таковом, о мире как таковом. Таким207
образом, он сразу выходит своей мыслью за пределы мира и тем самым возвращается к
нему опять. Он устремляется мыслью к тому, что является стержнем, вращаясь вокруг
которого мир становится миром. Там, где об этом стержне не говорят громко и
непрестанно, но умалчивают в самом сокровенном вопрошании, он осмысляется самым
глубоким и чистым образом, потому что затаенное есть подлинно сохраненное и, как
самое оберегаемое, оно является самым близким и самым настоящим. То, что обычному
разуму кажется «атеизмом» и должно казаться таковым, в сущности является его
противоположностью. И точно так же там, где речь идет о ничто и смерти, там
глубочайшим образом осмысляется бытие и только оно, в то время как те, кто якобы
имеет дело только с «реальным», в действительности бродят в ничтожном.
Высшее речение мысли состоит в том, чтобы в сказываемом не просто умалчивать
о подлинно сказуемом, но говорить о нем так, чтобы оно звучало в не-сказывании:
речение мысли есть сказующее немотствование. Это речение соответствует глубочайшей
сущности языка, который берет начало в молчании. Как сказующе немотствующий,
мыслитель в своем делании и предстоянии становится сродни поэту и все-таки остается
вечно отъединенным от него, равно как и поэт от мыслителя.
«Вокруг героя все становится трагедией, вокруг полубога все становится игрой
сатиров, а вокруг Бога все становится — чем? Быть может, „миром»»?
Глава третья
ВОЛЯ К ВЛАСТИ КАК ПОЗНАНИЕ (1939)
Ницше как мыслитель завершения метафизики
Кто есть Ницше и, прежде всего, кем он станет, мы узнаем, как только сможем
осмыслить ту мысль, которую он заключил в словосочетание «воля к власти». Ницше —
тот мыслитель, который проследовал ходом своей мысли до «воли к власти». О том, кто
такой Ницше, мы никогда не узнаем через историческое сообщение о его жизненном пути,
а также через пересказ содержания его сочинений. О том, кто такой Ницше, мы не узнаем,
если (и до тех пор, пока) будем думать только о его личности, его исторической фигуре,
будем воспринимать его как психологический объект рассмотрения, иметь в виду его
достижения. Но позвольте, разве сам Ницше не предназначил для печати, как нечто
последнее, свой труд, которое озаглавил: «Ессе Homo. Как становятся сами собою»? Разве
в этом «Ессе Homo» не выражена его последняя воля о том, чтобы мы занялись им, этим
человеком, и сказали о нем ровно то, о чем говорят разделы этого сочинения: «Почему я
так мудр. Почему я так умен. Почему я пишу такие хорошие книги. Почему я являюсь
роком»? Разве здесь свободный рассказ о самом себе и безудержное выставление себя
напоказ чужому взору не достигают своей вершины?
Существует дешевый и потому часто используемый прием усматривать в этом
раскрытии себя и своих стремлений признаки надвигающегося безумия. Однако в «Ессе
homo» речь идет не о биографии Ницше и не о личности «господина Ницше»: там, правда,
говорится о «судьбе», но не об участи какого-то отдельного человека, а об истории эпохи
Нового времени как последнего времени Запада. Однако судьбу этого одинокого носителя
общей западноевропейской судьбы отличает и то, что (по меньшей мере, до сих пор) все,
чего он хотел достичь своими сочинениями, обернулось прямой противоположностью.
Вопреки своему глубочайшему желанию Ницше способствовал возникновению и
складыванию такой ситуации, при которой постоянно нарастало душевное, телесное и
духовное саморазложение человека и выставление напоказ всей его жизни, что, в конце
концов, опосредствованным образом, через фотомонтаж и репортаж, привело к
безудержному освещению в «красках и звуках» всякого человеческого начинания: это
явление планетарного характера, которое в Америке и России, в Японии и Италии, в208
Англии и Германии совершенно одинаково по своей сути и примечательным образом не
зависит от воли индивида, а также характера народов, государств и культур.
