искусство намечает горизонт, внутри которого можно дать оценку
тому, как обстоят дела с «истиной» и каково взаимоотношение истины и искусства. В
словах Ницше ничего не говорится о смешении художественного начала с «научным
предприятием» или даже об умалении эстетического в знании, равно как не говорится и о
том, что искусство должно бежать за жизнью и помогать ей, хотя все-таки искусство,
большой стиль должны стать подлинным законодательством для бытия сущего.
Сказанное Ницше требует знания о событии нигилизма, и для Ницше это знание
одновременно вбирает в себя волю к преодолению нигилизма — преодолению через
рассмотрение исконных причин и вопросов. «Взглянуть на науку под углом зрения
художника» значит оценить ее в контексте ее творческой силы, а не с точки зрения ее
непосредственной пользы или пустого непреходящего значения.
Само же творчество надо оценивать в ракурсе той самобытности, с которой оно
вторгается в бытие: не как простое достижение индивида и не как развлечение для
многих. Способность к оценке, то есть способность к действию согласно бытию сама
представляет собой высшее творчество, ибо это содействие готовности богов, «да»,
сказанное бытию. «Сверхчеловек» — это человек, который заново утверждает бытие —
строгостью знания и большим стилем творчества.
Глава вторая
ВЕЧНОЕ ВОЗВРАЩЕНИЕ ТОГО ЖЕ САМОГО
На основную мысль этой лекции должно намекать слово мыслителя, дело которого
сначала должно предстать перед нами для плодотворного спора:
«Вокруг героя все становится трагедией, вокруг полубога все становится игрой
сатиров, а вокруг Бога все становится — чем? Быть может, „миром»?» («Jenseits von Gut
und Bose». 150; 1886).
Учение о вечном возвращении как основная мысль
метафизики Ницше
Основная метафизическая позиция Ницше характеризуется его учением о вечном
возвращении того же самого. Ницше сам называет его учением «о безусловном и112
бесконечно повторяющемся круговороте всех вещей» («Ессе homo», XV, 65). В этому
учении содержится высказывание о сущем в его целом. Сразу бросается в глаза
безысходность и безотрадность учения, и поэтому, слыша о нем, мы его отвергаем. Мы
противимся ему тем сильнее, чем больше убеждаемся, что его нельзя «доказать» так, как
обычно мы представляем себе «доказательство». Поэтому нет ничего удивительного в
том, что мы наталкиваемся на это учение и в любом случае довольно плохо с ним
справляемся. Мы или просто выбрасываем его из философии Ницше, или, будучи не в
силах отвергнуть очевидное, по необходимости признаем его наличие как составную
часть этой философии. В последнем случае об этом учении говорят как о чем-то
особенном и невозможном, что можно было бы расценивать как личное исповедание веры
философа; к собственно философской системе Ницше оно якобы не относится. С другой
стороны, об этом учении говорят как о чем-то само собой разумеющемся, и это
оказывается таким же поверхностным и произвольным, как и его устранение, так как по
своей сути оно не перестает быть чем-то странным. Еще не ясно, можно ли с этим
странным разделаться с помощью того толкования, которое Эрнст Бертрам дает в своей
популярной книге, посвященной учению о вечном возвращении того же самого, книге, где
он называет его «дразнящим иллюзионом позднего Ницше» (см. второе издание, S. 12).
Учитывая всяческую неясность и смущение, вызываемое учением о вечном
возвращении, надо сразу же (причем поначалу лишь в форме утверждения) сказать:
учение о вечном возвращении того же самого — это основное учение в философии
Ницше. Без этого учения как основы его философия становится похожей на дерево без
корней. Что же такое этот корень, мы узнаем только тогда, когда проследим, каким
образом дерево утверждается в своем корне, как и в чем укореняется сам корень. Если же
этому учению отводят какую-то особую сферу и через сравнение тех или иных тезисов
отправляют за кулисы, тогда такая картина напоминает вырванный из почвы и
оторванный от дерева корень, который уже перестает быть корнем, уходящим вглубь
почвы (уже не идет речи ни о каком учении как основном) и превращается в нечто
странное. Учение Ницше о вечном возвращении того же самого остается для нас
закрытым, а восприятие его философии в целом и по существу не складывается до тех
пор, пока мы не начинаем вопрошать о ней в том контексте, который дает этой
философии возможность раскрыться перед нами — или, лучше сказать, в нас — в
соотнесении со всеми своими безднами и задним планом.
