схватывается как истинное.

Истина принадлежит сфере познания; здесь решается вопрос об истинном и неистинном,

и в зависимости от того, как определяются пределы и сущность познания, определяется и

сущностное понятие истины.

Познавание как познавание чего-либо всегда представляет собой уподобление

познаваемому, соразмерение-с-познаваемым. В соответствии с этим соразмерением в

познавании содержится отношение к чему-то, выступающему как критерий. Этот

критерий, равно как и отношение к нему, толкуются по-разному. Для того чтобы

разъяснить возможности истолкования природы познавания, в общих чертах отметим два77

его принципиально разных способа и в виде исключения и ради краткости прибегнем к

двум наименованиям, которые здесь означают ровно столько, сколько означают: речь идет

о понимании познания в «платонизме» и «позитивизме».

Истина в платонизме и в позитивизме. Попытка Ницше

«перевернуть» платонизм исходя из основополагающего

опыта нигилизма

Мы говорим о платонизме, а не о Платоне, потому что здесь мы не пытаемся

изначально и подробно обосновать данное понимание познания ссылками на труды

Платона, а просто в общем и целом обращаем внимание на одну определенную им черту.

Познавание есть уподобление познаваемому. Что есть познаваемое? Само сущее. В чем

оно заключается? Откуда определяется его бытие? Из идей и как ?????. Они суть то, чему

мы внимаем, когда смотрим на вещи с точки зрения их сущности, на их «чтойность», чтобытие (Was-sein) (?? ?? ?????). Мы можем усмотреть то, что делает стол столом, усмотреть

его «стельность», однако не чувственными взором тела, а взором души; такое усмотрение

есть внимание тому, что есть вещь в своей сути, в ее идее. Усмотренное таким образом

есть нечувственное (Nichtsinnliches), однако поскольку только в его свете мы познаем

чувственное (в данном случае стол), нечувственное вдобавок превосходит чувственное.

Оно предстает как сверх-чувственное (Uber-sinnliche) и как подлинная «чтойность» и

бытие сущего. Поэтому познавание должно соразмеряться со сверхчувственным, с идеей,

оно должно усматривать, вообще являть перед собой чувственно незримое: пред-ставлять

(vor-stellen). Познавание является представляющим соразмерением со сверхчувственным.

Чистое, нечувственное пред-ставление, которое раскрывается в опосредствующем

отношении представленного, называется ??????. По существу, познавание есть

познавание теоретическое.

В основе понимания познавания как познавания «теоретического» лежит

определенное истолкование бытия, и такое понимание познания имеет смысл и право на

существование только на почве метафизики. Таким образом, когда мы высокопарно

рассуждаем о «вечной и неизменной сущности науки», мы или просто пустословим, не

придавая серьезного значения своим словам, или не признаем основополагающего факта

происхождения западноевропейского понятия знания. «Теоретическое» не только

разнится с «практическим» и отличается от него, но и утверждается на вполне

определенном основополагающем опыте бытия. Это же относится и к «практическому»,

которое иногда противопоставляется «теоретическому». Оба начала и их разделение

необходимо постигать только из соответствующей сущности бытия, то есть

метафизически. Практическое не претерпевает изменений в соотнесении с теоретическим,

равно как последнее не претерпевает никаких перемен в соотнесении с изменением

практического: то и другое одновременно берут начало в метафизической

основополагающей установке.

Иначе, в сравнении с платонизмом, природу познания истолковывает позитивизм.

Здесь тоже познавание представляет собой соразмерение, однако критерий, то, на чем

прежде всего и постоянно должно утверждаться представление, является иным: это некое

предлежащее (Vorliegende) и всегда нам предположенное (Vorgesetzte), positum. Таковым

считается данное в чувственных восприятиях, чувственное. Здесь способом соразмерения

также является непосредственное пред-ставление («восприятие»), которое определяется

через опосредствующее взаимосоотнесение данностей восприятия — суждение. Сущность

самого суждения опять-таки может истолковываться по-разному, о чем мы, впрочем, здесь

распространяться не будем.

Не пытаясь связать ницшевское понимание познания с каким-либо из этих двух

основополагающих направлений — платонизмом, позитивизмом или же с какой-либо их

смешанной формой — мы можем сказать, что для него слово «истина» обозначает то же,78

что и истинное, и это значит: познанное в истине. Познавание есть научно-теоретическое

постижение действительного в самом широком смысле.

