на основе временности присутствия? Фундирующая функция временности для пространственности присутствия будет вкратце
показана лишь настолько, насколько это необходимо для позднейших разъяснении онтологического смысла «сопряжения» пространства и времени. К
простиранию присутствия принадлежит самонаправленное раскрытие чего-то подобного местности. Под этим выражением мы имеем в виду ближайшим
образом куда возможной принадлежности мироокружно подручного, размещаемого средства. Во всяком обнаружении, применении, пере– и замещении
средства местность уже раскрыта. Озаботившееся бытие-в-мире направленно – направляя себя. Принадлежность сущностно связана с имением-дела. Она
фактично детерминируется всегда из взаимосвязи имения-дела озаботившего средства. Скрепы имения-дела понятны лишь в горизонте разомкнутого
мира. Его горизонтный характер впервые делает возможным и специфический горизонт местнопринадлежного куда. Самонаправляющее раскрытие местности
основано в экстатично удерживающем ожидании возможных туда и сюда. Самопростирание, как направленное ожидание местности, есть равноисходно
некое приближение (от-даление) подручного и наличного. Из предраскрытой местности озабочение возвращается от-даляя к ближайшему. Приближение и
равно оценка и измерение дистанций внутри от-даленного внутримирно наличного основаны в актуализации, принадлежащей к единству временности, в
которой становится возможно также и направление.
Поскольку присутствие как временность в своем бытии экстатично-горизонтно, оно может фактично и
постоянно захватывать и простертое им пространство. Во внимании к этому экстатично занятому пространству, здесь всегдашнего фактичного
положения, соотв. ситуации, означает никогда не пространственную точку, но открытый направлением и от-далением простор округи ближайше-
озаботившей целости средств.
В приближении, которое делает возможным «погружающееся в дело» орудование и занятость, дает о себе знать сущностная
структура заботы, падение. Экзистенциально-временная конституция последнего отличается тем, что в нем и значит также в «актуально»
фундированном приближении, актуальность настигнута ожидающим забыванием. В при-ближаюшей актуализации чего-либо из его оттуда, актуализация,
забывая там, теряется в самой себе. Отсюда происходит, что если в такой актуализации начинается «рассмотрение» внутримирного сущего, возникает
видимость, что «ближайшим образом» налицо только вещь, правда здесь, но неопределенно в пространстве вообще.
Лишь на основе экстатично-
горизонтной временности возможно вторжение присутствия в пространство. Мир не наличен в пространстве, но последнее дает открыть себя только
внутри мира. Экстатичная временность присутствиеразмерной пространственности делает понятной именно независимость пространства от времени,
наоборот даже «зависимость» присутствия от пространства, обнаружимую в известном феномене, что самотолкование присутствия и состав значений
языка вообще широко охвачены «пространственными представлениями». Этот приоритет пространственного в артикуляции значений и понятий имеет свое
основание не в специфической мощности пространства, но в способе бытия присутствия. Сущностно падая, временность теряется в актуализации и
понимает себя не только усматривающе из озаботившего подручного, но заимствует у того, что актуализация постоянно находит ему присущим, у
пространственных отношений, путеводные нити для артикуляции всего вообще понятого и толкуемого в понимании.
§ 71. Временной смысл повседневности
присутствия
Анализ временности озабочения показал, что сущностные структуры бытийного устройства присутствия, интерпретированные до выявления
временности с целью подвести к ней, сами должны быть экзистенциально приняты обратно во временность. На первых подступах аналитика избрала
темой не какую-то определенную, отличительную возможность экзистенции присутствия, но ориентировалась на незаметные, средние способы
экзистирования. Мы назвали вид бытия, в каком ближайшим образом и большей частью держится присутствие, повседневностью .
Что означает это
выражение по сути и в онтологической отчетливости, осталось темным. Не представилось в начале разыскания и путей сделать экзистенциально-
онтологический смысл повседневности хотя бы просто проблемой. Отныне бытийный смысл присутствия высветлен как временность. Может ли еще
оставаться сомнение относительно экзистенциально-временного значения титула «повседневность»? И все равно от онтологической концепции этого
феномена мы далеки. Остается даже под вопросом, достаточно ли проведенной до сих пор экспликации временности, чтобы очертить экзистенциальный
смысл повседневности.
