мере, внешним
образом. На этот вопрос тоже можно было бы ответить ссылкой на то, что, уже будучи
гимназистом, Ницше особенно чтил поэта Гельдерлина, который в своем «Гиперионе»
прославлял Гераклитовы мысли. Но тогда опять возникает вопрос о том, почему же
именно Гельдерлина Ницше так сильно ценил в ту пору, когда этого поэта знали только
по имени и вдобавок как попавшего в беду романтика. Вникая в этот научноисторический детектив и стремясь выйти на след предполагаемой зависимости, мы не
сдвинемся с места, то есть никогда не дойдем до главного, а только еще больше
запутаемся во внешних созвучиях и связях. Тем не менее нам надо было подчеркнуть всю
поверхностность такого подхода, потому что мышление Ницше часто характеризуют как
гераклитовское, пытаясь внушить, что с упоминанием этого имени действительно что-то
было осмыслено. Однако Ницше не является Гераклитом конца XIX века, равно как
Гераклит не есть Ницше эпохи доплатоновской философии. Но что, напротив, «есть», что
еще совершается в западноевропейской истории — в предыдущей, в нашей и в
ближайшей — так это власть сущности истины, в том смысле, что в ней сущее как таковое
обнаруживает себя и, следовательно, постигается как это себя-представляющее в представлении (sich-Vorstellende im Vor-stellen), каковое представление постигается в общем и
целом как мышление. То, что есть и что совершается, заключается в том удивительном
факте, что в начале завершения Нового времени истина определяется как «иллюзия», в
каковом определении изначальные смысловые решения претерпевают некоторые
изменения, но не менее решительно обретают господство.
Сущность истины (правильности) как «оценка»
Наш замысел остается тем же: осмыслить единственную мысль Ницше о воле к
власти и, прежде всего, сделать это посредством размышления о сущности познания.
Если, согласно Ницше, знание есть воля к власти, тогда при достаточно ясном
проникновении в сущность знания должна высветиться и сущность воли к власти.
Познание же расценивается как уловление истинного. Истина есть существенное в
познании, и в соответствии с этим сущность истины должна раскрыть сущность воли к
власти. Изречение Ницше об истине лаконично: истина есть «иллюзия». Для того чтобы223
еще более заострить и расширить это сущностное определение истины, забегая вперед
приведем второе положение Ницше, которое гласит:
«Истина есть тот вид заблуждения, без которого определенный род живых
существ не мог бы жить» («Der Wille zur Macht», n. 493; 1885).
Итак, истина — «иллюзия», истина — «род заблуждения»? Мы снова готовы
заключить: стало быть, все есть заблуждение, и тогда не стоит и вопрошать об истине.
Нет, возразил бы Ницше, именно потому, что истина есть иллюзия и заблуждение,
существует «истина», и потому истина и есть ценность. Поразительная логика! Да,
поразительная, но попытаемся все-таки сначала понять ее, а не сразу выносить наше
слишком прямолинейное суждение, осуждая такое учение об истине и не дожидаясь, пока
оно достигнет нашего внутреннего слуха.
Итак, нам надо глубже и подробнее разузнать, что Ницше понимает под истиной и
познанием, знанием и наукой. С этой целью мы начинаем наш путь по смысловым
лабиринтам Ницше, которые представлены в первом разделе третьей книги, хотя
представлены в таком порядке, который слишком явно напоминает схему построения
теорий познания в конце XIX века, от которой, правда, и сам Ницше не смог до конца
освободиться. Хотя первая короткая глава (которую издатели в соответствии с ее
структурой решили озаглавить как «а) Метод исследования») и содержит под номерами
466—469 отрывки, относящиеся к последнем и важному периоду творчества Ницше, то
есть к 1887—1888 годам, расположены эти отрывки так, что по своему содержанию и
метафизической значимости они остаются совершенно непонятными. Нет никакого
сомнения в том, что сам Ницше не так приступил бы к изложению материала.
