львов, тигров, слонов, крокодилов, страусов, и они умерщвлялись для потехи. Сотни и тысячи гладиаторов, выезжавших на морское сражение на празднике, кричали императору: «Обреченные на смерть приветствуют тебя!», чтобы может быть растрогать его. Тщетно! Всем им приходилось сражаться друг с другом. Вместо изображения человеческих душевных страданий, вызываемых противоречиями жизни и находящих разрешение в судьбе, римляне устраивали жестокую действительность телесных страданий, и потоки крови, предсмертное хрипение и последние вздохи умирающих были те зрелища, которыми они интересовались. Эта холодная отрицательность бессмысленных убийств представляет в то же время внутреннее умерщвление духовной объективной цели. Достаточно упомянуть еще только о наблюдениях авгуров, об ауспициях, о Сибиллиных книгах, чтобы выяснить, до какой степени римляне были преданы всякого рода суевериям и что при этом они имели в виду лишь свои цели. Внутренности животных, молнии, полет птиц, изречения Сибиллы определяли ход государственных дел и начинаний. Все это было в руках патрициев, сознательно пользовавшихся этим как чисто внешнею связью для своих целей и против народа.
Итак, из сказанного выше вытекает, что различными элементами римской религии являются внутренняя религиозность и вполне внешняя целесообразность. Стремлению к достижению светских целей открывается полный простор, оно не сдерживается религией, а, наоборот, оправдывается ею. Римляне везде были набожны, каково бы ни было содержание их действий. Но так как священное является здесь лишь бессодержательной формой, то оно таково, что его можно держать в своей власти; им овладевает субъект, стремящийся к достижению своих частных целей и имеющий в виду свои интересы, между тем как истинно божественное начало имеет конкретную мощь само по себе. Но выше бессильной формы стоит субъект, конкретная для себя воля, которая может обладать ею и самовластно ставить достижение своих частных целей выше формы. Так делали в Риме патриции. Благодаря этому господство патрициев прочно, священно, не передается и не осуществляется сообща; правительственная власть и политические права получают характер священного частного достояния. Итак, там нет субстанциального единства национальности, нет прекрасной и нравственной потребности в совместной жизни, существовавшей в греческом городе-государстве (Polis), но каждый род (gens) является определенным родом для себя, имеющим своих собственных пенатов и sacra для себя; у каждого оказывается особый, свойственный ему политический характер, который он всегда сохраняет. Клавдии отличались строгостью, аристократическою суровостью, Валерии – доброжелательством по отношению к народу, Корнелии – благородством духа. Различия и ограничения простирались даже на браки, так как connubia патрициев и плебеев считались нечестивыми. Но именно в этом внутреннем содержании религии заключается в то же время принцип произвола, и против произвола, освященного религией обладания, восстает произвол, проявляемый по отношению к священному. Ведь одно и то же содержание может, с одной стороны, иметь преимущество благодаря религиозной форме, а, с другой стороны, принимать форму желательного, вообще форму человеческого произвола. Когда наступило такое время, что священное было низведено к форме, оно было осознано и трактуемо как форма, и его стали попирать ногами, оно должно было предстать как формализм. Неравенство, являющееся элементом священного, составляет переход от религии к действительной государственной жизни. Основным определением здесь является освящаемое религией неравенство воли и частной собственности. Римский принцип допускает лишь аристократию как свойственный ему государственный строй, но тотчас же оказывается, что он существует лишь как противопоставление, как неравенство в самом себе. Это противопоставление временно сглаживается лишь благодаря нужде и бедствиям, так как в нем содержится двоякое насилие, суровость и злая грубость которого могут быть преодолены и связаны в поддерживаемое насилием единство лишь еще большей суровостью.
Глава вторая.
История Рима до второй Пунической войны
В первом периоде само собой устанавливается разграничение нескольких моментов. В этот период римское государство начинает формироваться при царях, затем оно становится республикой, во главе которой стоят консулы. Начинается борьба патрициев и плебеев, а после того как она окончилась примирением благодаря выполнению требований плебеев, обнаруживается удовлетворенность, и Рим настолько усиливается, что он оказывается в состоянии одержать победу в борьбе с предшествующим всемирно-историческим народом.
Что касается сообщений о первых римских царях, то в них не оказывается ни одного данного, которое не вызывало бы чрезвычайно резких возражений критики; однако критики зашли слишком далеко, стремясь совершенно отрицать их достоверность. Всего упоминается семь царей, и даже высшая критика должна признать, что последние из них были совершенно историческими лицами. По преданию, Ромул, основав союз разбойников, реорганизовал его затем в военное государство. Хотя предания о нем представляются баснословными, однако в них содержится лишь то, что соответствует выше охарактеризованному римскому духу. Второй царь, Нума, по преданию, ввел религиозные церемонии. Эта черта весьма замечательна в том отношении, что религия появляется позднее, чем государственная связь, между тем как у других народов религиозные традиции появляются уже в древнейшие времена и до всяких гражданских учреждений. Царь был в то же время жрецом (rex производят от ρεσειν совершать жертвоприношение). Как на первых порах во всех государствах, политический элемент соединяется с жреческим, и государственный строй является теократией. Здесь царь стоял во главе лиц, пользовавшихся привилегией совершать sacra.