Ницше сам представлял себя двуликим и должен был это делать как в горизонте
своего времени, так и в ракурсе сегодняшней эпохи. Наша задача сводится к тому, чтобы
за этой двуликостью увидеть пред-указанное и единственное, решающее и окончательное.
В качестве предварительного условия для выполнения этой задачи нам надо перестать
смотреть на «человека» и, равным образом, отвлечься от его «труда», если он
воспринимается нами как выражение человеческой природы, то есть в свете
человеческого, ибо труд как таковой остается для нас закрытым, пока мы продолжаем
коситься на «жизнь» человека, этот труд создавшего, вместо того, чтобы вопрошать о
бытии и мире, которые только и обосновывают этот труд. Ни личность Ницше, ни его
труд не откроются нам, если мы в их взаимосвязи сделаем их предметом исторического и
психологического сообщения.
Единственное, что должно нас касаться, это след, который упомянутое движение
мысли по направлению к воле к власти оставило в истории бытия, то есть в еще не
исследованных сферах будущих решений.
Ницше принадлежит к числу подлинных мыслителей. «Мыслителями» мы
называем тех, кому предначертано осмыслять одну единственную мысль, которая всегда
есть мысль «о» сущем в целом. Каждый мыслитель осмысляет только одну единственную
мысль, которая не нуждается в превознесении или влиянии, чтобы стать господствующей.
В отличие от мыслителя писатель и исследователь «имеют» много и даже очень много
мыслей, то есть идей, которые можно претворить в особо ценную «действительность» и
которые оцениваются только в соответствии с этой способностью быть таким образом
претворенными.
Что касается мыслителя, то в каждом случае его единственная мысль представляет
собой нечто такое, вокруг чего внезапно и незаметно, в глубочайшем безмолвии начинает
вращаться все сущее. Мыслители утверждают то, что с точки зрения образности никогда
не становится наглядным, с точки зрения истории никогда не становится предметом
повествования и с точки зрения техники никогда не просчитывается, но, тем не менее,
властвует, не нуждаясь для этого во власти. Мыслители всегда односторонни в смысле
той односторонности, которая была им заповедана одним простым речением на заре
истории мышления. Это речение восходит к одному древнейшему мыслителю Запада, а
именно к Периандру из Коринфа, которого причисляют к одному из «семи мудрецов».
Речение гласит: ?????? ?? ???, что означает: «Озаботься сущим в целом».
Подлинные мыслители — те, единственная мысль которых обращена к
единственному и высшему решению, идет ли речь о подготовке к его принятию или о
способе его осуществления. Коварное и почти затертое слово «решение» сегодня
особенно охотно употребляют там, где все уже давно решено или считается решенным.
Почти фантастическое злоупотребление этим словом не может, однако, удержать от
стремления вернуть ему тот смысл, который одинаково связывает его как с самым
сокровенным разделением, так и самым поверхностным различением. Это различение
между сущим в целом, которое вбирает в себя богов и людей, мир и землю, и бытием,
господство которого позволяет или препятствует всякому сущему быть тем сущим, каким
Высшее решение, которое может быть принято и которое в определенный момент
становится основанием всей истории, есть решение о господстве сущего или власти
бытия. Поэтому когда бы и как бы ни осмыслялось сущее в целом, мышление находится в
опасной зоне этого решения. Оно никогда не утверждается и не принимается только
человеком: напротив, его результат и исход определяет судьбу человека и, иным
образом,— Бога.
Ницше — подлинный мыслитель, потому что он решительным образом, не избегая
принятия решения, обращается к нему своей мыслью и подготавливает его наступление,209
не постигая, однако, его природы и не овладевая им в его скрытой широте.
