с другой – когда изменилась вещь, но не мнение о ней; и в обоих случаях возможно изменение истины в свою противоположность, а именно ложь. Если, таким образом, есть ум, в коем невозможно никакое изменение мнений и знанию коего неведомы утраты, в нем истина неизменна. А именно таков божественный ум, что очевидно из сказанного прежде (14, 15). Следовательно, истина божественного ума неизменна. Но истина нашего ума изменчива, хотя и не потому, что она сама по себе является субъектом перемен; но коль скоро сам наш ум может изменяться от истины ко лжи, то и подобные формы могут называться изменчивыми. В то же время истина божественного ума – это то, в соответствии с чем о природных вещах говорят как об истинных, и она-то как раз всецело неизменна.
Ответ на возражение 1. Сказанное Августином относится к божественной истине.
Ответ на возражение 2. Истина и бытие суть синонимы. Следовательно, коль скоро бытие возникает и уничтожается не само по себе, но только лишь акцидентно (ибо, как сказано в «Физике» I, возникает и уничтожается только вот это или только вот то бытие), то подобным же образом и истина изменяется не так, чтобы в результате не осталось никакой истины, но так, что не остается только истины прежней.
Ответ на возражение 3. Истины суждений, помимо того, что у них обще с истинами других вещей, а именно необходимость соответствия вещи идее о ней в божественном уме, имеет, говорят, еще и особую истинность, указующую на истину ума, которая заключается в согласованности ума и вещи. Когда же она (т. е. согласованность) исчезает, изменяется истина мнения, а значит, и истина суждения. Таким образом, суждение «Сократ сидит» является истинным, пока он сидит, ибо оно истинно как с точки зрения вещи, обозначаемой выражением, так и с точки зрения истинности выраженного мнения. Когда же Сократ встает, первая истина сохраняется, вторая же претерпевает изменение.
Ответ на возражение 4. Сидение Сократа, которое является причиной истинности суждения «Сократ сидит», имеет разный смысл в зависимости от того, сидит ли Сократ, сидел ли прежде или только собирается сесть. Таким образом, выступающая в качестве следствия истина претерпевает изменение и потому по-разному выражается суждениями, относящимися соответственно к настоящему, прошедшему или будущему. Поэтому нельзя делать вывод, что если хотя бы одно из трех суждений истинно, одна и та же истина остается неизменной.
Вопрос 17. О лжи
Далее мы рассмотрим вопросы, касающиеся лжи. В связи с этим будет исследовано четыре пункта: 1) существует ли ложь в вещах; 2) находится ли она в чувстве; 3) есть ли она в уме; 4) относительно противоположности истины и лжи.
Раздел 1. Существует ли ложь в вещах?
С первым положением дело обстоит следующим образом.
Возражение 1. Представляется, что в вещах нет лжи. Ведь сказал же Августин, что «если истинно то, что существует именно так, как кажется, из этого будет следовать, что ложного нет нигде, хотя бы рассудку все казалось иначе»296.
Возражение 2. Далее, «ложь» происходит от «fallere» т. е. обманывать, намеренно вводить в заблуждение. Но, как сказал Августин, вещи не обманчивы, они лишь представляют вид естества297. Поэтому в вещах и нельзя обнаружить лжи.
Возражение 3. Кроме того, как было установлено выше (16), об истине говорят как о существующей в вещах в силу соответствия последних божественному уму Но все, коль скоро оно существует, подражает Богу Поэтому все истинно безо всякой примеси лжи, и, значит, нет ничего ложного.
Этому противоречит сказанное Августином: «Всякое тело – тело, без сомнения, истинное, обманчиво только его единство; ведь оно лишь подражает единству, не будучи таковым»298. Но всему, что подражает божественному единству, этого единства как раз и недостает. Следовательно, во всех вещах присутствует ложь.
Отвечаю: поскольку истина и ложь суть противоположности, далее поскольку противоположности относятся к одной и той же вещи, нам надлежит искать ложь там же, где нами первичным образом обнаруживается истина, т. е. в уме. Затем, в вещах как таковых, за исключением модуса их соотнесенности с умом, нет ни истины, ни лжи. И так как каждая вещь обозначается прямо через то, что принадлежит ей самой по себе, и относительно – через то, что ей акцидентно, вещь, таким образом, может быть названа просто ложной, когда сопоставляется с умом, от которого зависит и в связи с которым она соотнесена через самую себя, и может быть названа относительно ложной, будучи сопоставлена с другим умом, с которым она соотнесена привходящим образом299. Далее, природные вещи зависят от божественного ума, искусственные же – от человеческого. Ибо искусственные вещи, говорят, ложны просто и сами по себе постольку, поскольку им недостает формы произведшего их искусства; поэтому и ремесленника полагают производящим ложную работу, когда ему недостает надлежащих его искусству навыков действий.
Что касается вещей, кои зависят от Бога, то в той мере, в какой они соотнесены с божественным умом, лжи в них нет. Поэтому, если что дурное и происходите вещами, определенными этим умом, то только, пожалуй, в тех случаях, когда речь идет о действователях со свободной волей, имеющих силу уклониться от определения, в чем собственно и состоит ложь греха. Потому-то в Священном Писании грехи и называются неправдой и ложью, согласно сказанному: «Доколе будете любить суету и искать лжи?» (Пс. 4:3), тогда как, с другой стороны, добродетельные поступки, будучи проявлением покорности определенному божественным умом порядку, называются «правдой жизни». Так, сказано: «Поступающий по правде идет к свету» (Ин. 3:21).
