в мысль, которая имеет однако содержанием лишь ничто, категорически положенное, как несущее; это выход из ограниченности, который не сосредоточивает в себе и не умеет возвратить отрицательного к положительному. Эта незаконченная рефлексия имеет вполне в виду оба определения истинно бесконечного — противоположность конечного и бесконечного и единство конечного и бесконечного, но не соединяет этих обеихмыслей; каждая из них непременно приводит за собою другую, но они только чередуются. Изображение этого чередования, бесконечный прогресс, выдвигается во всех тех случаях, когда останавливаются на противоречии единства обоих определений и их противоположности. Конечность есть снятие себя самой, она заключает в себе свое отрицание, бесконечность; — это единство обоих, — но при этом совершается выход за конечное к бесконечному, как потустороннему относительно его, — это разделение обоих; но за бесконечным есть другое конечное, — потустороннее, т. е. бесконечное, содержащее в себе конечность, — это единство того и другого; а это конечное есть также отрицание бесконечного — это их разделение и т. д. Так в причинном отношении причина и действие нераздельны; причина, которая не производила бы никакого действия, не есть причина, равно как действие, которое не имело бы причины, не есть уже действие. Это отношение приводит таким образом к бесконечному прогрессу причин и действий. Нечто определяется, как причина, но оно, как конечное (а конечно оно собственно также вследствие его отделения от действия), само имеет причину, следовательно, оно есть также действие; тем самым, то, что определяется как причина, определяется также, как действие, — это единство причины и действия. Но определяемое, как действие, вновь имеет причину, т. е. причину нужно отделять от ее действия и полагать, как нечто от него отличное. Эта новая причина есть сама лишь действие — это единство причины и действия; но она имеет нечто другое своею причиною — это разделение обоих определений и т. д. до бесконечности.

Этому прогрессу можно таким образом придать более своеобразную форму; предполагается, что конечное и бесконечное суть некоторое единство; это ложное предположение должно быть исправлено противоположным: они совершенно различны и противоположны. Это предположение вновь исправляется тем, что они признаются неразделимыми, что в одном определении заключено другое, т. е. предполагается их единство и т. д. до бесконечности. Легко установляется то требование, что для проникновение в природу бесконечного нужно иметь сознание того, что бесконечный прогресс, развитое бесконечное рассудка, обладает свойством быть сменою обоих определений, единства и раздельности обоих моментов, и затем иметь дальнейшее сознание того, что это единство и эта раздельность сами нераздельны.

Разрешение этого противоречия должно состоять не в признании одинаковой правильности или одинаковой неправильности обоих предположений — это лишь другой вид остающегося существовать противоречия, — но в их идеализации, при которой они в своем различении, как взаимном отрицании, суть лишь моменты; сказанное однообразное чередование есть фактически отрицание как единства, так и раздельности. В нем фактически дано указанное выше, именно выход конечного из себя в бесконечное, причем первое, выходя также и из последнего, вновь производит само себя и стало быть также возвращается к себе, как это происходит и с бесконечным, так что из одного и того же отрицания отрицания получается утверждение, каковой результат и оказывается тем самым их истиною и основанием. Таким образом в этом бытии, как идеализации различного, противоречие не исчезает отвлеченно, а разрешается и примиряется, и мысли оказываются не только полными, но и согласованными. Природа умозрительного мышления обнаруживает себя здесь, как на подобранном примере, в своем определенном виде; она состоит исключительно в понимании противоположных моментов в их единстве. Так как каждый из них и притом фактически в нем обнаруживает в нем самом свою противоположность и в ней возвращается к себе, то утвердительная истина есть это самодвижущееся единство, совпадение обеих мыслей, их бесконечность, — отношение к себе самой, не непосредственное, но бесконечное.

Многие, уже более освоившиеся с мышлением, часто полагают сущность философии в разрешении задачи, каким образом бесконечное выходит из себя и приходит к конечности. Это, полагают они, не может стать понятным. Бесконечное, к понятию которого мы пришли, в последующем изложении получит дальнейшие определения, и на нем будет во всем многообразии форм показано, каким образом оно, если можно так выразиться, приходит к конечности. Здесь же мы исследуем этот вопрос лишь в его непосредственности и в связи с уже ранее рассмотренным значением, какое может принадлежать бесконечному.

От ответа на этот вопрос вообще зависит решение вопроса, возможна ли философия, и так как его хотят направить именно к такой цели, то полагают, что в этом вопросе имеют дело с некоторым родом досадливой задачи, с неодолимым талисманом, дающим прочное и верное орудие против утвердительного ответа и тем самым против философии и ссылки на последнюю. И относительно других предметов требуется известное развитие для понимания вопросов, тем более относительно философских предметов, так как иначе может получиться ответ, что вопрос бессмыслен. При подобных вопросах справедливость требует не придираться к словам, но тем или иным способом постараться понять, о чем идет речь. Выражения, относящиеся к чувственному представлению, каково, например, приходить и т. п., которые употребляются при вопросе, вызывают подозрение, что он возник на почве обычного представления, и что для ответа на него ожидают также ходячих представлений обыденной жизни и формы чувственного подобия.

