уклонение от сообразованного с разумом, но не просто, как, например, когда человек не следует модусу разума в своём желании почестей, богатства и тому подобного, что само по себе представляется благом. В этом случае о невоздержанности говорится не просто, а относительно, подобно тому, как относительно можно говорить о воздержанности (155, 2). Такая невоздержанность греховна не потому, что человек уступает порочным желаниям, а потому, что он, желая то, что приличествует желать, при этом не блюдёт модус разума.
В-третьих, о невоздержанности в отношении материи можно говорить не в строгом смысле слова, а метафорически; например, в отношении желания того, что нельзя использовать дурно, вроде желания добродетели. О невоздержанности в подобных вопросах можно говорить метафорически потому, что как невоздержанный в строгом смысле слова человек полностью подчинён своему злому пожеланию, точно так же и в этом случае человек полностью починен своему доброму пожеланию, которое сообразовано с разумом. Такая невоздержанность не только не греховна, но напротив свидетельствует о совершенстве добродетели.
Ответ на возражение 1. Без помощи Бога человек не может ни избежать греховного, ни соделать благого, согласно сказанному в Писании: «Без Меня не можете делать ничего» (Ин. 15:5). Поэтому потребность человека в божественной помощи для того, чтобы быть воздержанным, отнюдь не означает, что невоздержанность не является грехом; в самом деле, как сказано в третьей книге «Этики», «то, что мы делаем благодаря друзьям, в известном смысле мы делаем сами»444.
Ответ на возражение 2. Суждение разума в невоздержанном превозмогается не необходимым образом, в каковом случае он не совершал бы никакого греха, а вследствие некоторого небрежения, связанного с тем, что он не проявляет стойкости в противлении страсти, придерживаясь сформированного его разумом суждения.
Ответ на возражение 3. В этом аргументе речь идёт о невоздержанности в метафорическом, а не строгом смысле слова.
Раздел 3. ГРЕШИТ ЛИ НЕВОЗДЕРЖАННЫЙ ЧЕЛОВЕК ТЯЖЕЛЕЕ, ЧЕМ РАСПУЩЕННЫЙ?
С третьим положением дело обстоит следующим образом.
Возражение 1. Кажется, что невоздержанный человек грешит тяжелее, чем распущенный. В самом деле, человек, пожалуй, грешит тем тяжелее, чем в большей степени поступает наперекор совести, согласно сказанному в Писании: «Раб же тот, который знал волю господина своего… и не делал… бит будет много» (Лк. 12:47). Но невоздержанный, похоже, в большей степени поступает наперекор совести, чем распущенный, поскольку, согласно сказанному в седьмой книге «Этики», невоздержанный человек знает, что желаемое им порочно, и всё же стремится к нему под влиянием страсти, тогда как распущенный считает желаемое им благом445. Следовательно, невоздержанный человек грешит тяжелее, чем распущенный.
Возражение 2. Далее, очевидно, что чем тяжелее грех, тем более он неисцелим, по каковой причине грехи против Святого Духа, будучи наиболее тяжкими, считаются непростительными. Но грех невоздержанности, похоже, более неисцелим, чем грех распущенности. Действительно, человек исцеляется от греха посредством наставления и исправления, которые, пожалуй, в отношении невоздержанного человека бессмысленны, поскольку он знает, что поступает дурно, и всё же поступает именно так, в то время как распущенному кажется, что он поступает хорошо, и потому наставление было бы для него благом. Следовательно, похоже, что невоздержанный человек грешит тяжелее, чем распущенный.
Возражение 3. Далее, грех человека тем тяжелее, чем более страстно он грешит. Но невоздержанный грешит более страстно, чем распущенный, поскольку невоздержанного обуревают неистовые страсти и желания, которым не всегда подвержен распущенный. Следовательно, невоздержанный человек грешит тяжелее, чем распущенный.
