых, отделяется ли интеллект от других частей души только по своему смыслу или также пространственно — [вопрос], оставленный им неопределенным, когда он сказал «относительно интеллекта и способности, к умозрению еще нет ясности» [27]. И он опять задается этим вопросом, когда говорит: «или он отдельно существует», то есть от других частей души, «или неотделим по величине (magnitudine), но лишь в уме» [28]. То, что он называет здесь отделимым по величине, не что иное, как то, что говорилось выше: отделимый пространственно.
16. Во-вторых, он оставил неразрешенным вопрос об отличии интеллекта от других частей души, сказав затем: «О созерцательном же интеллекте речь особая» [29]. Но он тотчас приступает к этому вопросу, когда говорит «необходимо рассмотреть, что это за различие он имеет» [30]. Однако он намеревается определить это различие таким образом, чтобы оно могло соответствовать либо одному, либо другому из двух предположений, то есть либо [интеллектуальная] душа отделяема от других частей по величине или пространственно, либо — нет. На это достаточно ясно указывает сам модус его речи. Нужно рассмотреть, говорит он, чем отличается интеллект от других частей души, отделяем ли он от них по величине или пространственно, то есть субъектно, или неотделяем [таким образом], но только в уме. Поэтому ясно, что он не намеревается показывать это различие, потому что интеллект — это субстанция, отделенная от тела, по ее бытию, а это не может соответствовать ни одному из вышеприведенных положений. Но он намеревается определить это различие в отношении способа действия, поэтому он добавляет: «и как происходит само мышление» [31]. Таким образом, благодаря тому, что мы можем извлечь из слов Аристотеля до сих пор, становится ясно, что он полагает, что интеллект это часть души, которая есть акт физического тела.
17. Но поскольку последователи Аверроэса, делая вывод из некоторых слов Аристотеля, пытаются показать, что его намерением было [показать], что интеллект это ни душа, которая является актом тела, ни часть такой души, то поэтому его последующие слова нужно исследовать с большей тщательностью. Тотчас же после поставленного вопроса о различии между интеллектом и чувством, он исследует, чем интеллект подобен чувству, а в чем от него отличен. Ибо выше он выделил два [вопроса] касательно чувства, а именно, то, что оно находится в потенции по отношению к чувственно ощущаемому и что оно претерпевает и разрушается от избытка чувственно ощущаемого. Вот что занимает ум Аристотеля, когда он говорит: «Если мыслить то же, что и ощущать, то он либо будет что-то претерпевать от умопостигаемого», в том смысле что интеллект станет разрушаться от избытка умопостигаемого, как чувство — при избытке чувственно ощущаемого, «либо он нечто другое в этом роде» [32], то есть, либо мыслить — это нечто в этом роде подобное тому же, что чувствовать, однако это другое, относительно того, что не есть претерпевающее.
18. Он тотчас же отвечает на этот вопрос, находя разрешение не в предшествующем, а в последующем, однако из предыдущего ясно, что этой части души «необходимо быть непретерпевающей», дабы не подвергнуться разрушению, подобно чувству, однако в ней есть некоторое другое претерпевание, согласно которому в общем смысле говорят, что мыслить значит претерпевать. И в этом мышление отлично от чувства. Но далее [Аристотель] показывает, в чем [мышление] сходно с чувством, так как надлежит, чтобы такого рода часть была восприимчивой к интеллигибельному виду, и чтобы она была потенциальной по отношению к такого рода виду, и чтобы это по своей природе не существовало актуально; как говорилось выше о чувстве, что оно находится в потенции по отношению к ощущаемому, а не в акте. И из этого он заключает необходимость того, чтобы возможно было сказать: «как чувственная [способность] относится к чувственно ощущаемому, так и интеллект — к умопостигаемому» [33].
19. Он приводит это [замечание], чтобы опровергнуть мнение Эмпедокла и других древних, которые полагали, что познающее одной природы с познанным, как, например, мы якобы познаем землю землей и воду водой.
