же мы воспринимаем какого-либо человека, например, раба, как

подчиненного своему господину, тогда мы обращены к нему в ракурсе его отношения.

Рассматривать нечто как нечто по-гречески называется ??????????, а отношения, в232

соответствии с которыми сущее рассматривается как сущее (свойство, протяженность,

отношение, то есть Qualitat, Quantitat, Relation), называются «категориями» или, точнее, ??

??????? ??? ?????????? (формы, в которые рассматривание чего-либо как такового (?

?????????) в каждом отдельном случае помещает рассматриваемое). К сущему мы всегда

обращаемся как к сущему таким-то и таким-то образом, и поэтому ??????? ??? ??????????

есть не что иное как ???? ??? ?????, роды, способы происхождения сущего, то, откуда (и

поэтому в ретроспективном движении к чему) сущее есть: как имеющее такое-то

свойство, имеющее такую-то протяженность, такое-то отношение к чему-либо и так далее.

Внимание сущему как таковому раскрывается в мышлении, а мышление выражается себя

в высказывании, в логосе, ?????.

Сами категории можно продумывать и проговаривать в различных возможных

отношениях. Это продумывание и проговаривание родов сущего (???? ??? ?????),

«происхождений сущего» (как таковых) со времен Платона называется «диалектикой».

Самой последней и одновременно самой мошной попыткой такого продумывания

категорий, то есть тех отношений, в соответствии с которыми разум мыслит сущее как

таковое, является диалектика Гегеля, представленная им в произведении, которое вполне

заслуженно и оправданно называется «Наукой логики». Речь идет о самознании разума

как мышления «бытия», в каковом мышлении единство и взаимопринадлежность

определений бытия развиваются до «абсолютного понятия» и утверждаются в нем.

Западноевропейская метафизика, то есть размышление над сущим как таковым в

целом, изначально и на протяжении всей своей истории определяет это сущее как то, что

постижимо и очерчиваемо применительно к разуму и мышлению. Поскольку всякое

мышление коренится в какой-либо метафизике, как повседневный, так и метафизический

его виды покоятся на «доверии» к этому отношению, на том, чт? в мышлении разума и его

категорий проявляется как сущее, то есть на том, что в разуме постигается и упрочивается

как истинное и истина. Западноевропейская метафизика утверждается на этом первенстве

разума. Поскольку разъяснение и определение разума можно и должно назвать «логикой»,

можно также сказать, что западноевропейская «метафизика» есть «логика»; сущность

сущего как такового заявляет о себе в горизонте мышления.

Какова позиция Ницше по отношению к этой основной особенности

западноевропейской метафизики? Ответ дается в следующем положении

рассматриваемого нами отрывка, который в его первой части мы уже разъяснили:

«Доверие к разуму и его категориям, к диалектике, то есть высокая оценка логики

доказывает лишь проверенную на опыте полезность ее для жизни, но не ее „истинность»».

В этом положении содержится двоякий смысл: во-первых, здесь указывается на

основной процесс в западноевропейской истории, на то, что человек этой истории влеком

доверием к разуму; во-вторых, в нем дается истолкование истинностного характера

разума и логики.

Доверие к разуму и проявляющееся в этом властное господство ratio мы не должны

постигать только как рационализм, так как это доверие вбирает в себя и иррационализм.

Великие рационалисты раньше других впадают в иррационализм и, напротив, там, где

иррационализм определяет картину мира, там торжествует рационализм. Господство

техники и восприимчивость к суеверию связаны между собой. Не только иррационализм,

но и, тем более, рационализм (правда, только завуалированный и искусный) «живут» и

утверждаются из страха перед понятием.

Но что в ницшевском положении означает «доверие к разуму»? Под этим доверием

подразумевается основной настрой человека, в соответствии с которым способность ставить человека перед сущим, а сущее как таковое представлять для человека, отводится

разуму.

Только то, что разумное мышление представляет и устанавливает, может притязать

на удостоверение того, что это есть существующее сущее. Единственным и высшим

судией, который уполномочен решать и возвещать, что есть сущее и что есть не-сущее,233

является разум. В компетенции разума находится высшее пред-решение о том, что

означает бытие.