Если вместо слова бесконечное, взять слово бытие вообще, то легче понять определение бытия, его отрицание или конечность. Хотя бытие, как таковое, есть нечто неопределенное, но в нем не выражено непосредственно, что оно есть противоположность определенного. Напротив, бесконечное содержит эту мысль определительно; оно есть не-конечное. Тем самым, по-видимому, непосредственно исключается единство конечного и бесконечного; поэтому, незаконченная рефлексия всего упорнее высказывается против этого единства.

Ho было показано и ясно само собою без необходимости вдаваться в определение конечного и бесконечного, что бесконечное в том смысле, в каком оно берется этою рефлексиею, — именно как противоположное конечному — именно потому что оно ему противоположно, имеет в нем свое другое, есть поэтому уже нечто ограниченное, само есть конечное, есть ложное бесконечное. Поэтому ответ на вопрос, каким образом бесконечное становится конечным, состоит в том, что нет бесконечного, которое сначала бесконечно и потом уже должно стать конечным, перейти в конечность, во что оно уже само для себя настолько уже конечное, насколько бесконечное. Между тем как вопрос предполагает, что подлинно реальны, с одной стороны, бесконечное для себя, а с другой стороны конечное, которое отделилось от него, или которое, где бы оно ни было, отделено от него, — то на это следовало бы ответить, что такое отделение непонятно. И такое конечное, и такое бесконечное оба лишены истинности; а то, что ложно, — непонятно. Между тем, равным образом, следует сказать, что они понятны; рассматривать их, даже как они даны в представлении, т. е. находят в одном определение другого, иметь простое воззрение на эту их нераздельность, значит понимать их; эта нераздельность есть их понятие. Напротив, приписание самостоятельности этим бесконечному и конечному вносит в сказанный вопрос ложное содержание и содержит уже в себе ложное отношение между ними. Поэтому следует не отвечать на этот вопрос, но отрицать содержащиеся в нем ложные предположения, т. е. самый вопрос. Через вопрос об истине этих бесконечного и конечного изменяется точка зрения на них, и это изменение переносит на самый первый вопрос ту трудность, которую он стремится породить; этот ваш второй вопрос есть нечто новое для рефлексии, из которой вытекает первый вопрос, так как в последней нет того умозрительного интереса, который сам для себя и прежде всякого отношения к определениям направляется к познанию того, истинны или они так, как они предположены. Но поскольку познана неистинность того отвлеченного бесконечного, а также долженствующего стоять наряду с ним конечного, то о происхождении конечного из бесконечного следует сказать, что бесконечное переходит в конечное потому, что в первом нет никакой истины, никакой самостоятельности, поскольку оно понимается, как отвлеченное единство; равным образом и конечное переходит в бесконечное также по основанию своего ничтожества. Или еще правильнее сказать, что бесконечное от века перешло в конечное, что первого просто нет, так же мало, как и чистого бытия, бытия только для себя, самого в себе без своего другого.

Вопрос, каким образом бесконечное переходит в конечное, может содержать в себе еще дальнейшее предположение, именно, что бесконечное в себе включает в себя конечное и таким образом есть в себе единство себя самого и своего другого, так что затруднение состоит в сущности в их разделении, которое противоречит предположенному их единству. В этом предположении противоречие, которое хотят удержать, имеет только другой вид; единство и различие отделены и изолированы одно от другого. Но если первое берется, не как отвлеченное неопределенное единство, но, как и в первом предположении, как определенное единство конечного и бесконечного, то в нем уже дано различие обоих, — различие, которое таким образом не есть уже вместе с тем распадение их на отдельные самостоятельности, а сохраняет их единство, как идеализованных. Эти единство бесконечного и конечного и их различение столь же неразделимы, как конечность и бесконечность.

Примечание 2. Положение, что конечное идеализовано, составляет идеализм. Философский идеализм состоит не в чем ином, как в том, что конечное не признается истинно сущим. Всякая философия есть по существу идеализм или имеет последний по крайней мере своим принципом, и вопрос состоит лишь в том, в какой мере последний действительно проведен. С философиею в этом отношении происходит то же, что с религиею; ибо религия также не признает конечности за истинно сущее, за последнее, абсолютное, или иначе за не-положенное, несотворенное, вечное. Поэтому противоположность идеалистической и реалистической философии не имеет значения. Философия, которая приписывала бы конечному существованию, как таковому, истинное, последнее, абсолютное бытие, не заслуживала бы названия философии; принципы древней или новой философии, как то вода, или материя, или атомы, суть мысли, общее, идеализованное, а не вещи, как они даны непосредственно, т. е. в чувственной единичности. Даже вода Фалеса не такова, ибо, хотя она есть опытная вода, она есть сверх того вместе с тем бытие в себе или сущность всех прочих вещей; и эти последние не самостоятельны, не обоснованы внутри себя, но положены в зависимости от другого, от воды, т. е. идеализованы. Если поэтому принцип, общее, именуется идеализованным, то тем более должны быть названы идеализованными понятие, идея, дух; и так как обратно отдельные, чувственные вещи, идеализованные в принципе, сняты в понятии, еще более в духе, то при этом надлежит предварительно обратить внимание на ту двойственность, которая обнаружилась относительно бесконечного, именно на то, что, с одной стороны,