мысли, все существенное уже присутствует в
этой первой попытке, но остается нераскрытым до конца. Там, где делается попытка этого
раскрытия, оно прежде всего совершается с помощью уже имеющихся средств,
применявшихся в прежнем толковании сущего. Если же в творчестве великих мыслителей
и случается нечто похожее на катастрофу, оно выражается не в том, что они терпят
фиаско и не могут идти дальше, а в том, что они продолжают идти, то есть позволяют148
определять себя по самому первому воздействию их мыслей, которое всегда оказывается
неверным. Роковым всегда оказывается стремление идти «дальше», вместо того чтобы
вернуться к источнику собственного начинания. Наверное, в будущем историю западной
философии придется усваивать и в этом горизонте, причем могут обозначиться весьма
примечательные и очень поучительные смысловые ракурсы.
Но если летом 1881 года Ницше уже все сказал о своей мысли мыслей, то можно ли
ждать от него чего-нибудь нового потом? Такой вопрос задают любопытствующие,
главная особенность которых заключается в том, что до предмета их любопытства им в
сущности и изначально нет никакого дела; всякое любопытство питается равнодушием.
Любопытствующих постигает разочарование. По существу, Ницше не добавляет ничего
«нового»; кажется, что он застрял на месте и что его величайшая мысль просто надоела
ему. Или, быть может, все выглядит как раз наоборот: он настолько остается верным этой
мысли, что просто разбивается о нее, что бы там ни говорила медицина о его безумии?
Мы ставим вопрос иначе: мы спрашиваем не о том, появляется ли что-либо новое,
а о том, усваивается ли более раннее и сказанное в самом начале и если усваивается, то
как именно. И здесь, наверное, самым важным оказывается даже не то, появляются ли
впоследствии недвусмысленные заметки и записи о вечном возвращении, а, скорее, та
новая ясность, которая теперь пронизывает ницшевское вопрошание в целом и выводит
его мышление на новый уровень. Если в последнее время нам пытаются внушить, что в
последующий период творчества учение о вечном возвращении разрешается и
упраздняется учением о воле к власти, то в ответ на это можно сказать и доказать, что
учение о воле к власти восходит только к учению о вечном возвращении и постоянно
сохраняет в себе это начало, как поток свой источник.
Обобщающее изложение мысли:
сущее в целом как жизнь, как сила; мир как хаос
Приведя эти четыре наброска, мы тем самым обрели позицию, которая не только
бросает определенный свет на три сообщения, опубликованные самим Ницше, но и
наделяет нас тем ракурсом видения, который помогает лучше разобраться в
рассматриваемых ниже записях.
Первая их группа (XII, 51-69) относится к периоду, начавшемуся сразу после
августа 1881 года и продлившемуся до появления «Веселой науки», опубликованной год
спустя. Издатели разделили имевшийся материал на две части, первая из которых (nn.
51—63) была озаглавлена как «Изложение и обоснование учения». Заголовок второй (nn.
63— 69) гласит: «Воздействие учения на человечество». Такое деление отражало точку
зрения, которая не восходит к самому Ницше; в результате появления таких заголовков,
которые, на первый взгляд, избегают всякого вмешательства в текст, учение о
возвращении сразу начинают относить к «теории», которая затем якобы должна получить
«практические результаты». Главное же в этом учении, а именно то, что оно не является
ни «теорией», ни практической жизненной мудростью, в этом разделении материала не
заявляет о себе даже как вопрос. На первый взгляд безобидное и почти само собой
разумеющееся деление существенным образом способствовало непониманию учения о
возвращении. Неверное толкование мысли о возвращении как «теории» с вытекающими
из нее практическими результатами еще быстрее нашло свое признание и по той причине,
что в записях Ницше, которые якобы должны дать «изложение и обоснование»,
используется «естественнонаучный» язык. Ницше даже ссылается на естественнонаучные,
физические, химические и биологические сочинения того времени и в письмах этих лет
говорит о своих планах изучать естественные науки и математику в одном из больших
университетов. Все это достаточно ясно подтверждает, что сам мыслитель в учении о
возвращении обращал внимание и на «естественнонаучный аспект». Во всяком случае,
внешняя картина говорит в пользу этого. Однако вопрос заключается в том, можно ли149
воспринимать эту внешнюю картину как критерий в истолковании мысли мыслей
ницшевской философии, даже если он сам давал повод так считать. Постановка этого
вопроса тем более необходима в тот момент, когда мы осмыслили философию Ницше и
разбирательство с ней, то есть со всей западной философией, как дело этого и будущего
столетий.