Таким образом, в целом ницшевское понимание сущности истины не выходит за

пределы обширного наследия западноевропейского мышления, как бы при этом ни

отличалось какое-либо его особое истолкование от более ранних толкований. Однако в

нашем вопросе о соотношении искусства и истины мы теперь сделали решительный шаг.

В соответствии с предпосланным разъяснением ведущего понимания истины здесь, строго

говоря, устанавливается отношение между искусством, с одной стороны, и научнотеоретическим познанием, с другой. Искусство, понятое, согласно Ницше, с точки зрения

художника, есть созидание, которое связано с красотой. Соответственно этому истина

предстает для познания как исходный предмет. Следовательно, рассматриваемое нами и

вызывающее у Ницше ужас соотношение искусства и истины должно постигаться как

соотношение искусства и научного познания или как соотношение красоты и истины.

Но почему для Ницше это соотношение выступает как разлад? Почему для него

искусство и познавание, красота и истина вообще вступают в некое акцентированное

соотношение? Ясно, что не по каким-то чисто внешним причинам, которые являются

определяющими для обычных философий культуры и наук о культуре: искусство

соседствует с наукой, и то, и другое принадлежит культуре и если возникает желание

построить систему культуры, приходится устанавливать и взаимоотношения между этими

культурными феноменами. Если бы вопрос, поставленный Ницше, был только культурофилософским в смысле построения упорядоченной системы культурных феноменов и

культурных ценностей, тогда, конечно, соотношение искусства и истины никогда не

обернулось бы разладом и тем более не вселяло бы ужас.

Для того, чтобы увидеть, каким образом с точки зрения Ницше искусство и истина

вообще могут и должны войти в акцентированное соотношение, мы исходим из нового

разъяснения его понятия истины, так как о втором члене этого соотношения, а именно об

искусстве, было сказано уже достаточно. Для того, чтобы дать более точную

характеристику ницшевского понятия истины, мы должны задаться вопросом о том, как

он понимает познавание и что полагает для него мерилом. Как относится его понимание

познания к обоим охарактеризованном нами основополагающим направлениям в

истолковании познания, то есть к платонизму и позитивизму? Однажды в коротком

замечании, которое находится в набросках к его первому сочинению (1870-1871 гг.),

Ницше сказал: «Моя философия есть перевернутый платонизм: чем дальше от истинно

сущего, тем чище, красивее и лучше. Жизнь в ее кажимости как цель» (IX, 190). Здесь

мыслитель удивительным образом предвосхищает свою позднейшую позицию в целом,

так как в последние годы творчества он как раз и трудился над этим переиначиванием

платонизма. Хотя мы и не должны упускать из виду, что «перевернутый платонизм»

раннего периода творчества весьма отличается от того, каким он, в конце концов, оказался

в «Сумерках идолов», однако после этих слов мы можем точнее определить его

понимание истины, то есть истинного.

Для платонизма истинное, истинно сущее есть сверхчувственное, идея.

Чувственное же, напротив, предстает как ?? ??; это означает не просто не-сущее, ??? ??, а

именно ??, то есть то, что не может притязать на бытие сущим, хотя в то же время и не

выступает просто как ничто. В той мере и поскольку чувственное может называться

сущим, оно должно соразмеряться со сверхчувственным; от истинно сущего на не-сущее,

так сказать, падает тень и ему достаются лишь остатки бытия.

Переиначить платонизм значит перевернуть отношение меры: то, что в платонизме

стоит как бы внизу и стремится соразмерить себя со сверхчувственным, должно

возвыситься и поставить сверхчувственное себе на службу. В таком переиначивании

чувственное становится подлинно сущим, то есть истинным, истиной. Истинное есть

чувственное. Так учит «позитивизм». Тем не менее мы поступили бы опрометчиво, если

бы представили ницшевское понимание природы познания и тем самым принадлежащую79

ему истину как нечто «позитивистское», как, собственно, почти всегда и происходит.

