ничто не препятствует тому, чтобы страсть являлась пороком или, с другой стороны, споспешествовала акту добродетели, а именно в той мере, в какой страсть или противна разуму, или сообразуется с ним.
Ответ на возражение 3. О сострадании говорят как о добродетели, точнее, как об акте добродетели тогда, когда это «движение души подчиняется разуму», а именно, как говорит Августин, «когда сострадание проявляется с сохранением справедливости: когда или подается помощь нуждающемуся, или оказывается прощение раскаивающемуся»200. Но если под состраданием мы понимаем навык, который совершенствует человека таким образом, что тот всегда сострадает разумно, то в таком случае ничто не препятствует тому, чтобы сострадание в указанном смысле считалось добродетелью. Тот же самое можно сказать и о других такого рода страстях.
Раздел 2. МОЖЕТ ЛИ СУЩЕСТВОВАТЬ НРАВСТВЕННАЯ ДОБРОДЕТЕЛЬ СО СТРАСТЬЮ?
Со вторым положением дело обстоит следующим образом.
Возражение 1. Кажется, что нравственная добродетель не может существовать со страстью. Так, Философ говорит, что «кротким называется тот, кто свободен от страстей, а воздержным – тот, кто имеет страсти, но не управляем ими»201. То же самое по справедливости можно сказать и о других нравственных добродетелях. Следовательно, все нравственные добродетели существуют без страстей.
Возражение 2. Далее, как сказано в седьмой книге «Физики», добродетель – это правильное расположение души, подобное здоровью тела202, по каковой причине Цицерон называет добродетель «здоровьем души»203. А несколько ниже он называет душевные страсти «болезнями души». Но здоровье несовместимо с болезнью. Следовательно, страсть несовместима с добродетелью.
Возражение 3. Далее, нравственная добродетель предполагает совершенное пользование разумом даже в частных вопросах. Но страсти препятствуют этому. Так, Философ говорит, что «удовольствия уничтожают представление рассудительности»204, а у Саллюстия читаем, что «когда вмешиваются они», то есть душевные страсти, «то разуму бывает весьма нелегко схватывать истину». Следовательно, страсть несовместима с нравственной добродетелью.
Этому противоречат следующие слова Августина: «Если воля превратна, то будут превратны и эти движения», т. е страсти; «если же она добра, то и движения будут не только не предосудительны, но и похвальны»205. Но ничто из того, что достойно похвалы, не может быть несовместимым с нравственной добродетелью. Следовательно, нравственная добродетель не исключает страстей и может существовать вместе с ними.
Отвечаю: как указывает Августин, относительно этого вопроса стоики и перипатетики расходились во мнениях206. Так, стоики «решительно не допускали, чтобы добродетельный человек и мудрец испытывал какие бы то ни было душевные страсти», в то время как являвшиеся последователями Аристотеля перипатетики, по словам Августина, утверждали, что страсти совместимы с нравственной добродетелью, если «они у него обузданы и подчинены разуму, который указывает им должную меру».
Это различие, замечает Августин, возникло «скорее из-за слов, чем из-за существа дела», поскольку стоики не проводили различения между умственным желанием, то есть волей, и чувственным желанием, которое в свою очередь состоит из раздражительности и вожделения. Перипатетики, со своей стороны, отличали страсти от других аффектов души постольку, поскольку полагали их движениями чувственного желания, в то время как другие душевные волнения, которые не являются страстями, движениями умственного желания, или воли, и только в случае страстей, говорили они, волнения не сообразуются с разумом. Таких волнений понятно мудрый или добродетельный никогда не допустит сознательно, но только если они возникли внезапно; так, в своей книге «Аттические ночи» Агеллий, которого цитирует Августин, говорит, что «если мысленные образы, называемые фантазиями, возникновение и время возникновения которых в нашем уме не зависит от нашей воли, идут от предметов страшных и ужасных, то они неизбежно волнуют ум и мудрого, так что на короткое время он и бледнеет от страха, и подвергается скорби как страстям, предваряющим деятельность ума и рассудка»207.
