себе во временении время присутствие ведет

счет. Его событие на основе датирующего толкования времени, наметившегося из его брошенности в вот, день-деньское.

Эта датировка, осуществляемая

исходя из дарящего свет и тепло светила и его отличительных «мест» на небе, есть задание времени, в бытии-друг-с-другом «под одним небом» в

известных границах сразу однозначно осуществимое для «любого» в любое время и равным образом. Датирующее мироокружно доступно и все же не

ограничено тем или иным озаботившим миром средств. В этом последнем, наоборот, всегда уже сооткрыта природа окружающего мира и публичный

окружающий мир. На эту публичную датировку, внутри которой каждый задает себе свое время, всякий может вместе с тем «рассчитывать», она

употребляет публично доступную меру. Эта датировка считается с временем в смысле измерения времени, которое нуждается соответственно в

измерителе времени, т.е. в часах. Здесь заложено: с временностью брошенного, оставленного «миру „, дающего себе время присутствия открыто уже и

нечто такое как «часы“, т.е. подручное, ставшее в своей регулярной повторяемости доступным в ожидающей актуализации. Брошенное бытие при

подручном основано во временности. Она основаны часовое. Как условие возможности фактичной необходимости часов временность обусловливает вместе

их открываемость; ибо лишь ожидающе-удерживающая актуализация солнечного бега, встречающего с раскрытостью внутримирно сущего, дает возможность

вместе требует как себя толкующая – датировки из публично мироокружружно подручного.

«Природные» часы, всегда уже открытые с фактичной

брошенностью основанного во времени присутствия, впервые мотивируют и вместе делают возможным изготовление и употребление еще более удобных

часов, а именно так, что эти «искусственные» должны «ставиться» по тем «естественным», если должны со своей стороны сделать доступным время,

первично открытое в природных часах.

Прежде чем обозначить главные черты формирования счета времени и употребления часов в их экзистенциально-

онтологическом смысле, надо сперва полнее характеризовать время, озаботившее в измерении времени. Если измерение времени лишь «собственно»

публикует озаботившее время, то, следуя тому как в таком «считающем» датировании кажет себя датированное, публичное время должно быть

феноменально неприкрыто доступно.

Датировка толкующего себя в озаботившемся ожидании «потом» заключает в себе: потом, когда рассветет, время для

работ дня. Истолкованное в озабочении время всегда уже понято как время для… Всякое «теперь, когда то и то» как таковое всегда благоприятно и

неблагоприятно. «Теперь» – и так каждый модус истолкованного времени – есть не просто «теперь, когда…», но, по сути датируемое, оно по сути же

определено структурой благоприятности соотв. неблагоприятности. Истолкованное время имеет с порога черту «время для…» соотв. «не время для…».

Ожидательно-удерживающая актуализация озабочения понимает время в привязке к для-чего, со своей стороны в итоге сцепленного с ради-чего

способности присутствия быть. Опубликованное время обнажает с этим для-того-чтобы-отношением ту структуру, какую мы ранее (1 , 2 ) узнали в

значимости. Она конституирует мирность мира. Опубликованное время как время-для… имеет по сути характер мира. Потому мы называем публикуемое во

временении временности время мировым временем. И это не поскольку скажем оно налично как внутримирное сущее, каким оно никогда не может быть,

но поскольку оно принадлежит к миру в экзистенциально-онтологически проинтерпретированном смысле. Как сущностные отношения мироструктуры, напр.

«с-тем-чтобы «, связаны на основе экстатично-горизонтного устройства временности с публичным временем, напр. с «тогда-когда», должно показать

себя в нижеследующем. Во всяком случае только теперь озаботившее время дает структурно полно себя характеризовать: оно датируемо, отрезочно,

публично и принадлежит, так структурированное, к самому миру. Всякое естественно-обыденно выговоренное «теперь» например имеет эту структуру и

как таковое, хотя нетематически и доконцептуально, понято в озаботившемся давании-себе-времени присутствия.