Повседневность подразумевает все-таки явно тот способ экзистирования, в котором присутствие держится «все дни». И однако
«все дни» не означают сумму «дней», отведенных присутствию на «время его жизни». Хотя «все дни» нельзя понимать календарно, все же и такая
временная определенность тоже звучит в значении «повседневного». Первично выражение повседневность значит все же определенное как экзистенции,
владеющее присутствием все «время жизни». Мы употребляли в предыдущих анализах часто выражение «ближайшим образом и большей частью». «Ближайшим
образом» означает: способ, каким присутствие в друг-с-другом публичности «явно» бывает, пусть даже «в принципе» обыденность им как раз
экзистентно «преодолена». «Большей частью» означает: способ, каким присутствие не всегда, но «как правило» себя каждому кажет.
означает то как, мерой которого присутствие «живет настоящим днем», будь то во всех своих поступках, будь то лишь в известных, которые
предписаны бытием-друг-с-другом. К этому как принадлежит далее уют привычности, пусть даже она понуждает к тягостному и «противному».
Завтрашнее, выжидаемое повседневным озабочением, это «вечно вчерашнее». Однообразие повседневности принимает за перемену то, что всякий раз
преподносит день. Повседневность обусловливает присутствие и тогда, когда оно не избрало себе в «герои» людей.
Эти многосложные черты
повседневности характеризуют ее однако никоим образом не как голый «аспект», являемый присутствием, когда «мы» «рассматриваем» поступки и
повадки людей, Повседневность есть способ быть, к которому принадлежит конечно публичная открытость. Как манера его собственного экзистирования
повседневность опять же более или менее знакома также и всегдашнему «отдельному» присутствию, а именно через расположение вялой
ненастроенности. Присутствие может глухо «страдать» от повседневности, тонуть в ее духоте, уклоняться от нее, ища для рассеяния в делах новой
рассеянности. Но экзистенция способна также в мгновение-ока, и конечно часто тоже лишь «на мгновение», овладеть повседневностью, пусть никогда
не отменить ее.
Что в фактичной истолкованности присутствия онтически так знакомо, что мы этого даже не замечаем, экзистенциально-онтологически
таит в себе загадку на загадке. Этот «естественный» горизонт для первой постановки экзистенциальной аналитики присутствия лишь по видимости
самопонятен.
Но находимся ли мы после предыдущей интерпретации временности в более перспективном положении относительно экзистенциальной
обрисовки структуры повседневности? Или на этом запутанном феномене обнажается как раз недостаточность предыдущей экспликации временности? Не
постоянно ли мы до сих пор фиксировали присутствие в известных положениях и ситуациях, «последовательно» недоучитывая, что оно, живя изо дня в
день, «по времени» протяженно в последовательности своих дней? Однообразие, привычность, «как вчера, так сегодня и завтра», «большей частью» не
могут быть осмыслены без обращения к «временной» протяженности присутствия.
И не принадлежит ли к экзистирующему присутствию также факт, что
оно, проводя свое время, день за днем ведет счет «времени», астрономически-календарно этот «счет» упорядочивая? Лишь когда мы в интерпретацию
временности присутствия включим повседневные «события» присутствия и озаботившие его в этих событиях счеты с «временем», наша ориентировка
станет достаточно объемной, чтобы суметь сделать проблемой онтологический смысл повседневности как таковой. Поскольку же однако титулом
повседневности подразумевается по сути не что иное как временность, а последняя делает возможным бытие присутствия, удовлетворительный
концептуальный очерк повседневности удастся лишь в рамках принципиального прояснения смысла бытия вообще и его возможных видоизменений.
Пятая
Временность и историчность
§ 72. Экзистенциально-онтологическая экспозиция проблемы истории
Все усилия экзистенциальной аналитики служат
одной цели. Найти возможность ответа на вопрос о смысле бытия вообще. Разработка этого вопроса требует очертить тот феномен, в котором самом
становится доступно нечто такое как бытие, – бытийную понятливость. Последняя, однако, принадлежит к бытийному устройству присутствия. Лишь
когда это сущее сначала достаточно исходно интерпретировано, включенная в его бытийное устройство понятность бытия сама может быть осмыслена, и
на этой основе поставлен вопрос о понятом в ней бытии и о «предпосылках» этого понимания.