В этой предварительной характеристике мы намеренно следуем тому
сомнительному делению отрывков, которое было дано в предыдущем издании; быть
может, таким образом скорее станет ясно, что в них не говорится о «естественной науке».
Связь отдельных отрывков ни в коей мере не представляется очевидной. Прежде всего не
следует забывать о том, что последовательность отрывков за номерами 90—132,
представленная в упомянутом издании, у самого Ницше нигде не встречается; отрывки,
выстроенные в этом издании друг за другом, в соответствующей рукописи (М III)
находятся в самых разных местах: например, отрывок за номером 92 находится на
странице 40 рукописи, 95 отрывок — на 124 странице, 96 — на 41 странице, 105 — на 130
странице, 106 отрывок — на 130 и 128 страницах, 109 отрывок — на 37 странице, 116 —
на 33 странице, 122 отрывок — на 140 странице. Таким образом, уже сама
последовательность, в которой мы эти отрывки читаем, вводит нас в заблуждение,
которого, правда, издатели не хотели.
Мы постараемся избежать его, хотя рукопись Ницше не дает для этого никакой
надежной путеводной нити. Ее можно отыскать только в целостном понимании всего
содержания. Мы постараемся выявить здесь основную мысль следующих друг за другом
отрывков. При этом самый важный момент заключается в выяснении того, что вообще
имеет в виду Ницше и как он на все это смотрит. Это можно сделать только при
тщательном истолковании каждого отрывка, что, конечно же, не входит в задачу данной
лекции. Однако для того, чтобы восстановить направляющий ракурс видения Ницше и
тем самым представить ту основную внутреннюю связность вопросов, отталкиваясь от
которой он говорит в этих отдельных отрывках, мы избрали путь обобщающего
изложения. Оно, наверное, тоже не лишено некоторого произвола, так как намечается
нами, и открытым остается вопрос о том, в каком предвосхищения и какой широте
постановки вопроса берет начало предлагаемый нами набросок. Его существенное
содержание мы изложим в десяти пунктах и проясним их взаимосвязь.
1. Итак, что имеет в виду Ницше? Ответ: мир в его целостности. Что сюда
относится? Вся полнота безжизненного и живого, причем живое вбирает в себя не только
растения и животных, но и человека. Безжизненное и живое не сополагаются друг с
другом как две самостоятельные области и не накладываются одно на другое: они
взаимопроникают друг друга во взаимосвязи становления. Что же представляет собой их
единство: нечто «живое» или «безжизненное»? Ницше пишет:
«Весь наш мир — это прах бесчисленных живых существ, и хотя живое еще так
мало в сравнении с целым, все однажды было претворено в жизнь, и так оно и
продолжается» (XII, 112).
Кажется, что этой мысли противоречит другая, из «Веселой науки» (109):
«Остережемся говорить, что смерть противостоит жизни. Живое есть лишь вид
мертвого и притом весьма редкий».
