человеку».]). На его стороне наука также находит свое место, ибо стихия ее формы та же самая, что стихия формы государства; она имеет своей целью познание, а именно, познание мыслимой объективной истины и разумности. Мыслительное познание может, правда, упасть с высоты науки и опуститься до мнения и рассуждательства по основаниям, может, обращая свой взор на нравственные предметы и государственную организацию, выступать против их принципов и делать это с теми же притязаниями, с какими выступает церковь в отношении своих своеобразных учений, может смотреть на это мнение как на разум и на право субъективного самосознания быть свободным в своем мнении и убеждении. Принцип этой субъективности знания нами рассмотрен выше (§ 140); здесь мы должны только заметить, что, с одной стороны, государство может относиться с бесконечным равнодушием к мнению, а именно, поскольку оно есть лишь мнение, субъективное содержание; ибо в качестве субъективного содержания оно, как бы оно ни пыжилось, все же не имеет в себе подлинной силы и мощи, и государство может относиться к нему с тем же равнодушием, с каким живописцы, держащиеся на своей палитре трех основных цветов, относятся к школьной мудрости о семи основных цветах. Но, с другой стороны, государство должно защищать объективную истину и основоположения нравственной жизни против этого мнения, проповедующего дурные основоположения поскольку последнее делает себя всеобщим и разъедающим действительность существованием и поскольку, помимо этого, формализм безусловной субъективности, претендующий, что он берет своим основанием научный исходный пункт, хочет обратить учебные заведения государства против самого же государства, воспользоваться ими как орудием для предъявления притязаний церкви; поскольку это происходит, государство должно действовать против науки и взять под свою защиту объективную истину и основоположения нравственной жизни, точно так же, как оно против церкви, притязающей на неограниченный авторитет, должно, наоборот, выдвигать в целом формальное право самосознания на собственное усмотрение, убеждение и вообще на право установить собственным мышлением, чтò именно должно быть признано объективной истиной.
Можно здесь еще упомянуть об единстве государства и церкви; это определение живо обсуждалось также и в новое время, причем оно выдвигалось в качестве высшего идеала. Если их существенное единство состоит в единстве истины основоположений и умонастроения, то столь же существенно, чтобы вместе с этим единством получило особое существование также и различие формы их сознания. В восточных деспотиях имеется налицо это так часто являвшееся предметом пожеланий единство церкви и государства, но благодаря этому там не существует государства, нет того самосознательного развертывания государства в праве, свободной нравственности и органическом развитии, которое единственно только достойно духа. – Далее, дабы государство получило существование как знающая себя нравственная действительность духа, необходимо различение между ним и формой авторитета и веры. Но это различение выступает лишь постольку, поскольку церковная сторона дошла до разделения внутри себя самой; лишь таким образом, лишь став над особенными церквами, государство обрело и осуществляет всеобщность мысли, принцип своей формы; чтобы познать это, нужно знать не только, что такое всеобщность в себе, но также и знать, что такое ее существование. Поэтому не только неверно, что церковное разделение представляло или представляет собою несчастье для государства, но верно как раз, наоборот, что лишь благодаря этому разделению оно могло стать тем, что составляет его определение, – самосознательной разумностью и нравственностью. Это разделение было также счастливейшим событием для собственной свободы самой церкви и для свободы и разумности мысли.
Прибавление. Государство действительно, и его действительность состоит в том, что интерес целого реализуется, распадаясь на особенные цели. Действительность есть всегда единство всеобщности и особенности, разложенность всеобщности на особенности, которые представляются самостоятельными, хотя они носимы и хранимы лишь внутри целого. Поскольку не имеется этого единства, нечто не действительно, хотя можно принять, что оно существует. Дурным государством является государство лишь существующее; больное тело тоже существует, но оно не обладает подлинной реальностью. Отсеченная рука еще выглядит как рука и существует, но она не действительна; подлинная действительность есть необходимость: то, чтò действительно, необходимо внутри себя. Необходимость состоит в том, что целое разделено на различия понятия и что это разделенное представляет собою прочную и сохраняющуюся определенность, которая не мертвенно прочна, а постоянно порождает себя в распаде. Существенной принадлежностью завершенного государства является однако мышление; государство поэтому знает, чего оно хочет, и знает это как мысленное. Так как знание имеет своим местопребыванием лишь государство, то наука также имеет свое местопребывание в нем, а не в церкви. Несмотря на это, в новейшее время много говорят о том, что государство возникло из религии. Государство есть развитый дух и выдвигает свои моменты при свете сознания; то, чтò заключается в идее, выступает во вне, в предметность, и благодаря этому государство проявляется как конечное: таким образом оно являет себя областью мирского, между тем как религия являет себя областью бесконечного. Государство кажется, следовательно, подчиненным, а так как конечное не может существовать самостоятельно, то, как утверждают, оно нуждается в церковном базисе. Как конечное, оно-де не имеет оправдания и лишь через религию освящается и входит в область бесконечного. Но этот способ рассмотрения в высшей степени односторонен. Государство, правда, по существу своему, несомненно, есть мирское и конечное, обладает особенными целями и особенными органами власти, но то обстоятельство, что государство есть нечто мирское, представляет собою лишь одну его сторону, и лишь для бездуховного размышления государство только конечно. Ибо государство обладает животворящей душой, и этой душой является субъективность, которая именно и есть созидание различий, но, с другой стороны, есть также и удержание их в единстве. В царстве религии также существуют различия и конечность. Бог, гласит религиозный догмат, триедин, значит есть три определения, лишь единство которых есть дух. Если мы поэтому понимаем божественную природу конкретно, то мы это делаем тоже лишь путем признания различий. В царстве божием, следовательно, встречаются так же конечные определения, как и в мирской области, и воззрение, согласно которому мирской дух, т.