природе. Поэтому при соответствующем ей страхе происходит сокращение не только в желании, но и в материальной природе; так, когда животное движимо представлением о смерти, оно испытывает сокращение теплоты в сторону внутренних частей тела, как если бы ему угрожала естественная смерть. Поэтому «от страха смерти бледнеют»6. Но то зло, которое связано со страхом стыда, противоположно не природе, а только желанию души. Следовательно, в этом случае сокращение происходит только в желании, но никак не в материальной природе; фактически, душа, как бы сосредоточившись в себе, высвобождает жизненный дух и теплоту, и они распространяются в сторону внешних частей тела, в результате чего стыдящийся краснеет.
Раздел 2. Способствует ли страх размышлению?
Со вторым положением дело обстоит следующим образом.
Возражение 1. Кажется, что страх не способствует размышлению. В самом деле, одно и то же не может одновременно и способствовать, и препятствовать размышлению. Но страх препятствует размышлению, поскольку страсть нарушает покой, который необходим для правильного пользования разумом. Следовательно, страх не способствует размышлению.
Возражение 2. Далее, размышление является актом разума, направленным на мышление и осмысление будущего. Но от некоторых страхов, как говорит Цицерон, «путаются мысли и смущается ум»769. Следовательно, страх не только не способствует, но напротив препятствует размышлению.
Возражение 3. Далее, подобно тому, как мы нуждаемся в размышлении для того, чтобы избежать зла, нуждаемся мы в нем и для того, чтобы обрести благо. Но как страх относится к злу, которого стремятся избежать, точно так же надежда относится к благу, которое желают обрести. Следовательно, страх способствует размышлению в той же степени, что и надежда.
Этому противоречит сказанное Философом о том, что «страх заставляет людей размышлять»770.
Отвечаю: человек может размышлять двояко. Во-первых, по своей воле или стремлению размышлять. И именно в этих случаях страх способствует размышлению. Ведь сказал же Философ, что «мы размышляем относительно важных дел, в которых у нас нет уверенности»771. Затем, то, что понуждает нас испытывать страх, является не просто злом, но обладает некоторой величиной – как потому, что оно представляется трудным для преодоления, так и потому, что схватывается как находящееся рядом, о чем уже было сказано (42, 2). Поэтому люди стремятся размышлять в первую очередь тогда, когда испытывают страх.
Во-вторых, размышляющим человеком может быть назван тот, кто хочет подать добрый совет, и в этом смысле ни страх, ни какая-либо иная страсть не способствует размышлению. В самом деле, когда человек охвачен страстью, вещи кажутся ему большими или меньшими, чем они есть в действительности; так, влюбленному любимое кажется лучшим, чем оно есть, а перепуганному – то, что его испугало, более страшным, чем оно есть. Таким образом, если кто-либо желает сформировать правильное суждение, то в таком случае любая страсть как таковая препятствует его способности подавать добрые советы.
Сказанного достаточно для ответа на возражение 1.
Ответ на возражение 2. Чем сильнее страсть, тем более она препятствует охваченному ею человеку. Поэтому когда человек испытывает великий страх, то хотя он и хочет поразмыслить, его мысли настолько путаются, что он теряет всяческую способность размышлять. Если же страх незначителен, то он побуждает человека размышлять без каких-либо сопутствующих треволнений, и тогда страх вкупе с разбуженной им предусмотрительностью помогает человеку принять правильное решение.
Ответ на возражение 3. Надежда тоже побуждает человека размышлять, поскольку как сказал Философ, «никто не размышляет о безнадежном»8, равно как никто, согласно сказанному им же в третьей книге «Этики»9, не размышляет о невозможном. Но страх побуждает нас размышлять в большей степени, чем это делает надежда. В самом деле, надежда относится к благу как к такому, которое возможно достигнуть, в то время как страх относится к злу как к такому, которое трудно преодолеть; таким образом, страху присущ аспект трудности в большей степени, чем надежде. А именно в трудных вопросах, когда у нас нет уверенности, мы в первую очередь склонны размышлять, о чем уже было сказано.
Раздел 3. Бросает ли от страха в дрожь?
С третьим положением дело обстоит следующим образом.
Возражение 1. Кажется, что дрожь не является следствием страха. В самом деле, дрожь обусловливает холод; так, мы видим, что продрогшие дрожат. Но страх, похоже, причиняет не столько холод, сколько иссушающий жар, признаком чего служит то обстоятельство, что боящихся, особенно в тех случаях, когда их страх очень велик, мучает жажда, как это бывает с теми, кто приговорен к казни. Следовательно, страх не обусловливает дрожь.
Возражение 2. Далее, испражнения обусловливаются теплотой, по каковой причине слабительное, как правило, перед принятием нагревают. Но испражнения нередко связаны со страхом. Следовательно, страх, похоже, обусловливает теплоту и, таким образом, не обусловливает дрожь.
Возражение 3. Далее, при страхе теплота переходит от внешних частей тела к внутренним. Если, таким образом, человек дрожит своими внешними частями тела из-за того, что они лишаются теплоты, то тогда, пожалуй, он должен испытывать дрожь во всех своих внешних членах. Но ничего подобного не наблюдается. Следовательно, телесная дрожь не обусловлена страхом.
Этому противоречит сказанное Цицероном о том, что «при страхе бледнеют, дрожат и стучат зубами»772.
Отвечаю: как уже было сказано (1), при страхе имеет место некоторое сокращение, направленное от внешних частей тела к внутренним, в результате чего внешние части охлаждаются; по этой причине в таких частях возникает дрожь, вызванная нехваткой сил для управления членами, каковая нехватка связана с недостатком теплоты, являющейся тем орудием, посредством которого душа движет указанные члены, о чем читаем во второй книге трактата «О душе»773.