В качестве исходной посылки мы выбираем отрывок под номером 507 (весна—
осень 1887 года):
«Оценка: „я верю, что то или другое есть так, а не иначе» как сущность «истины».
В оценках находят свое выражение условия сохранения и роста. Все наши познавательные
органы и чувства развились лишь в соотнесении с условиями сохранения и роста. Доверие
к разуму и его категориям, к диалектике, то есть высокая оценка логики доказывает лишь
проверенную на опыте полезность ее для жизни, но не ее «истинность».
Что должна существовать некая масса верований, что мы имеем право судить, что
не допускаются сомнения относительно всех существенных ценностей,— все это
предпосылка всего живого и его жизни. Итак, что нечто должно считаться за истину,—
вот что необходимо, а не то, что нечто есть истина.
«Истинный и кажущийся мир» — это противопоставление я свожу на отношения
ценности. Мы проецировали условия нашего сохранения на предикаты бытия вообще.
Из того, что мы должны быть стойки в нашей вере, чтобы преуспевать, мы вывели, что
«истинный» мир есть не изменчивый и становящийся, а только сущий».
Мы ни в коем случае не хотим утверждать, что, приступая к целостному
изложению своего учения, Ницше начал бы его именно с этого отрывка. Мы вообще
оставляем в стороне коварный вопрос о предполагаемом строении «произведения»,
которое вовсе не могло быть каким-то «произведением». Кроме того, мы не собираемся
приводить и нагромождать друг на друга созвучные места и мысли из других,
приходящихся на тот же период или раннее написанных отрывков, так как такой подход
ни о чем не говорит и не поможет сдвинуться с места, если мы не попытаемся на одном
отрывке сразу же в целом осмыслить сущностную принадлежность истины к воле к
власти и уяснить его значение для основной метафизической позиции Ницше, то есть ее
отношение к западноевропейской метафизике. Нашей попытке как бы сразу проникнуть в
средоточие ницшевского истолкования познания как воли к власти вполне соответствует
избранный нами 507 отрывок. Он начинается с краткого определения сущности истины и
заканчивается ответом на вопрос о том, почему «мир» (сущее в целом) есть «сущее», а не
«становящееся», вопрос, который стоит у истоков западноевропейского мышления, хотя и
в иной форме. Мы попытаемся осмыслить весь отрывок тезис за тезисом, в его внутренней224
структуре, осмыслить для того, чтобы проникнуть в целое ницшевского понимания
истины и познания.
Итак, отрывок начинается словами: «Оценка: „я верю, что то или другое есть так, а
не иначе» как сущность «истины»». Здесь важно каждое слово, каждый акцент, каждый
оборот и все построение речи. Как известно, вступительное замечание делает излишними
многие тома, посвященные теории познания, если мы располагаем тем покоем, терпением
и основательностью мысли, которых требует этот отрывок для того, чтобы быть понятым.
Речь идет о сущностном определении истины, причем сразу отметим, что слово
«истина» Ницше заключает в кавычки. В двух словах это означает, что речь идет об
истине как ее обычно понимали, как понимают с давних пор, то есть на протяжении всей
истории западноевропейского мышления, и как ее изначально должен понимать сам
Ницше, не осознавая этой необходимости, ее значимости или даже ее причины.
Сущностное определение истины, которое со времен Платона и Аристотеля властно
определяет не только все западноевропейское мышление, но и вообще всю историю
западного человека вплоть до его повседневных действий, а также обычных мнений и
представлений, вкратце звучит так: истина есть правильность представления, причем
представление означает воспринимающее и подразумевающее, вспоминающее и
замышляющее, надеющееся и отвергающее пред-собой-имение (Vor-sich-haben) и предсобой-приношение (Vor-sich-bringen) сущего. Такое представление сообразуется с сущим,
уподобляется ему и воспроизводит его. Истина означает уподобление представления
тому, что есть сущее и как оно есть.