Таким образом, если называть страстями несдерживаемые разумом волнения, то добродетельный человек, по утверждению стоиков, никогда не допустит их сознательно. Но если под страстями понимать любые движения чувственного желания, то их можно усматривать и в добродетельном человеке, если они обузданы его разумом. Поэтому Аристотель замечает, что «некоторые определяют добродетели как некое бесстрастие и безмятежность. Но это определение не годится, потому что не указывается, при каких условиях это так, а именно как, когда и при каких еще имеющих сюда отношение обстоятельствах»208.
Ответ на возражение 1. В своих книгах по логике Философ приводит этот и много других подобных примеров для того, чтобы проиллюстрировать не свое собственное мнение, а таковое других. В настоящем случае речь скорей всего идет о мнении стоиков, полагавших, что душевные страсти несовместимы с добродетелью, каковое мнение Философ отвергает, говоря, что добродетель – это не свобода от страсти209. Впрочем, можно предположить, что, называя кроткого свободным от страстей, он имеет ввиду необузданные страсти.
Ответ на возражение 2. Это и ряд других подобных положений, которые приводит Туллий в своих «Тускуланских беседах», основаны на рассмотрении страстей со стороны исполнения распоряжений разума.
Ответ на возражение 3. Когда страсть предвосхищает суждение разума в том смысле, что добивается от разума согласия на выгодное себе мнение, она препятствует решению и суждению разума. Но когда она последует такому суждению как действующая по распоряжению разума, то в таком случае она способствует выполнению распоряжения разума.
Раздел 3. СОВМЕСТИМО ЛИ С НРАВСТВЕННОЙ ДОБРОДЕТЕЛЬЮ СТРАДАНИЕ?
С третьим положением дело обстоит следующим образом.
Возражение 1. Кажется, что страдание несовместимо с добродетелью. В самом деле, добродетели являются следствиями мудрости, согласно сказанному в Писании: «Она», то есть божественная Премудрость, «научает целомудрию и рассудительности, справедливости и мужеству» (Прем. 8:7). Но, как сказано несколько ниже, «в сожитии» с Премудростью «нет скорби» (Прем. 8:16). Следовательно, страдание несовместимо и с добродетелью.
Возражение 2. Далее, как говорит Философ, страдание препятствует деятельности210. Но то, что препятствует добрым делам, несовместимо с добродетелью. Следовательно, страдание несовместимо с добродетелью.
Возражение 3. Далее, Туллий называет страдание болезнью ума211. Но болезнь ума несовместима с являющейся хорошим состоянием ума добродетелью. Следовательно, страдание противостоит добродетели и несовместимо с нею.
Этому противоречит следующее: Христос был совершенен в добродетели. Однако и Он испытывал страдание, поскольку сказал: «Душа Моя скорбит смертельно» (Мф. 26:38). Следовательно, страдание совместимо с добродетелью.
Отвечаю: как указывает Августин212, стоики допускали в душе мудрого три «eupatheiai», то есть три «благие страсти», вместо трех душевных волнений, а именно: вместо страстного желания – волю, вместо веселья – радость, вместо страха – осторожность. Но они отказывались допустить в душе мудрого что-либо подобное в отношении страдания, приводя на то две причины.
