в положениях Ницше дешевого подтверждения
своему сомнительному атеизму. Однако вечное возвращение того же самого —
тяжелейшая мысль. Мыслящий ее должен стать героем знания и воли, он не смеет и не
может подгонять мир и творение мира под какую-то формулу. «Вокруг героя все
становится трагедией». Только через трагедию возникает вопрос о Боге, вокруг которого
(и это лишь «может быть») все становится миром.
Мы уже говорили о том, как девятнадцатилетний Ницше в завершении своей
биографии спрашивал: «Но где же то кольцо, которое, в конце концов, еще объемлет его
[человека]? Быть может, это мир? Или Бог?» Как теперь звучит ответ на этот ранний
вопрос? Ответ снова становится вопросом: «circulus vitiosus deus?» Однако теперь кольцо
определяется как вечное возвращение того же самого, circulus в то же время предстает как
vitiosus, ужасное; это ужасное кольцо объемлет сущее, определяет его в целом, определяет
его как мир. Кольцо и его вечность можно постичь только из мгновения; в соответствии с
этим Бог, о котором вопрошается в опыте кольца ужаса, остается предметом вопрошания
только из мгновения. Но тогда Бог есть только вопрос? Разумеется, «только» вопрос, то
есть спрошенное, призванное. Остается поразмыслить над тем, когда Бог оказывается в
большей степени Богом: в вопрошании о нем или тогда, когда он наверняка есть и когда
его как такого вполне определенного Бога можно за ненадобностью как бы отложить в
сторону, чтобы потом, при надобности, вновь «вытащить наружу»? Бог как «только»142
вопрос — что подразумевается под этим «только»? Вопрос есть не только Бог — «только»
вопрос есть также вечное возвращение, сам circulus vitiosus.
Все три сообщения о мысли мыслей суть вопросы, заданные в различном виде и на
разном уровне, и если мы довольно долгое время не можем проникнуть в их
содержательную взаимосвязь и едва ли вообще можем о ней догадываться, то сходство
формы просто напрашивается, хотя прояснить его можно только путем сравнения и
отрицания. Такое сообщение — не «учение» и не «ученый доклад» в смысле изложения
специальной научной «теории», не «учение» как высказывание ученого. Однако оно и не
философский трактат, какие пишут Лейбниц или Кант, и так же мало оно походит на
философские построения, воздвигаемые Фихте, Шеллингом и Гегелем. Если же
ницшевское сообщение не укладывается ни в форму специального научного учения, ни в
форму до сей поры известного и обычно практикуемого философского обсуждения, ни в
форму чисто поэтическую, тогда из этого, по-видимому, следует, что оно может быть
только «личным исповеданием веры», быть может, лишь «химерой». Но, быть может,
отсюда следует нечто иное: быть может, сначала нам надо спросить о том, что
представляет собой эта мысль в себе и исходя из себя — с точки зрения ее формы? Имея
перед собой произведение, построенное именно в таком смысловом выражении, мы уже
не сомневаемся в том, что нам не удастся сразу же подогнать его под наши привычные и
расхожие рубрики, что такое мышление, напротив, призывает нас к раздумью и
освобождению от всего привычного.
Предавшись этому раздумью, мы уже предвосхитили вопрос о форме, в которой
выступает мысль о вечном возвращении того же самого. Это было сделано намеренно,
чтобы намекнуть на то, что при выявлении данной формы способ сообщения, выбранный
Ницше, остается определяющим. Такое указание тем более необходимо, что, когда
поднимается вопрос об этой форме, небрежный обзор всего того, что при жизни Ницше
осталось ненапечатанным, легко может ввести нас в заблуждение. Теперь мы постараемся
познакомиться с тем, что думал Ницше о вечном возвращении того же самого, но не
сообщил остальным. Впрочем, такое ознакомление поможет нам усмотреть самое
существенное только в том случае, если оно будет не простым сообщением, а
истолкованием. Истолкование же должно предвидеть те существенные вопросы, которые
ставит сама мысль о вечном возвращении того же самого, и кроме того, прибегая к нему,
необходимо тщательно прислушиваться ко всему, сказанному Ницше.
