а именно оно и является объектом раздражительной способности.
Затем, коль скоро покой является завершением движения, то именно он суть первое в порядке интенции, хотя и последнее в порядке исполнения. Поэтому если сопоставлять страсти раздражительной способности с теми вожделеющими страстями, которые указывают на успокоение в благе, то очевидно, что в порядке исполнения раздражительные страсти предшествуют таковым вожделеющей способности. Так, надежда предшествует радости и обусловливает ее, согласно сказанному апостолом: «Утешайтесь надеждою» (Рим. 12:12). А вот вожделеющая страсть, которая указывает на успокоение во зле, а именно печаль, располагается между двумя раздражительными страстями – ведь она последует страху, поскольку мы печалимся, столкнувшись со злом, которого боялись, и в то же время она предшествует движению гнева, поскольку движение самозащиты, которое последует печали, суть движение гнева. И поскольку оно ищет как некое свое благо то, чем можно расквитаться за причиненное зло, то когда гневающийся достигает этого, он радуется. Таким образом, очевидно, что. каждая страсть раздражительной способности находит свое завершение в вожделеющей страсти, указывающей на покой, а именно или в радости, или в печали.
Но если мы сопоставим раздражительные страсти с теми вожделеющими страстями, которые указывают на движение, то в этом случае станет ясно, что последние являются предшествующими, поскольку страсти раздражительной способности просто добавляют нечто к страстям вожделеющей способности подобно тому, как объект раздражительной способности добавляет аспект труднодоступности или трудноизбежания к объекту вожделеющей способности. Так, надежда добавляет к желанию некоторое усилие и некоторый душевный подъем ради достижения труднодостижимого блага, и подобным же образом страх добавляет к антипатии или отвращению некоторый душевный спад, связанный с трудностью избежания зла.
Таким образом, страсти раздражительной способности располагаются между теми вожделеющими страстями, которые обозначают движение к благу или злу, и теми вожделеющими страстями, которые указывают на успокоение в благе или зле. И сказанного очевидно, что раздражительные страсти как возникают из страстей вожделеющей способности, так и находят в них свое завершение.
Ответ на возражение 1. Этот аргумент заслуживал бы внимания, если бы формальным объектом вожделеющей способности было нечто, не связанное ни с какими трудностями, аналогично тому, как формальным объектом раздражительной способности является нечто, связанное с трудностями. Но так как объектом вожделеющей способности является благо как таковое, то он по природе предшествует объекту раздражительной способности, поскольку общее предшествует частному.
Ответ на возражение 2. Тот, кто устраняет препятствие, является не непосредственным, а акцидентным двигателем, а в данном случае речь идет о непосредственно связанных друг с другом страстях. Кроме того, раздражительная страсть устраняет препятствие, мешающее вожделению найти успокоение в своем объекте. Поэтому из сказанного следует только то, что раздражительные страсти предшествуют тем вожделеющим страстям, которые указывают на такой покой.
Ответ на возражение 3 основан на том же умозаключении.
Раздел 2. Является ли любовь первой из вожделеющих страстей?
Со вторым положением дело обстоит следующим образом.
Возражение 1. Кажется, что любовь не является первой из вожделеющих страстей. В самом деле, вожделеющая способность получила свое имя от вожделения, каковое суть та же страсть, что и желание, а «вещи следует называть в соответствии с целью»420. Следовательно, желание предшествует любви.
Возражение 2. Далее, любовь подразумевает некоторый союз, поскольку она, согласно Дионисию, суть «объединяющая и связывающая сила»421. Но вожделение, или желание – это движение к союзу с тем, что вожделеешь, или желаешь. Следовательно, желание предшествует любви.
Возражение 3. Далее, причина предшествует своему следствию. Но удовольствие иногда выступает причиной любви, поскольку некоторые любят ради удовольствия422. Таким образом, удовольствие предшествует любви и, следовательно, любовь не является первой из вожделеющих страстей.
Этому противоречит сказанное Августином о том, что все страсти обусловливаются любовью, поскольку «любовь, домогающаяся обладать предметом любви, есть желание, а та же самая любовь, обладающая и пользующаяся этим своим предметом, есть радость»423. Следовательно, любовь является первой из вожделеющих страстей.
Отвечаю: объектами вожделеющей способности являются благо и зло. Но благо по природе предшествует злу поскольку зло является лишенностью блага. Поэтому те страсти, объектом которых является благо, по природе предшествуют тем, объектом которых является зло, точнее, каждая из них предшествует противоположной ей страсти, поскольку искание блага служит причиной для избегания противоположного ему зла.
Далее, благо обладает аспектом цели, а цель является первой в порядке интенции и последней в порядке исполнения. Следовательно, порядок вожделеющих страстей может рассматриваться или с точки зрения порядка интенции, или с точки зрения порядка исполнения. В порядке исполнения первое место принадлежит тому что является первичным в стремящейся к цели вещи. Но очевидно, что стремящееся к цели наделено, во-первых, соответствием, или соразмерностью с этой целью, поскольку ничто не стремится к несоответствующей цели, во-вторых, оно движется к этой цели, в-третьих, оно обретает покой по достижении этой цели. Так вот: таким соответствием, или соразмерностью желания блага обладает любовь, которая удовлетворяется в благе, тогда как движение к благу – это вожделение, или желание, а успокоение в благе – радость, или удовольствие. Таким образом, в этом порядке любовь предшествует желанию, а желание – удовольствию. А вот в порядке интенции все наоборот, поскольку удовольствие обусловливает интенцию желания и любви. В самом деле, удовольствия – это наслаждение благом, каковое наслаждение, равно как и само благо, некоторым образом и есть цель, о чем нами было говорено выше (11,3).