Отбор выдающихся и влиятельных граждан как сенаторов и патрициев совершился уже при первых царях. По преданию, Ромул назначил 100 patres, в чем однако сомневается высшая критика. В религии случайные церемонии, sacra, стали постоянными отличительными признаками и особенностями родов и сословий. Постепенно сложилась внутренняя организация государства. Ливий говорит, что, как Нума установил все божественное, так Сервий Туллий установил различные классы и census (ценз), соответственно которому определялось участие в общественных делах. Патриции были недовольны этим, а в особенности тем, что Сервий Тулий аннулировал часть долгов плебеев и наделил более бедных участками из государственных земель, вследствие чего они стали землевладельцами. Он разделил народ на шесть классов, из которых первый вместе с всадниками составлял 98 центурий, а следующие – сравнительно меньше. Так как голосовали по центуриям, то первый класс получил и наибольшее значение. По-видимому в прежнее время вся власть находилась в руках одних патрициев, а после разделения, установленного Сервием, они удержали лишь преобладание, чем и объясняется их недовольство учреждениями Сервия. С царствования Сервия история принимает более определенный характер, и при нем и при его предшественнике Тарквинии Древнем обнаруживаются признаки процветания. Нибур выражает удивление по поводу того, что, по свидетельству Дионисия и Ливия, древнейшая конституция являлась демократической, так как голос каждого гражданина имел одинаковое значение в народном собрании. Однако Ливий говорит только, что Сервий отменил suffragium viritim[32 — Поголовное голосование.]. Но когда многие стали клиентами и этот класс поглотил плебеев, в куриатных комициях имели право голосовать только патриции, и populus означает в это время только патрициев. Итак, Дионисий не противоречит себе, когда он говорит, что государственный строй, установленный законами Ромула, был строго аристократическим.
Почти все цари были иностранцами, что конечно весьма характерно для возникновения Рима. Нума, преемник основателя Рима, был, по преданию, сабинянин, т.е. происходил из народа, поселившегося под предводительством Тация на одном из римских холмов уже при Ромуле. Однако впоследствии область сабинян является территорией, еще вовсе не входившей в состав римского государства. Нуме наследовал Тулл Гостилий, и уже имя этого царя указывает на его иностранное происхождение. Анк Марций, четвертый царь, был внук Нумы; Тарквиний Древний происходил из одного коринфского рода, как уже было упомянуто выше. Сервий Туллий был родом из Корникула, завоеванного латинского города. Тарквиний Гордый был сын Тарквиния Древнего. При этом последнем царе Рим достиг цветущего состояния: по преданию, уже тогда был заключен торговый договор с карфагенянами, и если отвергают его существование, считая его мифом, то забывают о тогда уже существовавших сношениях Рима с Этрурией и с другими соседними народами, у которых процветали торговля и мореплавание. Уже тогда римляне очень хорошо умели писать, и они уже отличались тою рассудочностью, благодаря которой возникла и их точная историография, за которую их хвалят.
При развитии внутренней государственной жизни патриции подвергались унижениям, и часто цари, как это нередко бывало и в средние века в Европе, искали опоры в народе, чтобы бороться против патрициев. Уже было упомянуто, что так делал Сервий Туллий. Последний царь Тарквиний Гордый редко советовался с сенатом относительно государственных дел, не пополнял его, когда умирал кто-нибудь из его членов, и вообще действовал так, как будто он хотел, чтобы сенат был совершенно уничтожен. Это вызвало напряженность, при которой достаточно было какого-нибудь повода, чтобы произошел взрыв. Этим поводом явилось насилие над честью женщины, посягательство на эту сокровеннейшую святыню, совершенное сыном царя. В 244 г. от основания Рима, т.е. в 510 г. до Р.Х. (если Рим действительно был основан в 753 г. до Р.Х.) цари были изгнаны и царская власть навсегда уничтожена.
Цари были изгнаны не плебеями, а патрициями; итак, если утверждают, что патриции, представители законности, были священным родом, то оказывается, что они действовали против законности, потому что царь был их верховным жрецом. В данном случае мы видим, что римляне относились с большим уважением к святости брака. Принцип внутреннего мира и благоговения (pudor) являлся религиозным и неприкосновенным; его нарушение повлекло за собой изгнание царей, а впоследствии и децемвиров. Итак, у римлян мы с самого же начала находим и моногамию как нечто само собой разумеющееся. Она не была прямо установлена особым законом; о ней лишь случайно упоминается в институциях: там сказано, что браки между некоторыми родственниками недопустимы, потому что муж не имеет права иметь двух жен. Лишь в законе Диоклетиана прямо сказано, что в римском государстве никто не имеет права иметь двух жен, иначе это влечет за собой применение эдикта претора о лишении гражданских прав (cum etiam in edicto praetoris hujusmodi viri infamia notati sunt). Итак, моногамия признается в себе и для себя и основывается на принципе внутреннего мира. Наконец следует заметить еще, что здесь царская власть не исчезла, как в Греции, вследствие того, что царские роды сами себя истребили, но была уничтожена, вызвав ненависть к себе. Царь, сам бывший верховным жрецом, совершил нечестивейший поступок, принцип внутреннего мира был нарушен этим, и патриции, в которых вследствие этого пробудилось чувство самостоятельности, свергли царскую власть. Впоследствии с тем же чувством восставали плебеи против патрициев, латиняне и союзники против римлян до тех пор, пока не установилось равенство частных лиц во всей римской территории (и множество рабов было освобождено), а связь между ними стала поддерживаться простым деспотизмом.
Ливий делает замечание, что Брут выбрал подходящий момент для изгнания царей, потому что если бы оно произошло прежде, то государство распалось бы. Что случилось бы, спрашивает он, если
