ущербной: признак нарастающего смущения, в существовании которого,
правда, не хотят признаться. Таким образом, самое существенное и самое характерное не
обретает свободы, но сразу же втискивается в систему избитых и затасканных
представлений. Точно так же обстоит дело и с (опять-таки выдержанным в ином ракурсе)
различием между «поэтическим» и «прозаическим» изложением учения или его
«субъективной» и «объективной» сторонами. Однако мы уже уловили важный момент,
если, вникая в это, пусть еще смутно и неясно пережитое, «учение», подмечаем, что
упомянутые ракурсы толкования остаются сомнительными и искажают наше видение.
Ближайшим следствием отказа от этого удобного круга представлений станет наше
стремление обрести тот горизонт, на котором вспыхнут очертания этой формы или, на
первый случай, обозначатся основания для определения ее закона. Но как нам усмотреть
этот горизонт? Он может появиться только из взгляда на всю целокупность ницшевской
философии, а именно на целое, как оно само согласно собственному закону пробивается к
своей собственной форме. Но где мы ощущаем эту влекомость, эту динамику
столкновений и крушений? Ответ: в усилиях Ницше, направленных на его «главное
произведение». В незавершенности планов должно обнаруживаться, что сохраняется, что
отбрасывается, а что преобразовывается; здесь должны выявиться те полюса, которые как
бы концентрирую всю тревогу его мышления.
Три взаимосближающихся полюса, вокруг которых вращаются все тревожные
мысли, связанные с отысканием должной формы, мы обнаруживаем благодаря трем
заголовкам, которые выбираются в качестве заглавия для задуманного труда, причем
отвергнутый заголовок не вытесняется окончательно: вечное возвращение, воля к власти,
переоценка всех ценностей. Структура этих трех заголовков, а именно структура,
предначертанная ими самими, есть форма, искомая, ищущая себя форма. Все три
заголовка подразумевают целое этой философии и ни один не отражает его целиком,
потому что форму этой философии нельзя выстроить согласно какому-то одному ракурсу.
Хотя мы не можем сразу уловить какое-то одно ясное предначертание структуры в
которой «вечное возвращение», «воля к власти» и «переоценка всех ценностей»
одинаково изначально образуют единство, мы с полной уверенностью можем признать,189
что сам Ницше видел ясную возможность такого оформления, ибо, не будь такого
видения, оставалась бы непонятной неколебимость основной установки, которая
проглядывает через все многообразие задуманных планов.
Однако эти планы и сухое нанизывание друг на друга заголовков и номеров только
в том случае что-то говорят, когда они пронизаны и наполнены светом знания о том, что
они хотят преодолеть. Такого знания у нас нет. Понадобятся десятилетия, чтобы оно
сложилось, и поэтому наша попытка путем сравнения этих планов обнаружить
образующий их закон не пойдет дальше искусственно созданного подхода, который берет
на себя смелость извне сформировать «систему» Ницше. Для того чтобы приблизиться к
нашей цели, чтобы, прежде всего, четко ее обозначить, нам надо выбрать некий
предварительный путь, став на который мы в какой-то мере сумеем себя предохранить от
опасной гулкой пустоты заголовков.
Нам надо постараться отыскать внутреннее строение истины мысли о вечном
возвращении того же самого как основной истины философии Ницше. Истина этой мысли
касается сущего в целом. Однако так как эта мысль по своей сущности хочет стать
величайшей тяжестью и, следовательно, определять человеческое бытие и, таким образом,
нас самих посреди сущего в целом, истина этой мысли только тогда является истиной,
Нам могли бы возразить, сказав, что, мол, это само собой разумеется и сразу же
ясно из того, что мысль о вечном возвращении того же самого затрагивает все сущее и,
следовательно, также и нас, которые, как отдельные его проявления и, быть может, как
пылинки, принадлежат этому сущему и вращаются в нем. Однако сама мысль есть только
тогда, когда мыслящие — есть. Поэтому они есть нечто большее и отличное от простых
случаев осмысленного. Те, кто осмысляют эту мысль, не есть и никогда не были просто
какими-то людьми, появляющимися где-то и когда-то. Осмысление этой мысли имеет
свою глубоко самобытную историческую необходимость и определяет даже историческое
мгновение. Только из этого мгновения появляется вечность осмысленного в этой мысли.