Этому противоречит следующее: любой грех отягчается нераскаянностью, в связи с чем Августин называет нераскаянность грехом против Святого Духа. Но, согласно философу, «распущенный не способен к раскаянию, поскольку придерживается своего собственного выбора, но всякий невоздержанный способен к раскаянию»446. Следовательно, распущенный человек грешит тяжелее, чем невоздержанный.
Отвечаю: как говорит Августин, грех по преимуществу является актом воли, поскольку «по своей воле мы живём в грехе или праведности». Поэтому грех является более тяжким тогда, когда налицо большая склонность воли к греху. Но воля распущенного склонна грешить в силу собственного выбора, проистекающего из приобретённого по обыкновению навыка, тогда как воля невоздержанного склонна грешить из-за страсти. А поскольку страсть скоропреходяща, в то время как навык – это «расположение, которое трудно устранить»447, то невоздержанный раскаивается сразу же по прошествии страсти, тогда как распущенный не таков: скорее, он радуется своему согрешению, поскольку греховный акт благодаря навыку стал для него естественным. Поэтому о таких людях Писание говорит, что они «радуются, делая зло, восхищаются злым развратом» (Прит. 2:14). Из всего этого следует вывод философа о том, что «распущенный гораздо хуже невоздержанного»448.
Ответ на возражение 1. Неведенье в уме иногда предшествует склонности желания и обусловливает его, и тогда чем больше неведенье, тем оно больше или даже полностью – в той мере, в какой сообщает непреднамеренность – оправдывает грех. С другой стороны, неведенье в разуме иногда последует склонности желания, и тогда чем больше такое неведенье, тем тяжелее грех, поскольку это со всей очевидностью являет большую склонность желания. Затем, как в невоздержанном, так и в распущенном неведенье является следствием желания, которое склоняется к чему-либо или страстью, как это имеет место в случае невоздержанного, или навыком, как это имеет место в случае распущенного. И при этом большим является неведенье не невоздержанного, а распущенного. В одном отношении это связано с продолжительностью, поскольку в невоздержанном продолжительность его неведенья определяется продолжительностью страсти, что подобно тому, как приступ перемежающейся лихорадки продолжается ровно столько, сколько времени требуется для восстановления равновесия телесных жидкостей, тогда как неведенье распущенного, которое обусловливается устойчивым навыком, постоянно, по каковой причине философ уподобляет его хронической болезни, например чахотке449. В другом отношении неведенье распущенного является большим в том, что касается объекта неведенья. В самом деле, неведенье невоздержанного связано с тем или иным частным обстоятельством выбора (поскольку он полагает, что в данный момент нужно выбрать именно эту частную вещь), в то время как неведенье распущенного связано с самою целью (поскольку он полагает эту вещь доброй уже потому, что желает во всем потворствовать своим желаниям). Поэтому философ говорит, что «невоздержанный лучше распущенного, поскольку блюдёт лучший принцип»450, то есть сохраняет верное представление о цели.
Ответ на возражение 2. Для исцеления невоздержанного одного только знания не достаточно, поскольку ему помимо таких внешних средств как наставление и исправление, которые, как уже было сказано (142, 2), побуждают его начать противиться своим желаниям и тем самым их ослаблять, также необходима внутренняя помощь со стороны подавляющей вожделение благодати. Такими же средствами может быть исцелён и распущенный, однако исцелить его гораздо труднее, и на это есть две причины. Первая – со стороны разума, выносящего превратное суждение о конечной цели, которую здесь можно уподобить началу доказательства. В самом деле, подобно тому, как в созерцательных вопросах труднее всего обратить к истине того, кто заблуждается в отношении начала, точно так же в вопросах практических – того, кто заблуждается в отношении цели. Другая причина – со стороны склонности пожелания, поскольку в распущенном она проистекает из навыка, который трудно устранить, в то время как склонность в невоздержанном проистекает из страсти, сдержать которую гораздо легче.