В учении о вечном возвращении того же самого содержится высказывание о сущем
в его целом, и тем самым оно соединяется с учениями, которые с давних пор были
известны западному мышлению и которые существенным образом содействовали
формированию западноевропейской истории, причем не только истории философии.
Таково учение Платона, гласящее, что сущность сущего содержится в «идеях», по
которым его и надо оценивать; то, что есть, соразмеряется с тем, что должно быть. Таково
учение, которое проникло в западное мышление через Библию и христианское учение
Церкви и согласно которому все сущее сотворено личностным Духом как Творцом. В ходе
западной истории учение Платона и христианское учение о сущем в целом претерпели
различные виды слияний и, следовательно, различные изменения. Благодаря смешению,
благодаря своему «не только, но и» оба учения прежде всего имеют то преимущество, что
на протяжении двух тысячелетий традиции они стали восприниматься как нечто весьма
привычное. Эта привычка остается определяющей даже там, где об исконной философии
Платона уже давно перестали думать, а также там, где христианская вера просто отмерла,
уступив место одному лишь сообразованному с разумом представлению о «всемогущем»
мировом правителе и «провидении».
Учение Ницше о вечном возвращении того же самого не является каким-то
учением о сущем наряду с другими учениями: оно проистекает из самого жесткого
противоборства с платоническо-христианским способом мышления и его влиянием в
Новое время. В то же время Ницше считает этот способ мышления основной113
особенностью западной мысли вообще и его истории в частности.
Даже если мы поразмыслим обо всем этом лишь в общих чертах, мы яснее увидим,
что еще нам остается сделать, коль скоро мы спрашиваем о метафизической позиции
Ницше в западном мышлении. Прежде всего надо рассказать о том, как в мысли Ницше
зародилось учение о возвращении, охарактеризовать ту область, в которой это учение
берет свое начало, и описать его таким образом очерчивающийся «вид». Затем надо
спросить о том, в какой мере с этим учением связана основная метафизическая позиция
философа; необходимо выяснить, в чем заключается сущность этой позиции. Только
потом, исходя из этого, можно попытаться так раскрыть основное содержание учения,
чтобы стало ясно, каким образом в нем обретают свое основание и сферу основные
фрагменты всей философии Ницше. Наконец, перед лицом этой основной метафизической
позиции Ницше как последней позиции, которой достигло западное мышление, надо
задаться вопросом о том, ставится ли в ней подлинный вопрос философии или не ставится
и если ставится, то почему и как именно.
Таким образом, лекция распадается на четыре раздела, которые вкратце можно
охарактеризовать следующими пунктами.
A. Предварительное изложение учения о вечном возвращении того же самого в
контексте его возникновения, оформления и занимаемой сферы.
B. Сущность основной метафизической позиции. Ее прежняя возможность в общей
истории западноевропейской философии.
C. Толкование учения о возвращении как последней «метафизической» позиции в
западном мышлении.
D. Конец западной философии и ее другое начало.
[Рассмотрение пункта С приходится на завершение лекции «Воля к власти как
познание», рассмотрение пункта D предпринимается под заголовком «Бытийноисторическое определение нигилизма»].
Из сказанного ясно, что больше не надо пространно заверять, что по-настоящему
понять основную метафизическую позицию Ницше мы сможем только тогда, когда
пройдем через все четыре ступени. То, что на первой ступени с необходимостью остается
неясным, на четвертой ступени обретает ясность вполне развернутого вопроса. В то же
время здесь обосновывается достоинство и необходимость философии через нее самое.
