означает окончательного заполнения до сих пор не устраненных пробелов.

Завершение подразумевает неограниченное развитие всех с давних пор сохранявшихся

сущностных сил сущего до уровня их целокупного раскрытия. Метафизическое

завершение эпохи не есть одно лишь истечение уже известного. Оно представляет собой

впервые осуществляющееся и уже заранее полное утверждение неожиданного, того, чего

вообще якобы не следовало ожидать. Завершение есть нечто новое по отношению к

прежнему, и поэтому его никогда не видят и не могут понять все те, кто в своих расчетах

обращены только вспять.

Ницшевская мысль о воле к власти осмысляет сущее в целом, так что

метафизическое основание истории настоящей и будущей эпохи становится очевидным и

одновременно определяющим. Определяющее господство какой-либо философии можно

измерять не по тому, что о ней известно на словах, не по числу ее «приверженцев» и

«представителей» и тем более не по «литературе», которая была написана по этому

поводу. Даже если имя Ницше вообще позабудут, господствовать будет то, о чем он был

вынужден мыслить. Каждого мыслителя, обращенного своей мыслью к решению, Движет

и снедает забота о той нужде, которая при его жизни в окружении его исторически

определяемого, но неподлинного воздействия еще не ощущается и не переживается.

В мысли о воле к власти Ницше предвосхищает метафизическое основание

завершения эпохи Нового времени. В мысли о воле к власти прежде всего завершается

само метафизическое мышление. Ницше, мыслитель мысли о воле к власти,— последний

метафизик Запада. Эпоха, завершение которой раскрывается в его мысли, эпоха Нового

времени есть последнее время, то есть эпоха, в которой когда-то и как-то дает о себе знать

историческое решение о том, является ли это время конца завершением западноевропейской истории или же оно представляет собой некую контригру по отношению к

какому-то иному началу. Проследить ницшевский ход мысли, ведущий к воле к власти,

значит увидеть перед собой совершение этого исторического решения.

Если мы сами не ввязались в разбирательство с Ницше, тогда наше размышляющее

сопутствование его ходу мысли может иметь только одну цель: поближе познакомиться с

тем, что «совершается» в истории эпохи Нового времени. Когда мы говорим о том, что

«совершается», мы имеем в виду то, что влечет и понуждает историю, что высвобождает к

действию различные случаи и заранее предоставляет свободу действий различным

замыслам, что в сущем, понимаемом в смысле противостояния и соотнесенности, в своей

основе есть то, что есть. То, что совершается, мы никогда не постигаем через

исторические констатации того, что «протекает». Сам этот глагол хорошо показывает, что

все, что «протекает», есть то, что, разыгрываясь на переднем и заднем плане

общественной сцены и вызывая какие-либо мнения на свой счет, проходит мимо нас. То

же, что совершается, никогда нельзя сделать исторически познаваемым. Его можно знать

только на уровне мысли в постижении того, что метафизика, предопределяющая эпоху,

выразила мыслью и словом. Нам нет никакого дела до того, что обычно называют

«философией» Ницше и старательно сравнивают с предыдущими философиями. Никак

нельзя обойти другое, а именно то, что в ницшевской мысли о воле к власти было

выражено как историческое основание всего, что в обличье Нового времени совершается

в западноевропейской истории. Включим ли мы «философию» Ницше в своей

интеллектуальный багаж или пройдем мимо нее — в любом случае это не имеет никакого

значения. Роковым было бы другое: если бы мы, не имея решимости к подлинному

вопрошанию, просто стали бы «заниматься» Ницше и это «занятие» считали бы

серьезным мыслящим разбирательством с его единственной мыслью. Однозначное

отрицание всякой философии — это установка, которая всегда заслуживает уважения, ибо211

в ней больше философии, чем она сама об этом догадывается. С другой стороны, одна

только игра философскими мыслями, с самого начала путем различных оговорок

стремящаяся соблюсти «нейтралитет» и начатая ради интеллектуального развлечения или

отдыха, заслуживает презрения, ибо не знает о том, что поставлено на карту мыслителем в

его мысли.