В принадлежащей к брошенно-падающе

экзистирующему присутствию разомкнутости естественных часов заложена вместе с тем отличительная, фактичным присутствием всегда уже выполненная

публикация озаботившего времени, которая еще возрастает и упрочивается в совершенствовании счета времени и утончении применения часов.

Историческое развитие счета времени и применения часов в его возможных видоизменениях не подлежит здесь историографическому описанию. Вместо

этого поставим экзистенциально-онтологический вопрос: какой модус временения временности присутствия обнаруживается в этой направленности

формирования счета времени и применения часов? С ответом на этот вопрос должно возникнуть более исходное понимание того, что измерение времени,

т.е. вместе с тем эксплицитная публикация озаботившего времени, основаны во временности присутствия, а именно в некоем вполне определенном ее

временении.

Если «первобытное» присутствие, положенное нами в основу анализа «естественного» счета времени, мы сравним с «развитым», то

обнаружится, что для последнего день и наличие солнечного света уже не обладают преимущественной функцией, ибо это присутствие имеет то

«преимущество», что способно и ночь сделать днем. Равным образом оно уже не нуждается для установления времени в специальном, непосредственном

взгляде на солнце и его положение. Изготовление и применение своих измерительных средств позволяет прямо считывать время с особо для того

изготовленных часов. Всякое сколько-часов есть «сколько-времени». Хотя это может (Оставаться скрытым от ситуативного считывания времени,

применение часов тоже основано, поскольку часы в смысле возможности публичного счета времени должны регулироваться по «природным» часам, во

временности присутствия, которая с разомкнутостью вот впервые делает возможным датирование озаботившего времени. Формирующаяся с прогрессивным

раскрытием природы понятность природных часов задает ориентир для новых возможностей измерения времени, относительно независимых от дня и

специальных наблюдений неба.

Известным образом однако уже и «первобытное» присутствие делает себя независимым от прямого считывания времени с

неба. Иногда не фиксирует положение солнца на небе, но измеряет тень, Отбрасываемую все время имеющимся в распоряжении сущим. Это может

ближайшим образом иметь место в простейшей форме древних «крестьянских часов». В тени, всякого постоянно сопровождающей, солнце встречает в

аспекте его меняющегося пребывания в различных местах. Разную в течение дня длину тени можно «в любое время» вымерить шагами. Хотя длина тела и

ступни индивидов различны, соотношение обоих в известных пределах точности остается константой. Публичное определение времени озаботившейся

договоренности к примеру получает тогда форму: «Когда тень столько-то футов длины, мы встретимся там». Причем в друг-с-другом-бытии в более

тесных границах ближайшего мироокружения невыраженно предполагается одинаковость широты «места», в котором произойдет отмер тени шагами. Эти

часы присутствие не обязательно должно даже и носить на себе, оно известным образом само бывает ими.

Публичные солнечные часы, где кромка тени

движется противоположно ходу солнца по размеченной цифрами полосе, не нуждаются в дальнейшем описании. Но почему каждый раз в месте, занятом

тенью на циферблате, мы находим нечто подобное времени? Ни тень, ни шкала с делениями не есть само время, не больше чем их пространственное

отношение друг к другу. Где же время, которое мы таким образом прямо считываем с «солнечных часов», но также и со всяких карманных часов?

Что

означает считывание времени? «Взглянуть на часы» не значит ведь просто: рассмотреть это подручное средство в его изменении и проследить

положение стрелок. Констатируя при применении часов всякое сколько-часов, мы говорим, выражение или нет: теперь столько-то, теперь время для…,

соотв. есть еще время…, а именно теперь, вплоть до… Взглянуть-на-часы основано во взять-себе-время и им ведомо. Что обнаружилось уже при

элементарном счете времени, становится здесь яснее: взглядывающая на часы ориентация на время есть по сути теперь-говорение. Это настолько

«само собой разумеется», что мы даже не замечаем и в еще меньшей мере отчетливо знаем о том, что теперь тут всегда уже понято и истолковано в

своем полном структурном составе датируемости, отрезочности, публичности и мирности.

