с недоверием относятся к таким

рассуждениям.

Однако такие метафизические соображения на самом деле неопределенны и

неосязаемы до тех пор, пока их воспринимают в горизонте конкретной науки и оценивают

только в ракурсе ее методологии. Это не означает, что такая неопределенность и

всеобщность и составляет суть подобных рассуждений, но означает лишь одно:

метафизическое размышление о сущности той или иной научной области на самом деле

выглядит (в горизонте конкретной науки) неопределенно и необоснованно. Однако для

постижения сущности какой-либо науки ее собственный горизонт не только слишком

узок, но и просто недостаточен. Нередко научный исследователь полагает, что думать

философски значит думать более широко и неопределенно, чем он, занятый точным

исследованием, привык это делать. Он забыл или, точнее говоря, так и не осознал, никогда229

не учился знать и не стремился узнать о том, что требование метафизического

размышления предполагает иной способ мышления. Переход от научного мышления к

метафизическому размышлению гораздо непривычнее и потому тяжелее, чем переход от

донаучного, повседневного мышления к мышлению научному. В первом случае этот

переход есть прыжок, во втором — постоянное раскрытие более ранней определенности

уже имеющегося способа представления.

Самоосмысление науки имеет свой собственный ракурс видения, свою

собственную постановку вопроса, свою форму доказательства, свое образование понятий

и во всем этом — свою собственную добротность и законность. Поэтому для того чтобы

метафизически осмыслить область какой-либо науки, научный исследователь должен

переместиться в сферу принципиально иного способа мышления и привыкнуть к тому, что

размышление над этой областью есть нечто существенно отличное от одного лишь

ступенчатого или объемного расширения, обобщения или даже перерождения того

способа мышления, который он обычно использует в своей научной работе.

Однако требование существенно иначе мыслить в деле определения пределов той

или иной области научного исследования ни в коем случае не означает, что философия

третирует науки, но говорит как раз об обратном, а именно о признании того факта, что в

каждой науке сокрыто более высокое знание, на котором утверждается ее достоинство. Но

соотношение между научным исследованием и метафизическим осмыслением его области

нельзя воспринимать так, словно речь идет о двух различных строениях, прочно и

окончательно расположившихся по соседству друг от друга: здесь — «наука», а там —

«философия», и можно ходить из одного здания в другое, здесь получая информацию о

новейших научных открытиях, а там — рецепт относительно того, как вырабатывать

философское понятие. Наука и размышление о пределах той или иной области научного

исследования исторически в равной мере утверждаются на господстве определенного

истолкования бытия и постоянно движутся во властном кругу определенного понимания

сущности истины. Во всяком принципиальном самоосмыслении наук каждый раз речь

идет о прохождении через область метафизических решений, которые или уже давно были

приняты, или только подготавливаются.

Чем увереннее чувствуют себя науки в сфере своей деятельности, тем упрямее они

отказываются от метафизического размышления над областью своего исследования и тем

больше становится опасность частого нарушения границ этой области и проистекающей

отсюда путаницы. Но вершины эта путаница достигает тогда, когда возникает мнение,

будто метафизические положения и воззрения можно обосновать с помощью «научного

познания», тогда как на самом деле научное познание становится возможным только на

основе по-иному сложившегося, более высокого и более строгого знания о

действительности как таковой. Идея «научно обоснованного мировоззрения»

представляет собой характерное порождение той интеллектуальной путаницы, которая в

последней трети прошлого века ощущалась все сильнее и весьма, так сказать, преуспела в

сфере полуобразования и популяризации науки.

Запутанная связь между науками Нового времени и метафизикой существует уже

столетие и причина тому — не простой отход науки от метафизики и не вырождение

философии. Причина этой путаницы и тем самым взаимного размежевания науки и

метафизики сокрыта глубже — в самом характере Нового времени. Как следует

поразмыслив над основной мыслью Ницше, мы увидим причину этого запутанного

соотношения. Для начала достаточно уяснить, что о метафизическом основании наук как

таковом то вспоминали, признавали его и потом опять забывали, то, в большинстве

случаев, вообще о нем не думали или гнали прочь от себя как некую химеру.