Ответ на возражение 3. Мы уже разъяснили, что то устремление воли, которое отягчает грех, является большим в распущенном, чем в невоздержанном. А вот пылкость вожделения в чувственном пожелании подчас бывает большей в невоздержанном, поскольку он грешит только в случае неистового вожделения, в то время как распущенный грешит и в случае слабого вожделения, а подчас даже предвосхищает его. Поэтому философ говорит, что мы больше осуждаем распущенного, поскольку он «стремится к удовольствию, не испытывая влечения или испытывая его слабо. Что бы он делал, право, будь он охвачен страстью?!»451.
Раздел 4. КТО ХУЖЕ, НЕВОЗДЕРЖАННЫЙ В ГНЕВЕ ИЛИ НЕВОЗДЕРЖАННЫЙ ВО ВЛЕЧЕНИИ?
С четвёртым положением дело обстоит следующим образом.
Возражение 1. Кажется, что невоздержанный в гневе хуже, чем невоздержанный во влечении. В самом деле, чем труднее противиться страсти, тем, пожалуй, менее предосудительна невоздержанность, в связи с чем философ говорит: «Не удивительно и даже простительно, если человек уступает сильным и чрезмерным удовольствиям или страданиям»452. Но, «по словам Гераклита, с удовольствием бороться труднее, чем с гневом»453. Следовательно, невоздержанность во влечении лучше, чем невоздержанность в гневе.
Возражение 2. Далее, тот, в ком страсть столь неистова, что полностью лишает его суждения разума, как это имеет место в случае обезумевшего от страсти, в целом оправдывается от греха. Но невоздержанный в гневе в большей степени сохраняет суждение разума, чем невоздержанный во влечении, поскольку, как говорит философ, «гнев в каком-то смысле следует за суждением, а влечение – нет»454. Следовательно, невоздержанный в гневе хуже, чем невоздержанный во влечении.
Возражение 3. Далее, чем опасней грех, тем он и тяжелее. Но невоздержанность в гневе представляется более опасной, поскольку она приводит человека к большому греху, а именно убийству, который гораздо тяжелее греха прелюбодеяния, к которому приводит невоздержанность во влечении. Следовательно, невоздержанность в гневе тяжелее невоздержанности во влечении.
Этому противоречит следующее: философ говорит, что «невоздержанность в гневе менее позорна, нежели невоздержанность во влечениях»455.
Отвечаю: грех невоздержанности можно рассматривать двояко. Во-первых, со стороны страсти, которая подчас причиняет затмение разума. Такая невоздержанность во влечении хуже, чем невоздержанность в гневе, поскольку движение влечения более неупорядоченно, чем движение гнева. Это связано с четырьмя причинами, которые приводит философ в седьмой книге «Этики»456. Первой является та, что движение гнева в какой-то мере причастно разуму; действительно, разгневанный стремится отомстить за причинённое ему зло, о котором он в некоторой степени выносит суждение. Однако это его стремление несовершенно, поскольку не предполагает надлежащего модуса мести. С другой стороны, движение влечения полностью чувственно и нисколько не сообразуется с разумом. Второй – та, что движение гнева во многом связано с телесным темпераментом, а именно со скоростью движения побуждающей к ярости желчи, в связи с чем легче разгневать того, кто в силу своего телесного темперамента расположен к гневу, чем склонить к вожделению того, кто расположен к вожделению. Поэтому дети гневливых чаще бывают гневливыми, чем дети похотливых – похотливыми. Но то, что последует естественному телесному расположению, считается более заслуживающим прощения. Третьей – та, что гнев выступает открыто, тогда как влечение склонно к скрытности и обману. Четвёртой – та, что субъект вожделения действует с удовольствием, тогда как гневающегося к действию побуждает страдание.
Во-вторых, грех невоздержанности можно рассматривать со стороны того зла, к которому может быть склонен тот, кого он лишает разума, и в этом смысле невоздержанность в гневе бывает хуже, поскольку чаще приводит к тому, что причиняет больший вред ближнему.
Ответ на возражение 1. Быть стойким в своём противлении влечению трудней, чем в противлении гневу, поскольку вожделение