Таким образом, то, что охватывает мысль о вечном возвращении того же самого, область,
к которой эта мысль относится и которую властно пронизывает и только так и образует,
описывается не путем одной лишь суммирующей констатации, когда все сущее в своей
области уподобляется орехам в мешке. Область этой мысли требует предварительного
определения; взирая не нее, мы раньше всего надеемся усмотреть что-либо от той
структуры, которую истина этой мысли сама требует как свою форму.
Область мысли о возвращении: учение о возвращении как
преодоление нигилизма
Наш анализ мысли о возвращении был бы слишком поверхностным, то есть мы не
продумывали бы ее вообще, если бы всюду не возникал вопрос об этой области. Под
«областью» мысли о вечном возвращении мы понимаем единый контекст того, откуда эта
мысль определяется, и того, в каком направлении она сама является определяющей; эта
область подразумевает единство сферы ее происхождения и сферы ее господства. Вопрос
об этой области должен наделить мысль мыслей ее определенностью, ибо, будучи
максимально всеобщей мыслью, она легко осмысляется только как всеобщая, то есть
растворяющаяся во всеобщем.
Поначалу кажется, что всякая мысль, осмысляющая сущее в целом, является
однозначно и окончательно определенной в своей области, поскольку выражение «в
целом» понимается как некая «всеобъемлющая» сфера. И тем не менее это « в целом» —
всего лишь слово, которое не столько ставит и раскрывает существенный вопрос, сколько
затуманивает его. Когда мы говорим о сущем в целом, фразу «в целом» всегда надо
понимать как некое вопросительное слово, как нечто вызывающее сомнение,
заслуживающее вопроса: каким образом это «в целом» определено, как обосновано190
определение и как полагается основа для такого обоснования? Поэтому каждый раз при
возникновении любой мысли о сущем в целом вопрос об упомянутой области становится
актуальным.
Однако в ницшевской мысли о сущем в целом необходимо со-мыслить и нечто
иное, особенное, причем не как некое позднейшее дополнение, но как предваряющее
предначертание ее возможной формы. Это особенное, при том условии, что эта мысль
является основной мыслью философии Ницше, затрагивает ее в самом ее существе.
Философия в своем внутреннем движении мысли есть движение против, однако таким
движением является, наверное, всякая философия по отношению ко всякой другой. Тем не
менее в мышлении Ницше движение «против» имеет особый смысл. Это мышление не
хочет отвергнуть то, против чего оно мыслит, и заменить его чем-то другим. Мышление
Ницше хочет переиначить, но то, с чем соотносится такое переиначивание, и такое
движение «против», представляют собой не какое-то предшествующее или даже
современное направление какой-либо философии, а всю западную философию, поскольку
она остается формообразующим началом в истории западноевропейского человека.
Общая история западной философии толкуется как платонизм. Философия Платона
выступает как критерий для понимания как всей послеплатоновской, так и
доплатоновской философии. Этот критерий остается определяющим, поскольку для
возможности сущего в целом и для человека как сущего в этом целом философия полагает
определенные условия, в соответствии с которыми определяется лицо сущего. То, что
имеет силу в первую и последнюю очередь, то, что вследствие этого является условием
«жизни» как таковой, предстает как нечто действенное, которое Ницше называет
ценностью. Подлинно определяющее есть высшие ценности. Таким образом, если
философия Ницше хочет стать движением, направленным против всей прежней
западноевропейской философии в упомянутом смысле, она должна направить себя против
утвержденных в этой философии высших ценностей. Однако поскольку ницшевское
противодвижение (Gegenbewegung) имеет характер переиначивания, оно, направляя себя
против высших ценностей, становится «переоценкой всех ценностей».