е. государство, лишь конечен, односторонне, ибо действительность не имеет в себе ничего неразумного. Дурное государство, разумеется, является лишь мирским и конечным, но разумное государство бесконечно внутри себя. – Затем говорят еще, что государство должно получить свое оправдание в религии. Идея, какова она в религии, есть дух в недрах души; но та же самая идея сообщает себе действительность в государстве и доставляет себе в знании и волении существование и действительность. Если же говорят, что государство должно основываться на религии, то это может означать, что государство должно зиждиться на разумности, порождаться ею. Но это положение можно также понимать превратно в том смысле, что люди, дух которых связан несвободной религией, этим удобнее всего побуждаются к повиновению. Но христианская религия есть религия свободы. Она может, правда, в свою очередь, получить такой оборот, при котором свободная религия превратится в несвободную, потому что ее облепляют суеверия. Если хотят сказать, что индивидуумы должны обладать религией, дабы можно было в государстве еще больше подавлять их связанный дух, то это дурной смысл положения, гласящего, что государство должно основываться на религии; если же разумеют то, что люди должны питать уважение к государству, к этому целому, ветвями которого они являются, то это, разумеется, лучше всего совершается с помощью философского усмотрения его сущности; но за недостатком такового религиозное усмотрение также может привести к тому же. Таким образом государство может нуждаться в религии и в вере. Но при этом все же остается существенное отличие государства от религии вследствие того, что то, чего оно требует, имеет образ правовой обязанности, и что безразлично, в каком душевном состоянии это его требование будет выполнено. Поприщем религии, напротив, остается внутренняя жизнь и, подобно тому как государство нанесло бы ущерб праву внутреннего переживания, если бы оно предъявляло свои требования религиозно, так и церковь, действующая подобно государству и налагающая кары, вырождается в тираническую религию. Третье различие между государством и религией, находящееся в связи с двумя вышеуказанными, состоит в том, что содержание религии есть и остается тайной, и его почвой, следовательно, являются задушевность, чувствования и представления. На этой почве все имеет форму субъективности; государство же, напротив, осуществляет себя и сообщает своим определениям прочное наличное бытие. Поэтому, если бы религия захотела проявлять себя в государстве так, как она привыкла проявлять себя на своей почве, то она опрокинула бы организацию государства, ибо в государстве различия обладают некоторым объемом внеположности; в религии же, напротив, все всегда соотнесено с целостностью. Если бы эта целостность вознамерилась завладеть всеми отношениями государства, то она была бы фанатизмом; она хотела бы тогда в каждом особенном обладать целым и могла бы этого достигнуть не иначе, как посредством разрушения особенного, ибо фанатизм лишь и состоит в недопущении особенных различий. Если иногда употребляют выражение: «для благочестивого нет закона», то это – не что иное как изречение фанатизма. Ибо там, где благочестие заступает место государства, оно не может выносить определенного и разрушает его. С этим находится в связи также и то, что благочестие предоставляет решение нутру, совести и не определяется основаниями. Эта внутренняя жизнь не развивается в основания и не отдает себе отчета. Если поэтому мы должны были бы признать благочестие действительностью государства, то все законы были бы выброшены за борт, и законодателем сделалось бы чувство. Это чувство может быть голым произволом, и является ли оно действительно таковым, можно познать лишь по поступкам; но поскольку они становятся поступками, заповедями, они принимают образ законов, а это как раз и противоречит вышеуказанному субъективному чувству. Бог, представляющий собой предмет этого чувства, мог бы быть признан также и определяющим критерием, но бог есть всеобщая идея, и в этом чувстве он есть неопределенное, не созревшее для того, чтобы определять то, чтò в государстве налично в развитом виде. Именно то обстоятельство, что в государстве все прочно и обеспечено, представляет собою оплот против произвола и положительного мнения. Религия как таковая не должна, следовательно, править.
§ 271
Государственное устройство есть, во-первых, организация государства и процесс его органической жизни в соотношении с самим собою; в этом соотношении оно различает между своими моментами внутри самого себя и развивает их до прочного существования.
Во-вторых, оно, в качестве индивидуальности, есть исключающая единица, которая, значит, относится к другим, обращает, следовательно, свое различение во вне и согласно этому определению полагает внутри самого себя свои прочно существующие различия в их идеальности.
Прибавление. Подобно тому как раздражимость в живом организме сама есть, с одной стороны, некое внутреннее, принадлежащее организму как