Ведь это другая особенность, которая отличает мыслителя: в силу своего знания он
знает, в какой мере он не может знать самого существенного. И тем не менее это знание
незнания и как незнания мы ни в коей мере не должны смешивать с тем, что, например, в
науке признается как предел познания и ограниченность познаний. Во втором случае
имеется в виду тот факт, что человеческая способность познания конечна. Но если с
непознанием еще доступного познанию завершается обычное познавание, то вместе со
знанием о непознаваемости начинается подлинное знание мыслителя. В науке
исследователь задает вопросы для того, чтобы получить полезные ответы. Мыслитель же
вопрошает для того, чтобы утвердить сущее в целом как достойное вопрошания.
Исследователь постоянно движется на основе уже решенного: есть природа, есть история,
есть искусство, которые можно сделать предметом рассмотрения. Для мыслителя ничего
такого не существует: он решает, что же вообще есть и что есть сущее.
Ницше, как и все западноевропейские мыслители до него, находится в ситуации
решения. Вместе с ними он признает господство сущего по отношению к бытию, не зная,
что сокрыто в таком признании. Однако в то же время Ницше является таким западным
мыслителем, который безусловно и окончательно совершает признание этого господства
сущего и тем самым оказывается в ситуации предельной остроты принимаемого решения.
Это проявляется в том, что в своей единственной мысли о воле к власти Ницше мысленно
предвосхищает завершение эпохи Нового времени.
Ницше — это переход от подготовительного периода Нового времени (с точки
зрения исторической хронологии это время между 1600 и 1900 годами) к началу его
завершения. Мы не знаем, какой промежуток времени это завершение займет. Он может
быть или очень коротким и напоминающим катастрофу, или очень долгим в смысле все
более продолжительного утверждения уже достигнутого. На нынешнем этапе истории
существования планеты половинчатостям больше не будет места. Но так как история по
своей сути вершит на основании принятого решения о сущем, которое, впрочем,
принимает не она сама, в своеобычном, четко обозначенном выражении такая ситуация
действительна по отношению ко всякой исторической эпохе. Все эпохи только отсюда и
получают соответствующее историческое очертание.
Прежняя западноевропейская позиция в решении и по отношению к решению о
выборе между господством сущего и властью бытия, то есть в признании господства
первого, раскрывалась и выстраивалась в том мышлении, которое именуется
«метафизикой, при этом „физика» подразумевает «физическое» в изначальном греческом
смысле ?? ????? ????, «сущее, которое как таковое существует и присутствует из себя».
«Мета» означает «прочь» и «за пределы» чего-либо, в данном случае: прочь от сущего. Но
куда? Ответ: к бытию. Метафизически мысля, можно сказать, что бытие есть то, что по
отношению от сущего мыслится как его самое общее определение, а по отношению к
сущему — как его основание и причина. Метафизично христианское представление о том,
что все сущее появилось в результате действия некоей первопричины, особенно это
относится к греко-метафизическому пониманию ветхозаветного повествования о
творении. Метафизична мысль эпохи Просвещения о том, что всем сущим правит
мировой разум. Сущее действительно как то, что притязает на разъяснение. Во всяком
случае, здесь сущее имеет преимущество как мерило, как цель, как осуществление бытия.
Даже там, где бытие мыслится как «идеал», как то, чем и как должно быть всякое сущее,
отдельное сущее хотя и остается подчиненным ему, но в целом этот идеал находится в
услужении у сущего, подобно тому как всякая власть почти всегда зависит от того, что
она превосходит. Тем не менее всякую подлинную власть отличает то, что она не замечает
этой зависимости, то есть никогда ее не признает.
Метафизика осмысляет сущее в целом как имеющее преимущество перед бытием.
Все западноевропейское мышление, начиная от греков и кончая Ницше, есть
метафизическое мышление. Каждая эпоха западноевропейской истории укоренена в210
соответствующем виде метафизики. Ницше своей мыслью предвосхищает завершение
Нового времени. Его ход мысли по направлению воли к власти является
предвосхищением той метафизики, которая влечет завершающееся Новое время в его
завершении. Здесь слово «завершение» не означает последнего добавления недостающей
части, не