Ответ на возражение 1. Когда теплота уходит от внешних частей тела к внутренним, внутренний жар возрастает, причем в первую очередь в самых нижних, т. е. питательных частях. Вследствие этого влажный элемент испаряется и наступает жажда, иногда сопровождаемая расслаблением кишечника, мочеиспусканием и даже семяизвержением или еще чем-либо подобным, связанным с сокращениями желудка и семенных путей, о чем пишет Философ774.
Сказанное является ответом и на возражение 2.
Ответ на возражение 3. При страхе теплота покидает область сердца нисходящим движением; следовательно, сердце боящегося, а равно и те его члены, которые связаны с грудью – местонахождением сердца, дрожат сильнее других. Поэтому испытывающих страх выдает дрожание голоса (ведь артерия дыхательного горла расположена непосредственно рядом с сердцем). Дрожат также связанные с сердцем нижняя губа и нижняя челюсть (из-за чего, в частности, стучат зубы). По той же причине дрожат плечи и руки. Последние дрожат также и потому, что из всех членов они наиболее подвижны. Из-за своей подвижности от перепуга дрожат и колени, в связи с чем в Писании сказано: «Укрепите ослабевшие руки и утвердите колена дрожащие» (Ис. 35:3).
Раздел 4. Препятствует ли страх действию?
С четвертым положением дело обстоит следующим образом.
Возражение 1. Кажется, что страх препятствует действию. В самом деле, действию препятствует, прежде всего, обеспокоенность разума, который направляет действие. Но страх, как было показано выше (2), смущает разум. Следовательно, страх препятствует действию.
Возражение 2. Далее, страх при делании чего-либо увеличивает вероятность неудачи; так, человек, идущий по высоко поднятой доске, нередко падает с нее именно из-за страха высоты, в то время как располагайся доска пониже, он бы с нее не упал, поскольку бы не боялся. Следовательно, страх препятствует действию.
Возражение 3. Далее, лень, или праздность, это своего рода страх. Но лень препятствует действию. Следовательно, то же делает и страх.
Этому противоречат следующие слова апостола: «Со страхом и трепетом свершайте свое спасение» (Филип. 2:12), чего бы он никогда не сказал, если бы страх был помехой добрым делам. Следовательно, страх не препятствует доброму действию.
Отвечаю: внешние действия человека причиняются душой, выступающей в качестве первого двигателя, и телесными членами, выступающими в качестве орудий. Но действию может воспрепятствовать как несовершенство орудия, так и несовершенство главного двигателя. Что касается телесных орудий, то сам по себе страх всегда может воспрепятствовать внешнему действию в силу того, что он лишает внешние члены их теплоты. А что касается души, то если страх умерен и не сильно смущает разум, то он способствует действию в той мере, в какой обусловливает некоторую предусмотрительность и заставляет человека принимать решение и выполнять действие с большей старательностью. Если же страх столь велик, что полностью выводит из равновесия разум, то в этом случае он препятствует действию и со стороны души. Но апостол говорит не о таком страхе.
Сказанного достаточно для ответа на возражение 1.
Ответ на возражение 2. Падающий с высоко поднятой доски смущает свой разум волнением своего воображения, каковое волнение вызвано страхом перед падением, которое рисует ему его воображение.
Ответ на возражение 3. Тот, кто испытывает страх, стремится избежать того, чего он боится, и потому коль скоро лень – это страх перед трудным делом, она препятствует действию путем устранения желания действовать. А вот страх перед другими вещами может способствовать действию постольку, поскольку он склоняет волю к такому делу, благодаря которому человек может избавиться от того, что внушает ему страх.
Вопрос 45. О бесстрашии
Теперь мы исследуем бесстрашие, под каковым заглавием будет рассмотрено четыре пункта: 1) противоположно ли бесстрашие страху; 2) каким образом бесстрашие связано с надеждой; 3) о причине бесстрашия; 4) о его следствии.
Раздел 1. Противоположно ли бесстрашие страху?
С первым положением дело обстоит следующим образом.
Возражение 1. Кажется, что бесстрашие не противоположно страху. Ведь назвал же Августин бесстрашие пороком775. Но порок противоположен добродетели. Следовательно, коль скоро страх является не добродетелью, а страстью, то похоже на то, что бесстрашие не противоположно страху.
Возражение 2. Далее, одному противоположно только что-то одно. Но страху противоположна надежда. Следовательно, бесстрашие не противоположно страху.
Возражение 3. Далее, любая страсть исключает свою противоположность. Но страх исключает безопасность; так, Августин говорит, что «страх, боясь превратностей судьбы, хочет обезопасить то, что любит»776. Таким образом, страху противоположна безопасность. Следовательно, бесстрашие не противоположно страху.
Этому противоречат слова Философа о том, что «бесстрашие противоположно страху»777.
Отвечаю: быть противоположностями означает, в сущности, быть «в наибольшей мере отдаленными друг от друга», о чем читаем в десятой книге «Метафизики»778. Но тот, кто наиболее отдален от страха, бесстрашен. В самом деле, страшащийся уклоняется от грядущей пагубы, поскольку признает ее превосходство над собою, тогда как бесстрашный склоняется навстречу угрожающей опасности, поскольку уверен в своем превосходстве над нею. Из сказанного очевидно, что бесстрашие противоположно страху
Ответ на возражение 1. Гнев, бесстрашие и все прочие именования страстей можно понимать двояко. Во-первых, абсолютно, как указание на движение чувственного желания относительно некоторого объекта, благого или злого, и в этом смысле они суть просто имена страстей. Во-вторых, как то, что помимо самого движения указывает на отклонение от порядка разума, и в этом смысле они суть имена пороков. Именно в таком смысле Августин говорит о бесстрашии,