Так называемое «главное произведение» Ницше

Мысль Ницше о воле к власти мы называем его единственной мыслью. Тем самым

мы говорим, что другая его мысль, а именно мысль о вечном возвращении того же самого

с необходимостью вбирается в мысль о воле к власти. Обе мысли, как мысль о воле к

власти, так и мысль о вечном возвращении того же самого, говорят одно и то же и

осмысляют одну и ту же основную черту сущего в целом. Мысль о вечном возвращении

того же самого есть внутреннее (не какое-то совершаемое позднее) исполнение мысли о

воле к власти. Именно поэтому мысль о вечном возвращении того же самого Ницше

продумывал раньше мысли о воле к власти, ибо каждый мыслитель, впервые продумывая

свою единственную мысль, хотя и осмысляет ее в ее полноте, однако еще не в ее

раскрытии, то есть не в том ее опасном перерастании себя самой и простираемости за свои

пределы, которые постоянно дают о себе знать.

С тех пор как мысль Ницше о воле к власти пришла к нему во всей своей ясности и

решительности (приблизительно в 1884 году и до последних недель работы его

мышления, то есть до конца 1888 года), он стремился к тому, чтобы придать смысловую

форму этой единственной мысли. С писательской точки зрения в его набросках и

замыслах эта форма имела вид того, что он сам традиционно называет «главным

произведением». Однако это «главное произведение» никогда не было написано. Оно не

только не было написано, но так и не стало «произведением» в смысле философского

произведения Нового времени (наподобие «Meditationes de prima philosophia» Декарта,

«Критики чистого разума» Канта, «Феноменологии духа» Гегеля или Шеллинговых

«Философских исследований о сущности человеческой свободы»).

Почему ход мыслей Ницше, приведший его к мысли о воле к власти, не завершился

созданием такого «произведения»? Историки, психологи, биографы и прочие, кто готов

потакать человеческому любопытству, в таких случаях не ведают никакого смущения, а

что касается «случая» Ницше, то здесь тем более есть много причин, которые для

обычного разумения вполне доходчиво объясняют, почему главное произведение так и не

появилось.

Говорят о том, что мыслитель больше не может совладать с тем обилием материала

и многообразием и широтой его отдельных областей, в которых ему пришлось бы

обосновывать идею воли к власти как основной особенности сущего. Это ему не удается

потому, что и философия начиная с середины прошлого века больше не может избежать

специализации по соответствующим дисциплинам (логике, этике, эстетике, философии

языка, философии государства и философии религии), коль скоро ей надо предъявить

нечто большее, чем пустые всеобщие рассуждения на тему, о которой благодаря

отдельным наукам уже и без того знают и знают гораздо достовернее. Во времена Канта

или, быть может, в эпоху Гегеля овладение всеми областями знания еще, наверное, было

возможно, но в XIX веке различные науки не только неожиданно быстро и содержательно

расширили сферу познания сущего, но и настолько развили методы исследования всех его

сфер с точки зрения их разнообразия, выверенной определенности и достоверности, что

неопределенные познания в области всех этих наук позволяют разве что скользить по их

поверхности и не более того. Если мы хотим достичь достаточно обоснованных знаний о

сущем в целом, нам необходимо познакомиться с достижениями и методами всех наук.

