ведь в Шу-цзине за период в 1500 лет упоминаются два солнечных затмения. О том, как поставлена астрономия у китайцев, всего лучше свидетельствует то, что там уже в продолжение нескольких сот лет календари составляются европейцами. В прежние времена, когда календари составлялись еще китайскими астрономами, часто бывало, что делались неверные указания относительно лунных и солнечных затмений, и это влекло за собой казнь составителей календарей. Телескопы, полученные китайцами в подарок от европейцев, выставлены напоказ в виде украшения, но они не умеют пользоваться ими. Китайцы занимаются и медициной, но она имеет у них лишь эмпирический характер, и к ней примешивается грубейшее суеверие. Вообще этот народ отличается необыкновенной способностью к подражанию, которая сказывается не только в повседневной жизни, но и в искусстве. Ему еще не удалось изображать прекрасное как прекрасное, так как в живописи у него нет перспективы и теней, и хотя китайский художник хорошо копирует европейские картины и все вообще, хотя у него имеются точные сведения о том, сколько чешуи у карпа, сколько зубчиков в листьях, какой вид имеют различные деревья и как изгибаются их ветви, однако его искусство не выражает возвышенного, идеального и прекрасного. С другой стороны, китайцы слишком горды для того, чтобы учиться чему-либо у европейцев, хотя они часто бывают вынуждены признавать их преимущества. Так, один купец в Кантоне заказал себе европейский корабль, но по приказанию наместника он был немедленно уничтожен. Европейцы считаются нищими, так как они вынуждены покидать родину, чтобы зарабатывать себе средства к жизни на чужбине. Наоборот, европейцы, именно потому что они умны, также еще не могли научиться подражать внешнему и совершенно естественному искусству китайцев. Ведь их лакированные изделия, обработка металлов и в особенности искусство придавать им при отливке чрезвычайно тонкую форму, фарфоровые изделия и многое другое остаются недосягаемыми.
Таков характер китайского народа со всех сторон. Его отличительной чертой является то, что ему чуждо все духовное: свободная нравственность, моральность, чувство, глубокая религиозность и истинное искусство. Император всегда обращается к народу с величием, отеческой добротой и нежностью, но народ всегда проявляет лишь наихудшее самомнение и считает себя созданным лишь для того, чтобы влачить колесницу мощи императорского величия; отягощающее его бремя представляется ему его неизбежной участью, и ему не кажется ужасным продавать себя в рабство и жить в неволе. Самоубийство как средство мщения, подкидывание детей как обычное и повседневное явление свидетельствуют о недостаточно развитом уважении к самому себе и к людям. И если не существует различий, обусловливаемых происхождением, и всякий может достигнуть высших должностей, то именно в этом равенстве сказывается не признание глубокого значения человеческого достоинства, достигаемое путем борьбы, а низкое самомнение, еще не дошедшее до установления различий.
ИНДИЯ
Индия подобно Китаю является как древней, так и современной еще формой, которая осталась неподвижной и устойчивой и достигла наиболее полной внутренней законченности. Индия всегда была страною, являвшейся предметом стремлений, и теперь еще она кажется нам чудесным царством, очарованным миром. В противоположность китайскому государству, всем учреждениям, которым свойственна в высшей степени прозаическая рассудочность, Индия является страной, где господствуют фантазия и чувство. Момент развития в принципе таков: в Китае патриархальный принцип господствует над несовершеннолетними, для которых моральное решение заменяется регулирующим законом и моральным надзором императора. Но духовный интерес заключается в том, чтобы определение, установленное как внешнее, являлось внутренним определением, чтобы природный и духовный мир определялись как внутренний мир, принадлежащий разуму, и чтобы благодаря этому вообще устанавливалось единство субъективности и бытия или идеализм наличного бытия. Этот идеализм существует в Индии, но лишь как не выраженный в понятиях идеализм воображения, которое, беря начало и материал из наличного бытия, превращает все в нечто лишь воображаемое; хотя и кажется, что воображаемое проникнуто понятием и что мысль играет некоторую роль в этом проникновении, однако это происходит лишь в случайном соединении. Но так как абстрактная и абсолютная мысль сама все-таки является содержанием в этих грезах, можно сказать: здесь представляют себе бога в упоении его грезами. Ведь это не грезы эмпирического субъекта, имеющего свою определенную личность и раскрывающего собственно лишь ее, а грезы самого неограниченного духа.
Существует особая красота женщин, проявляющаяся в том, что на чистой коже их лица появляется легкий миловидный румянец, который нежнее румянца, свидетельствующего лишь о здоровье и жизненности, и является как бы духовным дуновением, идущим из глубины. При этом женские черты лица, взор и уста кажутся нежными, мягкими и спокойными, – эту почти неземную красоту можно наблюдать у женщин в те дни после родов, когда они, избавившись от бремени ребенка и от мук родов, в то же время всей душой радуются тому, что им даровано милое дитя. Такой же оттенок красоты можно видеть и у женщин, погруженных в магический сомнамбулистический сон и находящихся благодаря этому в общении с миром, который прекраснее нашего. Великий художник (Шореель) придал этот оттенок красоты и умирающей Марии, дух которой уже возносится на небеса и еще раз оживляет лицо умирающей как бы для прощального поцелуя. Такую же красоту в прелестнейшей форме мы находим в индийском мире – красоту, свойственную слабонервности, при которой исчезает все неровное, резкое и негармоничное и проявляется лишь чувствительная душа, в которой однако мы можем констатировать смерть свободного и разумного в себе духа. Ведь если пристальнее всмотреться в фантастическую и тонкую прелесть этой жизни цветка, в которой все окружающее, все отношения проникнуты розовым ароматом души и мир обращен в сад любви, если судить о ней с точки зрения, соответствующей понятию человеческого достоинства и свободы, то, чем более мы были очарованы при первом взгляде, тем большую извращенность мы найдем в ней во всех отношениях.