Мысль о возвращении в неопубликованных записях
Все, что Ницше продумал и записал (но не сообщил) о «мысли мыслей» начиная с
того момента (август 1881 года), когда она пришла ему в голову, принято называть
«наследием». Если предположить, что мысль о вечном возвращении того же самого
является главной мыслью Ницше, тогда надо отметить, что она будет занимать его в
течение всего последующего периода творчества, с 1881 года по январь 1889 года. О том,
что это действительно так, свидетельствует позднейшее опубликование наследия,
приходящегося на названный период; оно содержится в XII—XVI томах
(Gro?oktavausgabe). Но если мысль о вечном возвращении того же самого как мысль
мыслей необходимо и основательно определяет все мышление Ницше, тогда его раздумья
над этой мыслью и их записи будут иметь различный характер в зависимости от того, в
какой области, в каком направлении и на каком этапе совершается его философская
работа. Это значит, что «наследие» и «наследие» — не всегда одно и то же. «Наследие» —
не какая угодно смесь и путаница набросанных замечаний, которые случайно попали в
печать. Записи не только по содержанию, но и по форме и даже по отсутствию таковой
отличаются друг от друга, так как они рождались из разного настроения и разнообразных
замыслов и умыслов: то схваченные налету, то тщательно разработанные, то лишь, так
сказать, опробованные на ощупь в минуты сомнения, а то удачно уловленные единым143
порывом мысли. Если мысль о вечном возвращении того же самого является мыслью
мыслей, тогда там, где больше всего должно проявляться ее существо, она меньше всего
будет упоминаться и оговариваться специально. Таким образом, если кажется, что
временами в записях Ницше об этой мысли ничего не говорится или, по крайней мере, не
говорится напрямую, это ни в коей мере не означает, что она стала неважной или что
вообще мыслитель отказался от нее. Обо всем этом надо помнить, если мы хотим
философски осмыслить и понять ницшевское «наследие», вместо того чтобы выхваченные
там и сям замечания сводить в какую-то «теорию».
Требования, которые мы здесь выдвигаем и которые хотим выполнить в качестве
предварительной попытки, тем более необходимы, что в ходе предшествующей
публикации наследия весь «материал» неизбежно каким-то образом упорядочивался.
Кроме того, надо упомянуть и о том, что отдельные отрывки, в которых говорится об
учении о вечном возвращении и которые относятся к различным годам и разным
рукописям и контекстам, необдуманно были пронумерованы в определенной
последовательности. Тем не менее тот, кто имеет хотя бы малейшее представление о
трудностях, с которыми сопряжена отвечающая необходимым требованиям публикация
ницшевского наследия, приходящегося именно на поздний период творчества, не станет
упрекать первых издателей за выбранный ими путь. Несмотря на неудовлетворительность
предыдущего издания несомненной заслугой первых издателей является тот факт, что они
открыли для нас оставшиеся рукописные работы; это могли сделать только они и прежде
всего Петер Гаст, который за долгие годы сотрудничества с Ницше, посвященные
подготовке его печатных манускриптов, вполне познакомился с почерком последнего и
его вариациями. В противном случае многое из плохо читаемых рукописей и нередко
самое важное сегодня было бы для нас недоступно.