Если господствующие в биологии взгляды о всем живом из области растительного

и животного мира переносят на другие области сущего, к примеру, на историю, то в таком

случае можно говорить о биологизме; тогда этот термин характеризует уже упомянутое

расширение биологического мышления и, быть может, его чрезмерную акцентуацию и230

выход за пределы собственно биологии. Поскольку в этом усматривают самовластное

злоупотребление, неоправданное насилие мышления и, наконец, заблуждение познания,

необходимо задать вопрос о том, чем все это обусловлено.

То ошибочное, что есть в биологизме, представляет собой не только

необоснованное расширение и перенос каких-либо понятий и положений из специальной

области живого на остальное сущее: ошибка заключается уже в непризнании

метафизического характера тех положений, обосновывающих пределы той или иной

области исследования, благодаря которым любая подлинная, ограниченная своей сферой

биология указывает на нечто возвышающееся над нею и тем самым доказывает, что она

как наука никогда с помощью своих собственных средств не сможет постичь свою

собственную сущность. Биологизм — это не столько одно лишь безграничное

вырождение биологического мышления, сколько полная неосведомленность о том, что

само это мышление может сохранять свою обоснованность и значимость только в

метафизической сфере и никогда не сможет оправдать себя самое только с помощью

науки. Вообще надо сказать, что всякое обыденное и научное мышление только в очень

редких случаях становится неистинным в силу того, что ведет себя нелогично или

поверхностно. Причина вырождения научного мышления, особенно в форме популярной

науки, всегда лежит в незнании того уровня, на котором движется и может двигаться

наука как таковая, то есть в незнании того своеобразного, что требуется во всяком

существенном размышлении и для его обоснования.

Если лексика Ницше и способ его мышления решительно и даже намеренно

создают впечатление биологизма, тогда остается спросить о двух вещах.

Во-первых, не получается ли так, что Ницше просто заимствует понятия и

положения современной ему биологической науки и расширяет их, не зная о том, что эти

понятия уже содержат в себе метафизические решения? Если это не так, тогда говорить о

биологизме безосновательно.

Во-вторых, не получается ли так, что, говоря и мысля якобы в контексте

биологизма и отдавая предпочтение живому и жизни, Ницше на самом деле хочет

обосновать такой подход, исходя из того, что уже не имеет ничего общего с проявлениями

жизни у растений и животных.

И наконец, надо поставить вопрос о том, почему это первенство, отдаваемое жизни

и живому, заявляет о себе именно в завершении западноевропейской метафизики.

Каким бы странным не казалось утверждение, которое мы собираемся сделать,

однако его истинность все-таки можно обосновать. Итак, осмысляя сущее в целом, а до

этого осмысляя бытие как «жизнь» и определяя человека как «хищного зверя», Ницше не

мыслит в биологическом ключе, но метафизически обосновывает эту, на первый взгляд,

биологическую картину мира.

Это метафизическое обоснование первенства жизни имеет свою причину не в

каком-то особом и отстраненном от всего остального воззрении Ницше, а в том, что он

завершает западноевропейскую метафизику на предначертанном ей историческом пути,

что он может выразить то, что на начальном этапе сущности бытия как ?????’а еще было

неизреченно открытым и в последующем истолковании сущего самим ходом истории

метафизики приобрело статус неотступной мысли.