Без этой научной основы любая метафизика остается воздушным замком. Что касается

Ницше, то ему тоже не удалось должным образом овладеть всеми науками.212

Далее отмечают, что у Ницше совершенно не было способности к строго

доказательному и дедуктивному мышлению, улавливающему далеко отстоящие друг от

друга связи,— к «систематическому философствованию», как это называют. Он сам прямо

говорил о своем недоверии ко всем «систематикам». Разве в таком случае ему удалось бы

систематизировать все знания о сущем в целом и написать «систематическое» главное

произведение? Кроме того, говорят, что Ницше стал жертвой своего чрезмерного

стремления к достижению авторитета и влияния. Успех Рихарда Вагнера, которого Ницше

очень рано, еще до того, как он сам как следует это осознал, определил как своего

подлинного противника, не дал ему спокойно идти своим путем, пробудил стремление к

осуществлению какой-то более высокой миссии и вверг в лихорадочное писательство.

Наконец, обращают внимание на то, что как раз в те годы, когда Ницше силился

придать своей идее воли к власти законченную смысловую форму, его работоспособность

стала иссякать, и это помешало ему создать такое «произведение». Если любое научное

исследование, образно говоря, всегда движется по одной линии и может быть продолжено

с того места, на котором оно прервалось, то развитие философской мысли в каждом своем

шаге каждый раз должно сначала совершить прыжок в целое и собрать себя в средоточии

круга.

Эти и другие разъяснения по поводу того, почему «произведение» так и не

состоялось, вполне правильны. Их даже можно подтвердить высказываниями самого

Ницше, но как обстоят дела с той предпосылкой, в расчете на которую эти разъяснения

столь рьяно приводились? Предпосылка, согласно которой надо вести речь о

«произведении», причем таком, которое напоминало бы уже известные философские

«главные труды», в самой себе необоснованна, да и не может быть обоснованной: она не

истинна, потому что противоречит сути и способу существования мысли о воле к власти.

Тот факт, что сам Ницше в письмах к сестре и немногим по-настоящему его

понимающим друзьям и помощникам, которых к тому же становилось все меньше,

говорит о «главном произведении», еще не дает права на существование упомянутой

предпосылки. Ницше хорошо понимал, что даже эти «ближние» и немногие, к которым он

еще обращался, не могут как следует понять, перед какой задачей он себя поставил.

Постоянный поиск новых форм, в которых он стремился через различные публикации

выразить то, о чем думал, ясно показывают, как хорошо он понимал, что оформление его

основной мысли должно представлять собой нечто иное, чем «произведение» в прежнем

его понимании. Незавершенность, если мы имеем смелость о ней говорить, ни в коей мере

не заключается в том, что так и не появилось произведение «о» воле к власти:

незавершенность могла бы означать только то, что для мыслителя оказалась

несостоятельной внутренняя форма его единственной мысли. Но, быть может, дело вовсе

не в этом, может быть, несостоятельными оказываются как раз те, ради кого Ницше верно

следовал ходу своей мысли, но кто своими поспешными толкованиями, сделанными «в

духе времени», своим слишком легким и пагубным всезнанием, характерным для всех,

пришедших позднее, просто заблокировал этот ход?

Только заранее решив, как должно выглядеть «произведение», которое необходимо

завершить и форма которого уже давно насильственно определена имеющимися

образцами, можно все, что Ницше оставил неопубликованным, расценивать как

«отрывки», «фрагменты», «наброски», «подготовку». Тогда просто нет другого выбора.

Но если такое решение с самого начала оказывается неосновательным и

несоответствующим основной мысли этого мыслителя, тогда все его смысловые ходы

приобретают совсем другой характер.

Говоря более осторожно, можно сказать, что только тогда возникает вопрос о том,

как же нам надо воспринимать эти смысловые ходы, движения и скачки мысли, дабы мы

могли адекватно осмыслять все, что в них продумано, и не искажать продуманное своей

привычкой осмыслять такую ситуацию.

Сегодня общественности предлагается книга под заголовком «Воля к власти». Эта213

книга не есть «произведение» Ницше, и тем не менее в ней содержится то, что было записано самим Ницше. Даже самый общий классификационный план, под которым были

собраны записи разных лет, составлен им самим. Этот не совсем произвольный,

сделанный в виде книги, свод записей Ницше, относящихся к периоду с