Ответ на возражение 1. Мы называем вещь так, как мы ее понимаем, поскольку, как сказал Философ, «слова – это знаки представлений в душе»424. Затем, в большинстве случаев мы познаем причину через ее следствие, следствием же любви при обладании любимым объектом является удовольствие, а при отсутствии такого обладания – желание, или вожделение. Но, как сказал Августин, «мы больше всего понимаем, что любим, когда нам не хватает того, кого мы любим»425. Следовательно, из всех вожделеющих страстей наиболее понимаемым является вожделение, и потому соответствующая способность названа его именем.
Ответ на возражение 2. Союз любящего и любимого можно понимать двояко. Так, существует реальный союз, состоящий в единении того и другого. Такой союз связан с радостью, или удовольствием, которое последует желанию. Существует также эмоциональный союз, состоящий в соответствии, или соразмерности, и выражающийся в причастности одной вещи другой в силу ее соответствия и стремления к последней. Свидетельством такого союза является любовь, а сам этот союз предшествует движению желания.
Ответ на возражение 3. Удовольствие обусловливает любовь в том смысле, что предшествует любви в порядке интенции.
Раздел 3. Является ли надежда первой из раздражительных страстей?
С третьим положением дело обстоит следующим образом.
Возражение 1. Кажется, что надежда не является первой из раздражительных страстей. В самом деле, раздражительная способность получила свое имя от раздражения, или гнева (ira). И коль скоро «вещи следует называть в соответствии с целью», то похоже на то, что гнев предшествует надежде и превосходит ее.
Возражение 2. Далее, объектом раздражительной способности является нечто, связанное с трудностями. Но стремление противостоять угрожающему злу, которое относится к смелости, или сопротивление уже существующему злу, которое связано с гневом, кажутся куда более трудными делами, нежели усилия, прилагаемые ради достижения некоторого блага. В свою очередь сопротивление уже существующему злу кажется более трудным делом, нежели стремление противостоять злу будущему. Поэтому гнев, похоже, является более сильной страстью, чем смелость, или бесстрашие, а смелость – чем надежда. Следовательно, похоже на то, что надежда им предшествовать не может.
Возражение 3. Далее, в движениях вещи к цели движение избегания предшествует движению достижения. Но страх и отчаяние подразумевают избегание, тогда как смелость и надежда подразумевают достижение. Следовательно, страх и отчаяние предшествуют надежде и смелости.
Этому противоречит следующее: чем ближе вещь к первому, тем в большей мере она предшествует остальным. Но надежда является ближайшей к любви, которая суть первая из страстей. Следовательно, надежда является первой из страстей раздражительной способности.
Отвечаю: как уже было сказано (1), все раздражительные страсти подразумевают некоторое движение к чему-то. Но это движение раздражительной способности к чему-то может происходить по двум причинам, одной из которых является простое соответствие, или соразмерность цели, свойственное любви или ненависти, объектами которых являются благо и зло, и это связано с радостью или печалью. Тут нелишне напомнить, что наличное благо не обусловливает никакой страсти в раздражительности, в то время как наличное зло обусловливает страсть гнева, о чем уже было сказано (23, 3, 4).
И коль скоро в порядке возникновения, или исполнения соответствие, или соразмерность цели предшествует достижению цели, то из этого следует, что из всех раздражительных страстей последнее место в порядке возникновения занимает гнев. А из остальных страстей раздражительной способности, подразумевающих движение, вызванное любовью к благу или ненавистью к злу, те, объектом которых является благо, а именно надежда и отчаяние, должны по природе предшествовать тем, объектом которых является зло, а именно бесстрашию и страху. Притом надежда предшествует отчаянию, поскольку надежда – это движение к благу как таковому, которое в силу своей сущностной притягательности обусловливает стремление надежды непосредственно к благу, в то время как отчаяние – это движение от блага, движение, которое сообразуется с благом не как с таковым, но в связи с чем-то еще, по каковой причине стремление от блага является акцидентным. По той же причине и страх, будучи движением от зла, предшествует бесстрашию. А то, что надежда и отчаяние по природе предшествуют страху и бесстрашию, очевидно на основании того, что коль скоро желание блага является причиной избегания зла, то, таким образом, надежда и отчаяние являются причинами страха и бесстрашия, поскольку бесстрашие следует из надежды на победу, а страх – из отчаяния превозмочь. Наконец, гнев вытекает из бесстрашия – ведь, как заметил Авиценна в шестой книге своей «Физики», никто не гневается при желании отомстить, если не осмеливается мстить. Из сказанного очевидно, что первой из всех раздражительных страстей является надежда.
Если же мы хотим указать порядок всех страстей с точки зрения возникновения, то любовь и ненависть – первые; желание и отвращение – вторые; надежда и отчаяние – третьи; страх и бесстрашие – четвертые; гнев – пятый, а шестыми и последними являются радость и печаль, которые, как сказано во второй книге «Этики»426, сопутствуют всем страстям. И при этом любовь предшествует ненависти, желание предшествует отвращению, надежда предшествует отчаянию, страх предшествует бесстрашию и радость предшествует печали, что с очевидностью следует из всего вышесказанного.
Ответ на возражение 1. Поскольку гнев возникает из других страстей как следствие из предшествующих ему причин, то именно поэтому он более явственен, чем другие страсти, по каковой причине способность и получила свое название от имени гнева.
Ответ на возражение 2. Причиной стремления и желания является не трудность достижения блага, а само благо. Поэтому наиболее