Следует еще точнее определить характер грезящего духа как общего принципа индийской натуры. Во сне индивидуум перестает сознавать себя этим индивидуумом, обособленным от предметов. Бодрствуя, я существую для себя, а иное оказывается по отношению ко мне чем-то внешним и постоянным, равно как и я по отношению к нему. Как внешнее иное развертывается в доступную пониманию связь и в систему отношений, в которой моя индивидуальность сама оказывается членом, индивидуальностью, находящеюся в связи с этой системой отношений; это – сфера рассудка. Наоборот, во сне нет этого разграничения. Дух перестал существовать для себя в противоположность иному, и таким образом вообще прекращается отграничение внешнего и единичного от его всеобщности и от его сущности. Поэтому грезящий индус является всем тем, что мы называем конечным и единичным, и в то же время чем-то бесконечно всеобщим и безграничным, божественным в самом себе. Индийское воззрение оказывается совершенно общим пантеизмом, а именно пантеизмом воображения, а не мысли. Существует единая субстанция, и все индивидуализации непосредственно оживляются и одушевляются, становясь особыми силами. Чувственная материя и чувственное содержание только воспринимаются и грубо вносятся во всеобщее и беспредельное, а не освобождаются свободной силой духа, которая придавала бы им прекрасную форму и идеализировала бы их в духе таким образом, чтобы чувственное являлось лишь выражением духовного, подчиняющимся ему и приспособляющимся к нему; но чувственное расширяется, обращаясь в неограниченное и беспредельное, и благодаря этому божественное становится странным, неясным и нелепым. Эти грезы не являются пустыми бреднями, такой игрой воображения, которая оказывалась бы только шалостью духа; но дух погружается в эти грезы, и они заставляют его блуждать в разных направлениях, являясь как бы его реальностью и чем-то серьезным для него, и дух оказывается жертвой этих конечные предметов как его властителей и богов. Таким образом все – солнце, луна, звезды, Ганг, Инд, животные, цветы, – все является для него богом, и так как именно в этой божественности конечное перестает быть постоянным и прочным, его смысл совершенно исчезает; наоборот, так как божественное для себя оказывается изменчивым и непостоянным, оно совершенно загрязняется этой низкой формой и становится нелепым. При этом всеобщем обожествлении всего конечного и при обусловливаемом этим самым унижении божественного представление о вочеловечении, о воплощении божества не является особенно важной мыслью. Попугай, корова, обезьяна и т.д. также являются воплощениями божества, и они не возвышаются над их сущностью. Божественное не индивидуализировалось, не стало субъектом, конкретным духом, но унизилось, стало вульгарным и бессмысленным. Таков в общем характер индийского миросозерцания. В вещах также отсутствует разумность, нет конечной связи причины и действия, как и у человека нет прочности свободного для себя бытия, личности и свободы.
Существует многосторонняя внешняя всемирно-историческая связь между Индией и другими странами. В новейшие времена было сделано открытие, что санскритский язык лежит в основе всего дальнейшего развития европейских языков, например греческого, латинского, немецкого. Далее, Индия является исходным пунктом для всего западного мира; но это внешнее всемирно-историческое отношение является скорее лишь естественным распространением народов оттуда. Даже если бы можно было найти в Индии элементы дальнейшего развития и если бы мы открыли следы их перенесения на Запад, все же это перенесение оказывается настолько абстрактным, что то, что может интересовать нас у народов, живших позднее, уже не оказывается тем, что они получили из Индии, а скорее чем-то конкретным, чем-то таким, что они сами создали для себя, причем самое лучшее для них было – совершенно забыть индийские элементы. Распространение индийских элементов является доисторическим, так как история есть только то, что составляет существенную эпоху в развитии духа. Выход Индии за ее пределы вообще является лишь немым распространением, не ознаменованным никакими деяниями, т.е. он не сопровождался политической деятельностью. Индусы не были завоевателями; но сами они всегда были покоряемы другими и, подобно тому как северная Индия безмолвно является исходным пунктом естественного распространения, Индия вообще как искомая страна составляет существенный момент всей истории. С древнейших времен все народы желали и стремились найти доступ к сокровищам этой чудесной страны, являющимся наиболее драгоценными из всего того, что существует на земле, – к природным богатствам, жемчугу, алмазам, благовониям, розовому маслу, слонам, львам и т.д. и к сокровищам премудрости. Тот путь, которым эти сокровища доходили до Запада, всегда являлся всемирно-историческим фактором, тесно связанным с судьбой наций. И нациям удавалось добраться до этой желанной страны: почти все великие восточные и, в новое время, западно-европейские нации приобретали себе там более или менее обширный клочок земли. В древности Александру Великому впервые удалось сухим путем добраться до Индии, но и он едва коснулся ее. В новое время европейцам удалось вступить в непосредственные сношения с этой чудесной страной, причем они прибыли в нее окольным путем, а именно морем, так как море, как