Теперь мы попытаемся дать предварительную характеристику тех записей,
которые напрямую говорят об учении о возвращении, причем дать в их хронологической
последовательности. Хронологические вехи нам расставляет сам Ницше своим
троекратным сообщением этой мысли («Веселая наука», «Так говорил Заратустра» и «По
ту сторону добра и зла»). Очевидно, что особое значение имеют записи, относящиеся как
раз к той поре, когда его посетила эта мысль (август 1881 года и сразу после этого). В XII
томе содержатся неопубликованные материалы, относящиеся к 1881-1882 и 1882—1886
годам (время написания «Заратустры»). Заметки о вечном возвращении периода 1881—
1882 годов особо отмечаются на страницах 51—69, а заметки периода написания
«Заратустры» содержатся на страницах 369—371. Издатели сумели избежать
преждевременного толкования, просто обособив эти заметки, а не вынося их под другой
заголовок (метафизика — теория познания — этика). Однако первые известные нам и
одновременно самые важные и ранние записи Ницше о вечном возвращении, сделанные
после опыта, пережитого у камней Сюрлея, не включены в собственный текст XII тома:
они появляются только в «Приложении» к нему (Neugestaltete Ausgabe, 3. Aufl. S. 425-
428). В первом же издании XII тома эти отрывки, напротив, стоят в разных местах (S.5,
S.3, S. 4, S. 128, S. 6) и частично не приводятся. Тот факт, что во втором, переработанном
издании важнейшие отрывки приводятся в «Приложении», свидетельствует о полной
беспомощности издателей. Мы должны начать с того, что в нынешнем издании плетется в
хвосте и что, следовательно, можно легко пропустить.
Сразу же надо освободиться от поспешных оценок. Издатели, например (а. а.
О.425), пишут: «При этом с самого начала друг другу сопутствуют два замысла. Один
направлен на теоретическое изложение учения, другой — на поэтическую трактовку».
Хотя мы тоже говорили о «поэтическом» изложении учения о вечном возвращении в
«Заратустре», мы тем не менее не торопились проводить различие между ним и
«теоретическим» изложением — и не потому, что приведенные отрывки из «Веселой
науки» и из «По ту сторону добра и зла» не являются теоретическим изложением, а
потому, что в данном случае само слово и понятие «теоретический» ровным счетом144
ничего не значит, и прежде всего тогда, когда, следуя примеру издателей и комментаторов
Ницше, «учение» пытаются отождествить с «изложением в прозе». Различие между
«теоретическим» и «поэтическим» восходит к путанице в мыслях, и если оно и имеет
какое-то значение, то, во всяком случае, здесь оно неуместно. Дело в том, что, когда
Ницше обдумывает свою главную мысль, его «поэтическое» так же «теоретично», как
«теоретическое» в себе «поэтично». Все философское мышление и как раз самое строгое и
прозаическое всегда поэтично в себе и несмотря на это никогда не является поэзией.
Наоборот поэтическое произведение (например, гимны Гельдерлина) может быть весьма
глубоким по мысли, но несмотря на это оно никогда не является философией. «Так
говорил Заратустра» — в высшей степени поэтическое произведение, и все-таки это не
художественная вещь, а «философия». Так как всякая действительная, то есть большая
философия — это и мысль, и поэзия, различие между «теоретическим» и «поэтическим»
не может быть причиной отличия одних философских записей от других.
Четыре записи августа 1881 года
Теперь мы рассмотрим четыре записи о вечном возвращении, сделанные в августе
1881 года. Все они выступают как наброски к произведению, и из этого уже становится
ясно, какое значение Ницше придает мысли о возвращении того же самого.
Хронологически эти записи были сделаны за год до первого сообщения о вечном
возвращении, содержащегося в «Веселой науке», и они уже намекают на характер всей
трактовки этого учения в дальнейшем. Тем самым одновременно подтверждаются слова
самого Ницше, сказанные им о «Заратустре» в «Ессе homo», где он говорит, что мысль о
возвращении является «основной концепцией произведения». Первый набросок гласит
(XII, 425):
«Возвращение того же самого
1. Вбирание основных заблуждений.
2. Вбирание страстей.
3. Вбирание знания и отрекающегося знания. (Страсть познания).
4. Невинный. Единичный как эксперимент. Облегчение жизни, понижение,
ослабление — переход.
5. Новая тяжесть: вечное возвращение того же самого. Бесконечная важность
для всего грядущего нашего знания, заблуждений, наших привычек, образа жизни. Что мы
делаем с остатком нашей жизни — мы, которые почти всю ее провели в глубочайшем
неведении? Мы учим учению — это сильнейшее средство вобрать его в самих себя. Наш
вид блаженства, как учителей величайшего учения.
Начало августа 1881 года в Сильс-Мария, 6000 футов