Тем не менее наше указание на то, что скрывается под броским словом

«биологизм» в неявно и нерешительно выраженном вопрошании Ницше (и не только его

одного), не в коей мере не избавляет от впечатления, что он мыслил исключительно в

ракурсе биологизма. Мы только теперь обращаем на это внимание, и это принципиально

важно. Из всего сказанного становится также ясно, почему многие писатели, сознательно

или неосознанно находящиеся под влиянием сочинений Ницше и заимствующие из них,

неизбежно впадают в биологизм. Дело в том, что они двигаются на переднем плане его

мышления, и поскольку этот план производит впечатление биологизма, то биологическое,

что в нем есть, принимается за единственное и подлинное и вдобавок упрочивается с231

помощью новых достижений биологии, которые успели заявить о себе. Принимают ли

ницшевский «биологизм» или отвергают его, в любом случае дело не идет дальше

упомянутого переднего плана его мысли. Этому способствует сам характер публикаций

Ницше. Его слова и положения возбуждают увлекают и волнуют. Кажется, что если

следовать только этому впечатлению, то Ницше вполне понятен, но нам надо

освободиться от этой навязчивости, которая подкрепляется такими расхожими ярлыками,

как «биологизм». Надо просто научиться «читать».

Западноевропейская метафизика как «логика»

Итак, мы ставим вопрос о ницшевском сущностном определении познания.

Познание есть уловление и удерживание истинного. Истина, как и ее постижение, есть

«условия» жизни. Познание совершается в высказывающем мышлении, каковое как

представление сущего господствует во всех способах чувственного восприятия и

нечувственного созерцания, в каждом виде переживания и вживания. Человек везде и

всегда находится в этих установках и отношениях к сущему; везде и всегда тому, к чему

человек выстраивает свое отношение, он внемлет как сущему. Внимать (vernehmen) здесь

означает заранее принимать (nehmen) нечто как сущее таким-то и таким-то образом, или

как не-сущее, или же сущее как-то иначе. То, чему внемлют в этом внимании, есть сущее,

которое имеет характер того, о чем мы говорим: оно есть. И наоборот: сущее как таковое

открывается только такому вниманию. Об этом говорит изречение Парменида, гласящее:

?? ??? ???? ????? ????? ?? ??? ?????, то есть «вслушивание и бытие есть одно и то же»,

причем одно и то же в том смысле, что то и другое единосущно; сущее не существует как

сущее, то есть как присутствующее, без вслушивания в него, но равным образом

вслушивание не может «слышать» там, где нет сущего, где бытие не имеет возможности

выйти в открытость.

Со времени появления этого изречения каждый западноевропейский мыслитель

должен был заново осмыслять его, каждый делал это на свой неповторимый лад и никто

никогда не мог исчерпать всю его глубину. Если мы хотим до нее добраться, нам надо

вновь и вновь стремиться к тому, чтобы мыслить это изречение по-гречески, а не

искажать его своими соображениями, характерными для Нового времени. Если мы

переведем его якобы дословно («представление и бытие есть одно и то же»), мы вычитаем

из этого изречения неглубокую шопенгауэровскую мысль о том, что мир есть одно лишь

наше представление, а для себя и в себе он «есть» ничто. Но, противостоя такому

субъективному истолкованию, изречение Парменида не исчерпывается и

противоположным утверждением, суть которого сводится к тому, что мышление тоже

есть нечто сущее и целиком принадлежащее бытию. Напротив, данное изречение имеет в

виду уже сказанное: сущее есть только там, где есть вслушивание, а вслушивание есть

только там, где есть сущее. В изречении имеется в виду нечто третье или исконно первое,

вбирающее в себя оба упомянутых момента, имеется в виду ???????.

Вспомнив об этом изречении, мы делаем только один вывод: уловление и

определение сущего издавна отводится вслушиванию, нусу (????). Для этого слова у нас

есть немецкое соответствие — ум (Vernunft). Ум, принятие сущего как сущего, принимает

его в разных отношениях: то как имеющее те или иные свойства, то есть качественное

(Qualitat — ?????), то как так или иначе протяженное и количественное (Quantitat —

?????), то как так или иначе соотнесенное с чем-то другим, соотносительное (Relation —

???? ??).

Если какое-либо сущее, например, находящуюся перед нами скалу, мы

воспринимаем как твердую и серую, то, стало быть, мы обращены к нему в ракурсе его

качества. Если