Противодвижение такой значимости и такого притязания должно быть
необходимым. То, что влечет к нему, не может покоиться на расхожем предоставлении и
мнении о том, что необходимо преодолеть. То, против чего это противодвижение хочет
начаться, само должно быть достойным такого начинания. Поэтому в противодвижении
такого стиля одновременно сокрыто величайшее признание значимости
противоборствующей стороны и самое серьезное ее восприятие. Такая оценка говорит о
том, что это враждебное основательно продумано, то есть выстрадано во всей его силе и
значении. В своей необходимости противодвижение должно проистекать из такого
изначального опыта и сохранять свою укорененность в нем.
Если вечное возвращение того же самого является основной мыслью подлинно
ницшевской философии, тогда эта мысль мыслей выступает как противомысль
(Gegengedanke). Сущность этой мысли и ее осмысления есть удержание-истинным в ранее
разъясненном смысле слова: вера. Поэтому мысль о вечном возвращении того же самого
есть противоборствующая вера, противовера (Gegenglaube), несущий и ведущий настрой
во всем противодвижении. Эта вера сама укоренена в том опыте предыдущей философии
и западноевропейской истории вообще, из которого берет свое начало необходимость
противодвижения как переиначивания в смысле переоценки.
Каков этот опыт? Какая переживаемая в нем нужда вынуждает к повороту,
необходимому повороту в сторону переоценки и, следовательно, полаганию новых
ценностей? Речь идет о том событии в истории западноевропейского человека, которое
Ницше характеризует словом «нигилизм». Значение этого слова нельзя выводить из
расхожих представлений политико-мировоззренческого свойства: мы должны определять
его из того и только из того, что понимает под ним сам Ницше. В опыте нигилизма
коренится и вращается вся его философия, но в то же время она стремится прояснить и191
осмыслить значение этого опыта. По мере раскрытия ницшевской философии растет
понимание сущности и силы нигилизма, возрастает нужда и необходимость его
преодоления.
Итак, картина ясна: понятие нигилизма можно осмыслять только при
одновременном усвоении основной и противоборствующей нигилизму мысли ницшевской
философии. Поэтому имеет силу и обратное: основную мысль, то есть учение о вечном
возвращении, можно понять только из опыта нигилизма и знания его сущности. Таким
образом, для того чтобы исследовать всю область тяжелейшей мысли, рассмотреть в ней
сферу происхождения и господства этой мысли, мы должны соотнести с предварительной
характеристикой ее содержания и способа сообщения характеристику нигилизма как
явления.
Опираясь за значение данного слова, мы можем сказать, что нигилизм — это
событие или учение, в котором речь идет о nihil, о ничто. Формально говоря, ничто есть
отрицание нечто, причем всякого нечто. Все нечто составляет сущее в целом. Полагание
ничто есть отрицание сущего в целом. Таким образом, нигилизм явно или скрыто говорит:
сущее в целом есть ничто. Но есть основания считать, что именно это положение Ницше
опасается использовать как выражение сущности нигилизма.
То, что определяет сущее в целом, есть бытие. Когда Гегель в начале своей
всеобщей метафизики («Наука логики») выдвигает положение о том, что бытие и ничто
есть одно и то же, это положение можно легко выразить в такой форме: бытие есть ничто.
Однако в этом гегелевском тезисе так мало нигилизма, что с точки зрения Ницше он как
раз содержит в себе нечто от «величественного начинания» («Der Wille zur Macht», n. 416)
немецкого идеализма, а именно от стремления преодолеть нигилизм. Стремление всюду,
где всплывает «ничто» (и даже там, где оно упоминается в существенной связи с учением
о бытии), сразу же заводить речь о нигилизме и затем самому этому слову придавать
окраску «большевизма» представляет собой не только поверхностный способ мышления,
но и бессовестную демагогию. С помощью таких дешевых приемов мысль Ницше не
затрагивается и не постигается — ни в том, что он понимает под нигилизмом, ни в его
собственном нигилизме, ибо свое собственное мышление Ницше понимает как нигилизм,
поскольку оно проходит через «законченный нигилизм», а сам он есть «первый
законченный нигилист Европы, который, однако, сам нигилизм уже до конца изжил в
себе, — который имеет его за собой, под собой, вне себя» («Der Wille zur Macht», Vorrede
n. 3).
[Подробное разъяснение и обсуждение сущности нигилизма дается во
