доказывать, оставаться
неубедительным, потому что оно не затрагивает полагающей мерило связи с истиной и не
вторгается в нее. Например, доказательство бытия Бога может быть построено с помощью
всех средств самой строгой формальной логики и все-таки оно ничего не доказывает,
потому что Бог, которому зачем-то надо, чтобы его существование доказывали, в конце
концов, очень небожественен, и доказывание его существования очень похоже на
богохульство. Приведем другой пример: можно пытаться (и это происходит снова и
снова) посредством опыта, экспериментально доказать принцип причинности. Такое
доказательство хуже отрицания действительности этого принципа, предпринятого по
каким-либо философским соображениям или без них, ибо оно основательно запутывает
всякое мышление и вопрошание, поскольку принцип по его сущности никогда нельзя
доказать эмпирически. В любом случае эмпирик делает ложное заключение из факта
недоказуемости: стало быть, и данный принцип вообще невозможно доказать. Свои
доказательства и свою истину он считает единственно возможными, а все, что ему
недоступно, представляет как суеверие, с которым «невозможно ничего начать», как
будто предельно большое и глубокое на самом деле представляют собой то, посредством
чего «мы» никогда не можем чего-либо «начать» (разве что с помощью таких мыслей
окончательно отделаться от этого большого и глубокого). Доказательство доказательству
Относительно «доказательств», которые Ницше приводит в пользу своего учения о
вечном возвращении, можно сказать, что все прежние изложения и толкования этих
доказательств старательно следуют его собственным словам: «Все говорят обо мне, но
никто обо мне не думает». Да, никто не промысливает его мысли. Правда, это
промысливание (Hindurchdenken) имеет ту довольно тягостную особенность, что оно
удается только в том случае, если мыслящий старается не «отмыслить» мыслимые мысли,
а «измыслить» их— только в таком случае это промысливание дает результат и не
запутывается в самом себе.
В случае с ницшевскими доказательствами вечного возвращения того же самого
было особенно удобно сразу же, не роняя своего достоинства, давать отставку его
мышлению. Рассуждают так: своими доказательствами Ницше запутался в физике,
которую он, во-первых, недостаточно понимает, и которая, во-вторых, просто не
относится к философии. Мы же, люди весьма умные, знаем, что естественнонаучными
положениями и аргументами нельзя доказать философское учение. Но мы хотим и
должны простить Ницше это его заблуждение в естественной науке, ибо и он на рубеже
семидесятых и восьмидесятых годов какое-то время увлекался позитивизмом, когда161
каждый, кто хотел что-то представлять из себя и потягаться с Геккелем и его товарищами,
придерживался «естественнонаучного мировоззрения». В те десятилетия «либерализма»
только что появилась идея «мировоззрения»; каждое «мировоззрение» в себе, как таковое,
либерально! Таким образом, надо просто оставить в покое этот прыжок Ницше в
естественную науку как некую историческую достопримечательность.
Ясно, что при таком подходе не приходится рассчитывать ни на какое
продумывание ницшевской «мысли мыслей».
Правда, в последнее время делаются попытки все-таки продумать доказательства
Ницше в пользу этой мысли. Указание на сущностную связь между «бытием» и
«временем» породило изумление. Рассуждают так: если учение Ницше о вечном
возвращении того же самого касается мирового целого, следовательно, сущего в целом,
вместо которого, впрочем, также довольно грубо говорят о «бытии», если вечность и
возвращение как прорыв прошлого и будущего связаны со «временем», тогда, наверное, в
учении Ницше о вечном возвращении того же самого, в конечном счете, действительно
что-то есть, и мы не можем, как раньше, проходить мимо его доказательства как мимо
какого-то неудачного замысла. Не скупясь на математические выкладки, даже
показывают, что эти доказательства не так уж плохи, если, конечно, не считать некоторых
«ошибок». Говорят, что Ницше даже предвосхитил некоторые мысли современной
физики, а что для современного человека может быть больше его науки! Это, на первый
взгляд, более объективное и утвердительное отношение к ницшевским доказательствам на
самом деле так же сомнительно, как и противоположное; оно беспредметно, потому что
«предмет», о котором идет речь, не затрагивается, да и не может быть затронут, ибо как
отклонение этих доказательств, так и признание их исходят из одной и той же общей
предпосылки, согласно которой в данном случае речь идет о доказательствах
«естественнонаучных». Это предвзятое мнение есть самое настоящее заблуждение,
которое с самого начала делает невозможным всякое понимание, потому что делает
невозможным всякое подлинное вопрошание.