Что же касается нашего ума, с которым природные вещи соотнесены привходящим образом, то с этой точки зрения их можно полагать ложными, но не просто ложными, а относительно, и к этому можно подходить двояко. С одной стороны, согласно обозначению вещи, ибо вещь полагают ложной, если она обозначена или представлена в речи или мысли как ложная. В этом смысле о любой вещи можно говорить как о ложной, если она не обладает приписываемым ей качеством; например, как заметил Философ, мы можем сказать, что диагональ – ложная с точки зрения соизмеримости вещь300. Нечто подобное сказал и Августин: «Истинный трагик – это ложный Гектор»301. И напротив, все что угодно может быть названо истинным с точки зрения подобающего ему качества. Иначе вещь может быть названа ложной со стороны причины. Так, вещь называют ложной, если она по природе может порождать ложное представление. И принимая во внимание, что нам присуще выносить суждение о вещи по ее видимости, ибо познание наше восходит от чувства, которое преимущественно и по природе имеет дело с внешними проявлениями, то те внешние проявления данной вещи, которые порождают сходство ее с другими вещами, называют ложными относительно этих других вещей; поэтому желчь называют ложным медом, а олово – ложным золотом. Об этом читаем у Августина: «Мы называем ложными те вещи, которые имеют сходство с вещами истинными»302; и Философ говорит: «Вещи называются ложными, когда они по природе таковы, что кажутся или не такими, каковы они есть, или же тем, что они не есть»303. Подобным образом и человек называется лживым, если он склонен к ложным мнениям или речам и предпочитает их, а не потому, что он может лгать; в противном случае, как замечено в «Метафизике» V, 2, немало людей знающих и рассудительных могли бы считаться лжецами.
Ответ на возражение 1. Вещь, соотнесенная с умом, полагается истинной в отношении того, что она есть, и ложной в отношении того, что она не есть. Поэтому и сказано в «Монологах» II, 10, что «истинный трагик – это ложный Гектор». Отсюда: в какой мере в вещах обнаруживается своего рода небытие, в такой мере в них обнаруживается и ложность.
Ответ на возражение 2. По природе вещи не обманчивы, но они бывают таковыми акцидентно, ибо подчас являются причиной ошибки вследствие своего сходства с другими вещами.
Ответ на возражение 3. О вещах говорят как о ложных не в силу их соотнесенности с божественным умом (т. е. как о просто ложных), но в силу их соотнесенности с нашим умом (т. е. как о ложных только относительно).
Да и в приведенном контраргументе речь ведь идет не о том, что идея ложности содержится в самом подражании или неверном представлении вида естества, но лишь о том, насколько последние могут послужить причиной формирования ложного мнения. Следовательно, о вещи говорят как о ложной не потому, что она походит на другую вещь, а потому, что это сходство по виду естества порождает ложное мнение, причем не в каком-то одном отдельном случае, а в большинстве.
Раздел 2. Обнаруживается ли ложь в чувствах?
Со вторым положением дело обстоит следующим образом.
Возражение 1. Кажется, что в чувствах нет лжи. Ведь сказал же Августин: «Если все телесные чувства свидетельствуют так, как они ощущают, то я не знаю, чего же больше мы должны еще требовать от них»304. И так как, судя по всему, чувства нас не обманывают, то в них нет и лжи.
Возражение 2. Далее, сам Философ заметил, что ложность присуща не чувствам, а воображению305.
Возражение 3. Далее, в простых вещах нет ни истины, ни лжи, они есть только в вещах составных. Но утверждение и отрицание не принадлежат чувствам. Поэтому в чувствах нет никакой лжи.
Этому противоречит следующее. Августин говорит, что «мы обманываемся во всех чувствах, обольщаемые сходством»306.
Отвечаю: усматривать обманчивость в чувствах можно разве что в том смысле, в каком в них обнаруживается и истинность. Однако истинность находится в них не так, как если бы они знали истину, но лишь постольку, поскольку они истинно схватывают чувственные вещи, о чем уже шла речь выше (16, 2); это происходит через посредство чувственного схватывания вещей, каковы они есть; следовательно, и ложность наличествует в чувствах через посредство схватывания или представления ими вещей иначе, чем они есть. Осведомление о вещах через посредство чувств адекватно наличию их (т. е. вещей) образов в чувствах; сам же образ вещи может находиться в чувствах трояко.
Во-первых, первичным и естественным образом, как в зрении наличествуют подобия цветов и аналогичных им чувственных объектов.
Во-вторых, естественным, но не первичным образом, как в зрении наличествуют подобия формы, размера и других чувственных объектов, общих сразу нескольким чувствам.
В-третьих, как не первичным, так и не естественным образом, но – акцидентно, как в зрении может присутствовать образ человека, однако не как образ именно человека, а как образ некоего окрашенного объекта, случайно оказавшегося человеком.
Итак, чувство не может иметь никаких ложных сведений о первично и естественно присущих ему объектах, кроме как случайно и крайне редко, и еще в том смысле, в