Возникновение учения о возвращении
Ницше сам рассказал нам о том, как у него возникла мысль о вечном возвращении
того же самого. Ближайшая причина, побудившая его это сделать, заключается в том, что
он придавал этому учению первостепенное значение. Более глубокая причина кроется в
том, что с юных лет Ницше положил себе за правило сопровождать свою мыслительную
работу постоянным и строгим размышлением о самом себе. Привычку говорить о себе
самом в своих сочинениях очень легко можно было бы расценить как чрезмерную
склонность к самоанализу и самообнажению. Если к тому же принять во внимание то
обстоятельство, что Ницше, в конце концов, впал в безумие, картина как будто бы сразу
становится ясной: столь серьезное отношение к собственной персоне было предвестником
позднейшего сумасшествия. Такое суждение неверно, и это само собой станет ясно в
конце данной лекции. Даже последний рассказ о самом себе, в котором, по-видимому,
Ницше не скупился на преувеличения и который был предпринят им осенью 1888 года, то
есть совсем незадолго до краха («Ессе Homo. Wie man wird, was man ist» (XV, l ff), нельзя
оценивать в ракурсе нагрянувшего затем безумия. Его тоже надо толковать в том
контексте, которому принадлежат все прочие случаи самоанализа: в контексте его
мыслительной задачи и ее исторического момента. Когда Ницше снова и снова
размышляет о самом себе, это вовсе не означает, что он впадает в тщеславное
самолюбование: на самом деле речь идет о непрекращающейся подготовке к жертве,114
которую поставленная перед ним задача требовала от него самого, требовала
необходимость, ощущавшаяся им со времен его вполне бодрствующей юности. Ибо как
иначе можно объяснить тот факт, что девятнадцатилетний старшекурсник в одном
рассказе о своей жизни пишет (18 сентября 1863 года) такие строки: «Как растение я
родился неподалеку от погоста, как человек — в доме священника»? В конце этой записи
об уже пройденном жизненном пути он пишет: «И так вырастает человек из всего, что его
некогда окружало; ему не надо разрывать оковы, ибо неожиданно, когда велит Бог, они
падают; и где то кольцо, которое его еще объемлет? Быть может, это мир? Или Бог?» (Ср.
«Mein Leben. Autobiographische Skizze des jungen Nietzsche», Frankfurt am Main, 1936). Эта
автобиография была обнаружена в 1936 году во время просмотра наследия, оставленного
сестрой Ницше, и по моему совету архив Ницше издал ее отдельной книгой. Я просто
хотел сегодняшним и будущим девятнадцатилетним немцам предложить нечто важное
для раздумья.
Оглядываясь на свою прошлую жизнь и оглядывая ее, Ницше лишь приглядывается
к своей задаче. Для него она сама есть подлинная действительность. В ней
сфокусировались воедино все отношения, как к нему самому, так и к его близким и
чужим, которых он хочет завоевать. В этом ракурсе нам надо понимать и тот
примечательный факт, что, например, наброски к своим письмам он записывает прямо в
«рукописи» — не ради экономии бумаги, а просто потому, что эти письма (ибо и они суть
размышления) принадлежат его сочинениям. Но лишь величие задачи и решимость
приступить к ней дают право или, лучше сказать, создают необходимость столь
кропотливого отношения к самому себе. Поэтому сообщения Ницше о себе никогда не
следует читать как обычные дневниковые записи или просто ради удовлетворения
любопытства. Эти сообщения, несмотря на подчас прямо противоположное впечатление,
давались ему тяжелее всего, так как они касаются всей неповторимости его и только его
призвания. Оно, помимо прочего, заключается в том, чтобы в эпоху распада и
фальсификации всего и вся, в эпоху голого рвения, ощущающегося во всем, на примере
своей собственной истории показать, что мышление большого стиля есть подлинное