На первый взгляд кажется, что у мыслителей Запада мы обнаруживаем самые
разные и даже противоположные понятийные очертания сущности истины, однако все
они восходят к одному-единственному определению: истина есть правильность
представления. Но поскольку позднее правильность и истина нередко стали различаться,
здесь необходимо ясно и четко указать на то, что в нашей лекции «правильность»
понимается в буквальном смысле как направленность на что-либо, как соразмерность
сущему; иногда в логике слову «правильность» придают значение непротиворечивости
или даже последовательности. В этом смысле высказывание о том, что данный стол
красный, является правильным, но неистинным: оно правильно в том смысле, что
поверхность стола непротиворечиво красна, и неистинно в том, что несмотря на свою
правильность это положение не сообразуется с самим предметом. Правильность как
последовательность означает, что одно положение вытекает из другого согласно правилам
вывода. Кроме того, правильность в смысле непротиворечивости и последовательности
называют формальной, не соотнесенной с содержанием сущего «истиной» (в отличие от
материальной, содержательной истины). Логический вывод «формально» истинен, но
неистинен материально. Даже в этом понятии правильности (непротиворечивость, последовательность) еще звучит мысль о соответствии, хотя не подразумеваемой
предметности, а тем правилам, которым следуют при полагании какого-либо тезиса и
совершении соответствующего вывода. Когда же мы говорим о том, что сущность истины
есть правильность, мы понимаем это слово в более богатом значении содержательного
соответствия нашего представления встречающему нас сущему. Тогда «правильность»
предстает как перевод слов adaequatio и ????????. Для Ницше заранее и согласно традиции
дело тоже остается решенным: истина есть правильность.
Однако если дело обстоит именно так, тогда приведенное ранее в высшей степени
странное сущностное определение истины предстает в своеобразном свете. Высказывание
Ницше о том, что истина есть иллюзия, что истина есть род заблуждения, имеет в качестве
своей самой сокровенной и потому даже не выраженной предпосылки эту
унаследованную и ни разу не затронутую характеристику истины как правильности
представления. Разница только в том, что для Ницше это понятие истины претерпело
своеобразное и неизбежное (и, следовательно, ни в коей мере не произвольное)
изменение. О том, как это изменение выглядит, говорится в первом положении 507225
отрывка. С грамматической точки зрения он начинается не с самого положения, а с
ключевого слова, которое ясно, просто и исчерпывающе указывает на отношение Ницше к
унаследованному пониманию истины и служит ему вехой в движении его мысли. Итак,
истина в ее сущности есть «оценка». Оценка означает усмотрение чего-либо как ценности
и полагание его таковым. Ценность же означает (согласно ранее отмеченному
положению) перспективное условие возрастания жизни. Оценка совершается самой
жизнью и особенно человеком. Истина как оценка есть то, что совершает «жизнь»,
совершает человек и что принадлежит его бытию. (Почему и в какой мере — это еще
остается вопросом).
О том, каким видом оценки является истина, Ницше ясно говорит в следующих
словах: «Я верю, что то или другое есть так, а не иначе». Такая оценка имеет характер
«веры», но что значит «вера»? Вера подразумевает почитание того или другого сущим
так-то и так-то. «Вера» не означает согласия с чем-либо и принятие чего-либо такого, что
как таковое специально не усматривается как сущее, то есть что никогда нельзя уловить
собственными глазами как сущее: в нашем случае «верить» значит считать нечто (а
именно нечто встречающееся (Begegnendes) нашему представлению) сущим так-то и такто. Вера есть почитание таким-то, а именно в каждом случае почитанием сущим.
Следовательно, здесь вера ни в коем случае не означает согласия с каким-то
непрозреваемым, недоступным разуму учением, которое, однако, возвещено авторитетом
как истинное; она не означает также доверия по отношению к какому-либо обетованию и
возвещению. Истина как оценка, то есть как почитание чего-либо таким-то, а не другим,
то есть почитание его сущим и сущим именно таким образом, существенно связана с
сущим как таковым. Истинное есть почитаемое сущим, причем почитаемое сущим именно
таким-то и таким-то образом, принимаемое за сущее. Истинное есть сущее.
Истина (если говорить о ней в смысле оценки) равнозначна почитанию чего-то за