Во-первых, ту, что страдание происходит от уже случившегося зла, а с мудрым, по их мнению, не может случиться никакого зла. В самом деле, они полагали, что как единственным человеческим благом является добродетель, в то время как телесные блага не являются человеческими благами, точно так же и единственным человеческим злом является порок, которого в добродетельном человеке быть не может. Но такое мнение безосновательно и вот почему. Во-первых, потому, что коль скоро человек составлен из души и тела, то все, что способствует сохранению жизни тела, является своего рода человеческим благом, хотя и не высшим благом, поскольку им можно злоупотреблять. Следовательно, противоположное этому благу зло может и обнаруживаться в мудром, и причинять ему умеренное страдание. Во-вторых, потому, что хотя добродетельный и может жить без совершения смертных грехов, тем не менее, никто не может вообще не грешить, согласно сказанному в Писании: «Если говорим, что не имеем греха, – обманываем самих себя» (1 Ин. 1:8). В-третьих, потому что хотя добродетельный человек актуально может и не пребывать в состоянии греховности, такое его состояние вполне возможно в прошлом. И если он страдает от совершенного в прошлом греха, то это весьма похвально, согласно сказанному: «Печаль ради Бога производит покаяние ко спасению» (2 Кор. 7:10). В-четвертых, потому, что он может испытывать достойное похвалы страдание из-за греха другого. Следовательно, страдание совместимо с нравственной добродетелью точно так же, как и другие страсти, когда они умерены разумом.
Второй причиной такого мнения стоиков была та, что страдание относится к злу наличному, а страх – к злу будущему, равно как удовольствие относится к наличному благу, а желание – к ожидаемому. Но удовольствие от обладания благом или желание обладать благом, которого еще нет, совместимо с добродетелью, тогда как последующая страданию от наличного зла угнетенность ума явно противна уму и, таким образом, несовместима с добродетелью. Но и это безосновательно. В самом деле, как уже было сказано, в добродетельном человеке может обнаруживаться зло, которое отклоняется разумом. Поэтому хотя последующее отклонению разума чувственное желание связано со страданием от этого зла, но это страдание умерено настолько, насколько этого требует разум. Но, как уже было сказано (1), добродетель как раз и должна сообразовывать чувственное желание с разумом. Поэтому умеренность в страдании, с точки зрения соотнесенности страдания и причиняющего страдание объекта, является признаком добродетели, о чем говорит и Философ213. Кроме того, страдание показывает полезность избегания зла, поскольку как удовольствие способствует более рьяному исканию блага, так же точно и страдание способствует более стойкому избеганию зла.
Таким образом, нам следует согласиться с тем, что страдание в связи с тем, что связано с добродетелью, несовместимо с добродетелью, поскольку сама по себе добродетель радостна. С другой стороны, добродетели свойственно умеренное страдание в связи с тем, что так или иначе препятствует добродетели.
Ответ на возражение 1. Приведенный стих свидетельствует лишь о том, что мудрый не страдает от мудрости. Однако он может страдать из-за того, что препятствует мудрости. Нет места страданию только у того, кто достиг состояния блаженства – ведь в таком состоянии ничто не может воспрепятствовать мудрости.
Ответ на возражение 2. Страдание препятствует той деятельности, которая нас печалит, но оно делает нас более подготовленными к той деятельности, которая устраняет страдание.
Ответ на возражение 3. Болезнью ума является неумеренное страдание, а умеренное страдание свидетельствует о хорошо подготовленном уме, сообразующемся с нынешним состоянием нашей жизни.
Раздел 4. ВСЯКАЯ ЛИ НРАВСТВЕННАЯ ДОБРОДЕТЕЛЬ СВЯЗАНА СО СТРАСТЬЮ?
С четвертым положением дело обстоит следующим образом.
Возражение 1. Кажется, что все нравственные добродетели связаны со страстями. Так, Философ говорит, что «нравственная добродетель связана с удовольствием и страданием»214. Но удовольствие и страдание суть страсти (23, 4; 31, 1; 35, 1). Следовательно, все нравственные добродетели связаны со страстями.
Возражение 2. Далее, согласно Философу субъектом нравственных добродетелей является способность, которая разумна по причастности215. Но, как уже было сказано (22, 3), именно в этой части души и находятся страсти. Следовательно, все нравственные добродетели связаны со страстями.
Возражение 3. Далее, в любой нравственной добродетели должна быть обнаружена некоторая страсть, поскольку либо все они связаны со страстями, либо же – ни одна из них. Но некоторые из них, например, мужество и благоразумие, связаны со страстями,