Здесь указывается на то, что по отношению к целому живое по своему количеству
невелико, а по наличию встречается довольно редко. Однако это малое и редкое всегда
остается как бы горящей головней для множества праха. Следовательно, можно было бы
сказать, что мертвое — это вид живого и ни в коем случае не наоборот. Такое положение
действительно имеет силу, потому что мертвое исходит из живого и в своем численном
превосходстве снова обуславливает его. В таком случае живое есть лишь вид изменения и
творческой силы жизни, а мертвое — некое промежуточное состояние. Правда, такое
истолкование ницшевского мышления этого периода не является совершенно точным, и,
кроме того, сохраняется противоречие между этими двумя мыслями, которое формально150
выглядит так: мертвое есть прах бесчисленных живых существ; живое есть лишь вид
мертвого. Сначала живое определяет происхождение мертвого, а потом мертвое
определяет вид живого. Сначала мертвое имеет преимущество, но потом оно снова
уступает живому.
Быть может, здесь вступают в игру два разных взгляда на мертвое. Если это так,
тогда возможность противоречия отпадает. Если мертвое берется в отношении его
познаваемости и если само познавание понимается как фиксация чего-то неизменного,
однозначного и недвусмысленного, тогда мертвое как предмет познания имеет
преимущество, а живое, будучи двусмысленным и многозначным, выступает только как
вид и видоизменение мертвого. Если же, напротив, само мертвое мыслится в отношении
его происхождения, тогда оно есть только прах живого. Тот факт, что последнее по
частоте встречаемости и размещению уступает первому, не противоречит тому, что
мертвое все-таки происходит из живого, коль скоро высшему свойственно оставаться
редким и уникальным. Из всего этого для нас становится ясно главное: отделяя мертвое от
живого по одному-единственному критерию, мы еще не касаемся существа дела, мир
оказывается более загадочным, чем этого хотелось бы нашему исчисляющему разуму
(относительно преимущества мертвого см. XII, 495 ff, особенно 497).
2. Какая особенность мира является наиболее всеобщей? Ответ: «сила». Что такое
сила? Никто не отважится прямо и однозначно сказать, что это такое. Здесь мы можем и
должны сразу же отметить только одно: «силу» Ницше не понимает и не может понимать
так, как ее понимают в физике, потому что понятие силы в этой науке, мыслят ли силу
чисто механически или динамически, всегда остается только понятием обозначения меры
в системе исчисления, и поэтому физика, как только она в процессе выработки научного
представления начинает осмыслять природу, вообще никогда не мыслит силу как силу.
Физика всегда принимает во внимание только те или иные отношения силы, причем
делает это с точки зрения величины ее пространственно-временного проявления. В тот
момент, когда она привносит природу в область «эксперимента», она тут же привносит
туда и математическое, техническое отношение (в широком смысле) между просто
величиной силы и ее воздействием, делая это с установкой на рациональность. Физика,
которая должна быть полезной и в то же время хотела бы быть иррациональной,— абсурд.
Если мы захотим назвать ницшевское толкование сущего «динамическим», поскольку погречески сила — это ???????, тогда нам придется сказать о том, что означает это слово; во
всяком случае, оно не подразумевает того «динамического», которое противопоставляют
«статическому»: такое различие восходит к тому способу мышления, который, в
сущности, остается механистическим. Не случайно «динамика» и «статика» —
наименования из физико-технической области. Тот, кто переносит представления, взятые
из этих сфер, на сущее в целом, добивается только одного — совершенной путаницы в
мыслях. Так как Ницше в основной своей духовной установке всегда вполне определенен,
а в словах и образах, правда, с необходимостью остается подверженным веяниям
современности, для того, чтобы последовать за его мыслью, надо обладать той строгостью
мышления, которой точность математических естественных наук уступает не только в
мере, но и по существу. Тот, что Ницше называет силой, в ближайшие годы проясняется
для него как «воля к власти».
3. Ограничена ли сила или безгранична? Она ограничена. Почему? Для Ницше
причина кроется в самой сущности силы. По своей сути сила конечна. Если мы
предположим, что она «бесконечно растет» (n. 93), то откуда она в таком случае
«питается»? Так как сила постоянно отдает какую-то свою часть и при этом не исчезает,
она