По-прежнему сохраняется необходимость как следует разъяснить основание,
начало, направление и сферу существования мыслей Ницше. Кроме того, надо знать, что,
сделав все это, мы совершили только самую необходимую подготовительную работу, так
как вполне возможно, что форма, в которой Ницше замышляет и предлагает свои
доказательства, остается лишь передним планом и что этот план может еще раз ввести в
заблуждение относительно подлинного «метафизического» движения мысли. Кроме этого,
надо помнить и о том внешнем обстоятельстве, что записи Ницше не выстроены
сообразно своему внутреннему единству. И тем не менее главные мысли ясны и позднее
они снова заявляют о себе, после того, как Ницше оставил далеко позади свой
«позитивистский» период, который якобы заставил его уклониться в естественную науку.
Теперь мы ограничимся характеристикой основных этапов в развитии его мысли.
Итак, Ницше стремится доказать, что вечное возвращение того же самого является
основным определением мирового целого. Если мы, со своей стороны, решим, забегая
вперед, несколько точнее назвать вид такого определения сущего в его целом и
отъединить его от других, нам придется сказать так: вечное возвращение того же самого
должно доказываться как способ того, как именно сущее в целом есть. Это можно
сделать, только показав, что способ того, как сущее в целом есть, с необходимостью
берет свое начало в том, что мы назвали состоянием мирового целого. Оно предстает
перед нами в уже приведенных определениях. Следовательно, мы вернемся к ним и
посмотрим, доказывают ли они в их взаимосвязности (и если да, то как) необходимость
вечного возвращения того же самого.
Из всеобщего характера силы проистекает конечность (замкнутость) мира и его
становления. В соответствии с этой конечностью становления мировые события не могут
поступательно уходить в бесконечное. Следовательно, мировое становление должно течь
вспять.162
Однако мировое становление совершается в текущем назад и вперед и не имеющем
конца (бесконечном) времени как времени действительном. Если бы конечное
становление, протекающее в таком бесконечном времени, могло достичь состояния
равновесия как состояния уравнивания и покоя, оно уже давно достигло бы его, так как с
точки зрения числа и вида конечные возможности сущего должны с необходимостью
исчерпаться в бесконечном времени и уже исчерпались. Но поскольку такого состояния
равновесия как бездействия не существует, значит, оно никогда не было достигнуто, то
есть в данном случае получается, что оно вообще не может существовать. Поэтому
мировое становление как конечное и в то же время оборачивающееся вспять есть
становление непрестанное, то есть вечное. Однако поскольку это становление как
становление конечное постоянно совершается в бесконечном времени и поскольку его
конечные возможности никогда не исчерпываются, оно с какого-то момента уже
повторяется, причем повторяется бесконечно и, будучи становлением постоянным, в
будущем также будет повторяться. Так как мировое целое в формах своего становления
конечно, но при этом для нас практически неизмеримо, возможности изменения его
общего характера тоже конечны, хотя для нас они в каждом случае предстают в облике
бесконечного, потому что для нас они необозримы и, следовательно, постоянно новы. И,
наконец, поскольку связь воздействия между отдельными, численно конечными
событиями становления оказывается замкнутой, каждое такое событие в своем обратном
движении должен влечь за собой все прошедшее или, предвоздействуя, в то же время
сталкиваться с ним. Таким образом, каждое событие становления должно снова
воссоздавать себя самое; оно и всякое другое возвращаются как то же самое. Вечное
возвращение целого (Ganze) мирового становления должно быть возвращением того же
самого.
