иметь «представителя Востока», с этим примирились.
Ваши слова о монологах — что мы Недостаточно сильны для этого», а также об одиночестве («вне альтернативы коммуникация — не-коммуникация») — мне кажется, я их понимаю, когда думаю, к примеру, о трудах Лао-цзы или Спинозы. Спиноза завещал опубликовать его «Этику» посмертно и без указания имени: он не считал важным, кто высказывает истину. Вот где высо-
кий стиль. Такие труды могут в результате способствовать коммуникации, однако не говорят о ней. Мы оба, как мне кажется, прежде всего заинтересованы в истине, которая нас связывает и которая фактически проявляется в углублении коммуникации.
Я согласен с Вами, что подлинное, сущностное всегда лежит «по ту сторону» коммуникации и не-коммуникации, субъекта и объекта, мышления и бытия и т. п. и что, утратив эту связь, все наше мышление становится беспочвенным и рассыпается. Но говорить — и сообщать — мы можем лишь в пределах противоречий, в явлениях конечного. Лишь благодаря последнему мы способны приблизиться к первому. Не только «безразличие» Шеллинга и все прочие выражения «идеалистов», но и мистика, изобилующая образами и говорящая всегда одно и то же, представляются мне великим искушением: бежать от мира, от людей и друзей и взамен не получить ничего, кроме — если получится — бесконечного света, бездонной пропасти. Признаться, я с огромным удовольствием иду этим путем об руку с древними. Но мощное усилие всегда освобождает от чар.
Освобождение, однако, происходит в основном через осознание «мыслительных техник» — Вы это отвергаете, понимая под техникой нечто много более узкое, рассудочно-опосредующее. Я имею в ввду: нам необходимо овладеть нашими мыслями и нашим мышлением — тогда мы всякий раз будем знать, что сделали осознанно, освободимся от образов и догматов и станем готовы к действительности.
С помощью мыслительной техники или метода, понятых в этом смысле, необходимо прояснить и те мистическо-спекуля-тивные мысли — быть может, самое великое и сокровенное из всего, что создала философия. Они должны потерять присущую
9—3600 257
им наивность, чтобы не зачаровать нас и не вынудить упустить действительно необходимое по времени.
Когда Вы грамматическим насилием превращаете то оштйво фрагментах Парменида в субъект предложения[386], я охотно приобщаюсь к смыслу, какой Вам затем открывается, я тронут, мне сразу же хочется услышать больше, — но потом я сомневаюсь: не заведет ли этот путь в тупик, если только опыт не преобразуется в явление этого мира, в практику, познание, — иными словами, если в нас не запечатлятся масштабы и ориентиры, явленные косвенно.
То, что Вы говорите о нас как о «гномах’*, вполне созвучно моему ощущению. Иногда я употребляю это же выражение, которое, насколько мне известно, первым использовал Буркхардт[387]. Но я сознаю и какая гордость заключена в том, чтобы войти в пространство великих, осмелиться в каком-нибудь закоулке негромко сказать свое скромное слово и заметить, что не принадлежишь к их кругу, однако был среда них, причем иначе, нежели большинство твоих современников. Потому-то мы знаем, насколько мы малы. Но вместе с тем — какое притязание: ты находился в общении с ними!
Посылаю Вам также мое выступление (в Женеве, 1946 г.)[388] и мою последнюю книгу[389], — конечно не претендуя на то, чтобы Вы все это читали, но с надеждой, что Вы при случае кое-что посмотрите, например в последней книге разделы о технике[390] и о науке[391].
Послать ли Вам мои публикации, вышедшие начиная с 1945 года? Разумеется, не для чтения, вопрос только в том, захотите ли Вы поставить эти книги на полку, или Ваше пространство зарезервировано для лучших вещей.