Спору нет, что в годы своего подлинного поворота и наступления зрелости, до начала

работы над задуманным главным произведением, над «Волей к власти», в 1879—1881

годах, Ницше прошел через крайний позитивизм, который, хотя и в измененном виде,

отразился в его позднейшей позиции. Тем не менее в данном случае речь идет именно об

этом изменении. Это тем более касается и всего переиначивания платонизма в целом. В

нем в своей глубочайшей самобытности осуществляется подлинное философское

мышление Ницше. Ему с ранних пор не давала покоя одна задача: основательно, с двух

разных сторон, продумать философию Платона. Он изучал Платона по роду своей

первоначальной профессии филолога-классика, но пришел к нему главным образом в силу

своей философской склонности. В базельский период он неоднократно читает лекции о

Платоне: это «Введение в исследование диалогов Платона» (1871—1872 гг.) и «Жизнь и

учение Платона» (1876 г.) (ср. XIX, 235 ff).

Однако уже здесь мы снова видим явное философское влияние Шопенгауэра. Сам

Шопенгауэр сознательно и недвусмысленно кладет в основу всей своей философии труды

Платона и Канта. Вот что он пишет в предисловии к своему главному произведению «Мир

как воля и представление» (1818): «Таким образом, философия Канта — единственная,

основательное знакомство с которой предполагается в настоящем изложении. Но если,

кроме того, читатель провел еще некоторое время в школе божественного Платона, то он

тем лучше будет подготовлен и восприимчив к моей речи» [Шопенгауэр. Мир как воля и

представление. М., 1992. С. 42. Перевод Ю. Айхенвальда]. Затем в качестве третьего

источника Шопенгауэр называет индийские Веды. Мы знаем, как сильно он исказил и

огрубил философию Канта. То же самое произошло и с философией Платона. Шопенгауэр

огрубил и ее, однако здесь Ницше, будучи филологом-классиком и большим знатоком в

этой области, с самого начала оказался не так беззащитен, как в случае с Кантом,

превратно истолкованным Шопенгауэром. Уже в юные годы (благодаря базельским

лекциям) Ницше обретает удивительную самостоятельность и тем самым более высокую

истину в своем толковании Платона, чем Шопенгауэр. Прежде всего он отвергает

шопенгауэровское толкование постижения идей как простой «интуиции» и подчеркивает,

что такое постижение «диалектично». Мысль Шопенгауэра о постижении идей как

интуиции берет начало в неправильном понимании учения Шеллинга об

«интеллектуальном созерцании» как основном акте метафизического познания.

Хотя это в достаточной степени филологическое и философско-историческое

толкование Платона и платонизма и является подспорьем, оно не представляет собой

решающего направления в философствующем продвижении Ницше в учение Платона и

спор с ним, то есть не является решающим для обретения опыта и осознания

необходимости переиначивания платонизма. Основополагающим опытом Ницше является

все более глубокое осмысление основного события нашей истории. Для него это

нигилизм. Ницше вновь и вновь страстно говорит об этом опыте его мыслящего вотбытия. Для слепцов, для тех, кто не может и, прежде всего, не хочет видеть, его слова

легко могут показаться не знающими меры и неистовыми. Тем не менее, когда мы

начинаем оценивать всю глубину его проницательности и размышляем о том, как тяготел

над Ницше исторический факт нигилизма, подступившего к нему почти вплотную, тогда

его слова можно расценить почти как преисполненные кротости. Одна из главных

формул, характеризующих событие нигилизма, гласит: «Бог умер» (ср. теперь «Holzwege»,

1950, S. 193—247). Эта фраза — не какой-то атеистический тезис, а формула,

выражающая основополагающий опыт события нигилизма в западноевропейской истории.

Только в свете этого опыта слова Ницше о том, что его философия есть

перевернутый платонизм, обретают весь свой размах и значение. Таким образом, именно в

этом широком горизонте надо понимать и толкование и понимание сущности истины.

Поэтому надо вспомнить о том, что же именно Ницше понимает под нигилизмом и в

каком смысле этот термин можно употреблять как историко-философское наименование.80

Под нигилизмом Ницше понимает исторический факт, то есть событие, в котором

обесцениваются высшие ценности, упраздняются все цели и все оценки начинают

противоречить друг другу. В свое время это противостояние Ницше выразил следующим

образом:

«Хорошим называют того, кто следует движениям своего сердца, но также и того,

кто прислушивается только к