Теперь-говорение есть опять же речевая артикуляция

определенной актуализации, временящей в единстве с удерживающим ожиданием. Выполняемая при употреблении часов датировка проявляет себя как

отличительная актуализация наличного. Датировка не просто встает отношение к наличному, но само вступление в отношение имеет характер

измерения. Правда, мерное число может быть считано непосредственно. Здесь однако лежит: понимается содержимость масштаба в измеряемом отрезке,

т.е. определено как-часто пребывания масштаба в нем. Измерение конституируется во времени при актуализации пребывающего масштаба в пребывающем

отрезке. Лежащее в идее масштаба неизменение означает, что он во всякое время должен быть для кого угодно наличен в своем постоянстве.

Измеряющая датировка озаботившего времени толкует последнее в актуализирующем внимании к наличному, становящемуся доступным как масштаб и как

измеренное только в отличительной актуализации. Поскольку при измеряющей датировке актуализация пребывающего имеет особое первенство,

измеряющее считывание времени по часам выговаривается в подчеркнутом смысле через теперь. При измерении времени происходит поэтому такая

публикация времени, в меру которой оно всякий раз и во всякое время встречно каждому как «теперь и теперь и теперь». Это «обше»-доступное время

на часах предносится таким образом как наличная множественность теперь, без того чтобы измерение времени было тематически направлено на время

как таковое.

Поскольку временность фактичного бытия-в-мире исходно делает возможным размыкание пространства, а пространственное присутствие

всегда из раскрытого там отвело себе присутствиеразмерное вот, постольку озаботившее временность присутствия время в аспекте своей датируемости

привязано к определенному месту присутствия. Не время пришпилено к месту, но временность есть условие возможности того, что датировка может

привязывать себя к пространственно-местному, именно так, что последнее обязательно для каждого как мера. Время не впервые лишь сцепляется с

пространством, но подлежащее якобы сцепке «пространство» встречно только на основе озаботившейся временем временности. В меру фундирования

часов и счета времени во временности присутствия, конституирующей это сущее как историческое, возможно показать, в каком плане применение часов

само онтологически исторично и всякие планы как таковые «имеют историю».

Проблема измерения времени в теории относительности здесь не

затрагивается. Выяснение онтологического фундамента этого измерения заранее уже предполагает проясненность мирового времени и внутривременности

из временности присутствия и равным образом высветление экзистенциально Публикуемое при времяизмерении время никоим образом не становится через

датировку из пространственных мерных соотношений пространством. Точно так же не в том надо искать экзистенциально-онтологическую суть время

измерения, что датированное «время» определяется числовым образом из пространственных протяжении и местных перемещений пространственной вещи.

Онтологически решающее лежит скорее в специфической актуализации, делающей измерение возможным. Датировка из «пространственно» наличного

настолько не есть опространствение времени, что это мнимое опространствение означает не что иное как актуализацию наличного для кого угодно в

каждом теперь сущего в его пребываемости. В измерении времени, по своей сути необходимо теперь-говорящем, измеряемое как таковое за добыванием

меры как бы забыто, так что помимо отрезка и числа ничего не найти.

Чем меньше озаботившееся временем присутствие может терять время, тем время

становится «ценнее», тем ближе под рукой должны быть и часы. Не только надо уметь задавать время «точнее», но само определение времени должно

занимать как можно меньше времени и все же притом согласовываться с временными показаниями у других.

Предварительно требовалось лишь выявить

вообще «взаимосвязь» применения часов и берущей себе время временностью. Так же как конкретный анализ развитого астрономического счета времени

принадлежит к экзистенциально-онтологической интерпретации открытия