Ницшевский лавдшафг[392], которым мы наслаждались целый месяц, был восхитителен. Я подумал, можно ли из того места, откуда Вы мне пишете, найти средства показать кое-что для меня очевидное: почему Рильке не таков по натуре, как Гёльдерлин и Ницше, а представляет собою бессознательную мимикрию под обоих в артистически приличной жижи и смерти, но без истока и подлинности, понятную только благодаря этим двоим и некоторым другим? И как возможно странное самооткровение, какое совершают Брехт[393] и Больнов[394], провозглашая Рильке «экзистенциальным философом» и читая о нем лекции, которые почти всех убеждают, захватывают, а притом столь же благонамеренны и приличны, как и сам Рильке, — нет, это слишком: Рильке, конечно же, нельзя поставить в один ряд с этими двумя.
Но довольно об этом.
С сердечным приветом,
Ваш Карл Ясперс
[134] Мартин Хайдеггер — Карлу Ясперсу
Тодгнауберг, 21 сент. 49 г.
Не хочу более откладывать благодарность за Вашу книгу, прекрасную внутренне и внешне, и за Ваше выступление[395]. Вы очень меня порадовали, особенно Вашим посвящением[396]. Надеюсь, в октябре смогу сделать ответный подарок.
9* 259
Волны общественного доходят и сюда. Поскольку я читатель медлительный, ответить надлежащим образом пока не могу. Вообще писать трудно. Надеюсь, в обозримом будущем Вы снова приедете в Германию. Тогда непосредственный разговор мог бы кое-что привести в движение, прежде всего самое важное.
Мне кажется, очень важно, что одновременность и параллельность китайских, индийских и европейских столетий Вы мыслите как осевое время[397]. Ибо здесь скрыта мировая ось, и однажды она могла бы стать полюсом, вокруг которого вращается современная техника.
Я согласен с Вами — вскоре Вы увидите это отчетливее — и в том, что современная техника есть нечто сущностно иное, нежели вся предшествующая.
Но как раз это иное ведет свое сущностное происхождение от греческого начала европейского, и только оттуда. Я слишком мало знаю, чтобы решить, могла ли эта техника вообще произойти из двух других пространств осевого времени.
Но где масштаб интерпретации этих трех временных пространств?
Я не могу не высказать опасения, что Ваша интерпретация этих пространств (в том числе греческого), вероятно, находится в слишком традиционном круге представлений, где они выказывают больше сходства, нежели, возможно, имеют. Вы отвергаете мысль, что современная техника имеет наступательный характер. Но он у нее есть, и потому он также есть у естествознания наук и истории нового времени. Соотношение между современным естествознанием и современной техникой кажется мне у Вас недостаточно ясным. Но, по сути, оба коренятся в сущности техники, которую я намечаю в «Письме о гуманизме»[398]. Эта
сущность, насколько я вижу, есть завершенная сущность европейской метафизики. Раскрытие сущности техники начинается, скрытым образом, с ISeoc Платона. Нападение на сущее состоит уже в том, что отношение к нему приобретает характер «захвата», который в новое время развивается в опредмечивание. Сущее «ставится», т. е. привлекается к ответу перед судом исчисления. При этом судьи могут обладать до- и не-философским мнением, будто они смиренно склоняются перед природой. Однако это благоговение, разумеемое оптически, есть — онтологически — по сути нападение.
Ни о чем не подозревая (т. е. забыв о бытии), благоговение здесь находится на службе нападения; а это последнее не инсценируется исключительно человеком. Оно валится бытием, в образе воления.
Вот в таком плане я пытаюсь решить эту проблему. Когда станет поспокойнее, напишу снова.
Наш сын был уже в этапном лагере, но затем, по словам репатриантов, его опять отозвали оттуда.
С сердечным приветом,
Ваш
Мартин Хайдеггер
[135] Карл Ясперс — Мартину Хайдеггеру
Базель, 23.9.49 Дорогой Хайдегтер!
К Вашему 60-летию[399] мои сердечные поздравления! От души желаю, чтобы Ваш сын поскорее вернулся домой, а Ваши личные обстоятельства сложились благоприятнее, чем сейчас. И успеха Вам на философском пути к забытым ныне высотам!