Хотя в деталях многие структуры присутствия еще лежат
в темноте, все же, с высветленном временности, как исходного условия возможности заботы, требуемая исходная интерпретация присутствия кажется
достигнута. Временность была выявлена в рассмотрении собственной способности присутствия быть целым. Временная интерпретация заботы была
подтверждена затем через демонстрацию временности озаботившегося бытия-в-мире. Анализ собственной способности бытия-целым обнажил укорененную в
заботе, равноисходную взаимосвязь смерти, вины и совести. Может ли присутствие быть понято еще исходнее чем в наброске его собственной
экзистенции.
Пусть мы не видим пока до сих пор возможности более радикальной постановки экзистенциальной аналитики, все же, именно в виду
предыдущего разбора онтологического смысла повседневности, просыпается тяжелое сомнение: действительно ли вся целость присутствия в аспекте его
собственного бытия-целым введена в предвзятие экзистенциального анализа? Отнесенная к целости присутствия постановка вопроса, может обладать
своей генуинной онтологической однозначностью. Даже сам вопрос может найти в свете бытия к концу свой ответ. Но смерть ведь лишь «конец»
присутствия, беря формально лишь один конец, замыкающий целость присутствия. Другой же «конец» его «начало», «рождение». Лишь сущее «между»
рождением и смертью впервые представляет искомое целое. Выходит, предыдущая ориентация аналитики осталась при всей тенденции к экзистирующему
бытию-целым и вопреки генуинной экспликации собственного и несобственного бытия к смерти «односторонней». Присутствие стояло в теме лишь так,
как оно экзистирует словно бы «вперед», оставляя все бывшее «позади себя». Не только бытие к началу осталось без внимания, но главное
протяжение присутствия между рождением и смертью. Как раз «жизненная взаимосвязь», в которой присутствие все же постоянно неким образом
держится, была при анализе бытия-целым просмотрена.
Не должны ли мы тогда, пусть то, что рассматривается как «взаимосвязь» между рождением и
смертью, онтологически вполне темно, снять принцип временности, как бытийного смысла целости присутствия? Или выявленная временность впервые
только и предлагает почву для придания однозначной направленности экзистенциально-онтологическому вопросу о названной «взаимосвязи»? Возможно,
в поле этих разысканий достижение уже то, что мы учимся не браться слишком легко за проблемы.
Что кажется «проще» чем характеризовать «жизненную
взаимосвязь» между рождением и смертью? Она состоит из последовательности переживаний «во времени». Если пристальнее вникнуть в такое
обозначение проблематичной взаимосвязи и прежде всего в ее онтологическое предубеждение, то обнаружится нечто примечательное. В этом
последовании переживаний «действительно» всегда оказывается «собственно» лишь переживание, наличное в «конкретном теперь». Прошлые и лишь
наступающие переживания напротив, уже не, соотв. еще не «действительны». Присутствие отмеривает отведенное ему временное протяжение между
обеими границами таким образом, что, «действительное» всякий раз лишь в теперь, оно как бы пропрыгивает через последовательные теперь своего
«времени». Поэтому говорят, что присутствие «временно». При этой постоянной смене переживаний самость продерживается в известной то-же-самости.
В определении этого устойчивого и его возможного отношения к смене переживаний мнения расходятся. Бытие этого устойчиво-переменного сцепления
переживаний остается неопределенным. По сути же, в этой характеристике жизненной взаимосвязи, желают то признать или нет, вводится нечто
наличное «во времени», но само собой разумеется «невещное».
Во внимании к тому, что под титулом временности было проработано как бытийный смысл
заботы, обнаруживается, что по путеводной нити расхожего толкования присутствия, в своих границах оправданного и достаточного, генуинный
онтологический анализ протяжения присутствия между рождением и смертью не удается не только провести, но даже фиксировать как проблему.
Присутствие экзистирует не как сумма моментальных действительностей следующих друг за другом и исчезающих переживаний. Это друг-за-другом не
заполняет и постепенно некую