Возвращение того же самого было бы невозможным только в том случае, если бы
его вообще можно было избежать. Это предполагало бы, что мировое целое запрещает
себе возвращение того же самого, и предусматривало бы некое упреждающее намерение и
соответствующее целеполагание, а именно полагание конечной цели: каким-то образом
избежать возвращения того же самого, которое в себе неизбежно по причине конечности и
непрестанности становления в бесконечном времени. Однако предпосылка такого
целеполагания противоречит общему состоянию мирового целого как хаоса
необходимости. Следовательно, остается только то, что уже необходимым образом
заявило о себе: становление, то есть в данном случае и бытие мирового целого как
вечного хаоса необходимости, характеризуется вечным возвращением того же самого.
Мнимый естественнонаучный подход в доказывании.
Если мы ретроспективно проследим развитие этой мысли и спросим, каким
образом «доказывается» тезис о вечном возвращении того же самого, мы увидим, что ход
доказательства таков: из положений, характеризующих состояние мирового целого, в
качестве необходимого вывода следует положение о вечном возвращении того же самого.
Не вдаваясь теперь в обсуждение вопроса о том, к какому виду «заключения» это
доказательство прибегает, мы можем принять решение, которое будет иметь значение для
всего дальнейшего размышления — хотя бы в виде принципиального разъяснения.
Мы спрашиваем, является ли вообще это доказывание «естественнонаучным»,
совершенно не имея в виду его убедительность и «добротность»? Что в нем «естественнонаучного»? Ответ: ровным счетом ничего.
О чем идет речь в самом этом доказывании и в предпосланном ему перечне
определений сущности мира? Речь идет о силе, конечности, бесконечности, тождестве,
возвращении, становлении, пространстве, времени, хаосе, необходимости. Все это не
имеет никакого отношения к «естественной науке». Если бы здесь мы вообще захотели163
рассматривать естественную науку, нам пришлось бы сказать только о том, что она,
конечно, предполагает такие определения, как становление, пространство, время,
тождество и возвращение, а именно с необходимостью должна их предполагать, причем
предполагать как нечто такое, что вечно остается закрытым для круга поднимаемых ею
вопросов и используемой ею формы доказывания.
Хотя естественная наука с необходимостью прибегает к использованию
определенных представлений о силе, движении, пространстве и времени, она тем не менее
никогда не может сказать, что такое сила, движение, пространство и время, потому что
она вообще не может спрашивать об этом, пока остается естественной наукой и не
совершает внезапного перехода в философию. Любой науке как таковой, то есть как
науке, каковой она является, остаются недоступными ее основные понятия и то, что они в
себя вбирают; это связано с тем, что никакая наука с помощью своих собственных
научных средств ничего не может сказать о себе. Никогда нельзя математически составить
представление о том, что такое математика, никогда нельзя на филологическом уровне
обсуждать, что такое филология, никогда нельзя с биологической точки зрения
определить, что такое биология. Вопрос о том, что такое наука, перестает быть научным
вопросом. В тот момент, когда ставится вопрос о науке вообще, то есть об определенном
виде возможной науки, вопрошающий вступает в новую сферу, для которой характерны
иные притязания в доказывании и формы доказательств, отличные от тех, которые в
науках считаются привычными. Это сфера философии. Философия не привязана к наукам
и не является некоей надстройкой над ними, она заключена в сокровенной сфере самой
науки, так что верным оказывается следующее положение: просто наука лишь в той мере
научна, то есть представляет собой подлинное знание, возвышающееся над голой
техникой, в какой она философична. Исходя из этого, можно сполна оценить ту меру
бессмыслицы и вздора, которая содержится в стремлении якобы обновить «науки» и в то
же время упразднить философию.
Что означает «философичность» науки? Это не значит, что она что-то заимствует у
философии, покоится на ней, отсылает к ней, прибегает к ее словоупотреблению и
использует ее понятия. Это вообще не означает, что «философия» как философия, то есть
как сформированный свод учения, как утвержденное