Шестидесятый год, несомненно, начало старости. Веселье и подъем юности и зрелости более невозможны, а сейчас вдобавок неуместны. Но философствование не подчиняется биологии и как раз в старости способно активно развиваться. Быть может, только в этом возрасте и открывается непреходяще важное. Вопреки физическому упадку эта линия ведет ввысь, в вечное. Не сама собой — зачастую кажется, этого вообще не происходит; все зависит от конкретного человека. Желаю Вам добраться туда.
Старик Платон, старик Микеланджело, Рембрандт, Гете в старости — все они чудесным образом коснулись глубинного. И они вдохновляют нас, людей маленьких. Поистине загадка, что человек не обязательно должен стареть духовно.
Только что пришло Ваше содержательное письмо. Сердечно благодарю. О «наступательном характере» я, возможно, как-нибудь Вам напишу. Мне кажется, здесь нужно еще кое-что прояснить, прежде чем принять решение. Из Вашей книги, которой я жду с нетерпением, узнаю больше.
Кэте Викгориус[400] рассказывала о Вас. Добрая душа, психологически проницательная, благожелательная к людям и смелая.
Ваш Карл Ясперс
[136] Мартин Хайдеггер — Карлу Яспе:>су
Мескирх, 23 ноября 49 г. Дорогой Ясперс!
Моя благодарность за Ваше письмо ко дню рождения запоздала[401]. Оно меня очень обрадовало. Я часто думаю о Вас, но за перо берусь с трудом. Непосредственность разговора не только избавляет от многих окольных путей, но и пробуждает неожиданное. Брошюрки я получил только на днях. Текст[402] был написан этой весной для альбома о родных местах.
«Неторные тропы»[403] тоже вышли. Завтра я возвращаюсь во Фрайбург. Экземпляр книги Вы получите очень скоро.
Я работал здесь с братом, так как еще в начале месяца из-за непогоды оставаться в Тодтнауберге стало невозможно.
О моем положении я говорю неохотно. Хотя ректор Теллен-бах[404] весной предпринял шаги, чтобы достичь ясности.
Университет вновь дал ход моему заявлению от октября 1945 года о выходе на пенсию. Французская военная администрация известила меня, что и она, и министерство в Париже не возражают. 28 сент. с. г. от баденского министерства финансов — очевидно, в качестве подарка ко дню рождения — пришла весть, что мое жалованье определено в размере 160 марок в месяц.
Йорг еще в России. Срок возвращения перенесли на май 1950 года.
Я пишу все это не затем, чтобы жаловаться. Я и фрайбургских знакомых просил ничего не предпринимать. По сути, здесь боятся (в особенности политические инстанции католической церкви), что, выйдя на пенсию, я, возможно, опять начну читать
лекции и даже с нетерпением этого жду «Но с «чтением» покончено навсегда.
Вообще-то я хотел написать Вам о Вашем понимании техники, но сейчас я недостаточно сосредоточен. Надеюсь, что сумею сделать это в ближайшие недели.
Сердечно Вас приветствую,
Ваш
Мартин Хайдеггер
[137] Карл Ясперс — Мартину Хайдеггеру
Базель, 25.11.49
Сердечное спасибо! «Проселок’*[405] я прочитал с огромным волнением. Воспоминание и вечность, прекрасно и верно.
Сообщение министерства финансов меня ужаснуло. С этим никак нельзя примириться.
Приеду ли я следующим летом во Фрайбург, пока не знаю. Сейчас у меня нет документов, с которыми я как немец мог бы пересечь границу. Но я хочу приехать и был бы очень рад поговорить с Вами.
Сегодня — только этот торопливый привет. Я потихоньку выздоравливаю после опоясывающего лишая, и все силы уходят на учебную деятельность.
Сердечно,
Ваш К. Ясперс
[138] Карл Ясперс — Мартину Хайдеггеру
Базель, 2 декабря 49 г.
Сейчас я пишу, увы, по досадному, хотя, в сущности, совершенно незначительному поводу — речь идет об отзыве рецензента в газете «ЦайГ от 1 декабря[406]. Мое уважение