Поэтому тот основной процесс, в котором разворачиваются все основные позиции

и ключевые высказывания различных этапов западноевропейской метафизики, с

формальной точки зрения можно охарактеризовать так: бытие и мышление.

Понятое таким образом «доверие к разуму» и к мышлению находится по эту

сторону осуществляющейся в каждом отдельном случае оценки разумения и интеллекта.

Неприятие интеллектуализма, вырождение лишившегося своих корней и бесцельного

разума в каждом случае сопровождается призывом к «здоровому» человеческому разуму,

стало быть, опять-таки к «разуму», то есть совершается за счет использования

«рационализма». Здесь разум также оказывается мерилом того, что есть, что может быть и

что должно быть. Когда какой-либо образ действий, какое-либо начинание или

требование доказывается или утверждается как «логичное», они воспринимаются как

правильные, то есть как обязательные. То, о чем можно сказать, что оно «логично»,

производит сильное впечатление на человека. Под «логичным» здесь подразумевается не

продуманное согласно правилам школьной логики, а вычисленное из доверия к разуму.

Как Ницше объясняет это «доверие к разуму»? Он говорит, что «доверие» не

доказывает «истинности» познания, совершаемого с помощью разума. Здесь «истинность»

(«истина») опять взята в кавычки, чтобы показать, что в данном случае она понимается в

смысле правильности. Когда, например, физика в определенных категориях (материя,

причина, взаимодействие, энергия, потенциал, сродство) осмысляет сущее и, прибегая к

такому мышлению, заранее «доверяет» этим категориям и через исследование, основанное

на таком доверии, достигает все новых результатов, тогда через такое доверие к разуму,

осуществляемое в виде науки, вовсе не доказывается, что «природа» раскрывает свою

сущность в том, что предметно запечатлевается и представляется через категории этой

самой физики. Такое научное познание, скорее, свидетельствует лишь о том, что подобное

размышление о природе «полезно» «жизни». Таким образом, «истинность» познания

заключается в полезности этого познания для жизни, и тогда становится ясно, что

истинное есть то, что дает практическую пользу, и что истинность истинного оценивается

только с точки зрения ее полезности. Истина вообще не есть нечто сущее для себя,

которое затем еще как-то оценивается: истина заключается не в чем ином, как в

оцениваемости на предмет достижимой пользы.

Однако мысль Ницше о выгоде и полезности не заключает в себе этого грубого и

повседневного (прагматического) значения, равно как неверным оказывается и старое

биологическое понимание его «биологического» словоупотребления. Когда говорится о

том, что нечто полезно, речь идет лишь об одном: это нечто относится к одному из

условий «жизни», и в деле сущностного определения этих условий, способов и характера

их обусловливания все зависит от того, как определяется сама «жизнь».

Ницше не говорит, что физические познания «истинны», потому что они (и в той

мере, в какой они) годятся для использования в повседневной жизни, например, для

изготовления электрического устройства, которое зимой обогревает жилые помещения, а

летом охлаждает их, так как такое практическое использование уже является следствием

того, что научное познание полезно как таковое. Практическое использование становится

возможным только на основании теоретической «полезности». Но в каком смысле надо ее

понимать? В том, что научное познание и мышление определило и определяет природу

как сущее, которое заранее воспринимается в перспективе технического овладения им в

духе Нового времени.

Истина и истинное

Остается открытым вопрос о том, как относиться к этому установлению сущего как

сущего? Этот вопрос включает в себя еще один, более важный: что здесь означает сущее,234

существующее и бытие? Ницшевский тезис, а также весь отрывок, в котором он

находится, стремятся к тому, чтобы истолкование сущности истины заставить двигаться в

ином направлении. Это по-иному направленное истолкование не упраздняет

унаследованного понятия истины, но предполагает его и полагает более основательно: оно

упрочивает его. Доверие к разуму не обосновывает положения о том, что разумное

познание представляет собой воспроизведение действительного в смысле

соответствующего отображения; доверие к разуму свидетельствует лишь о том, что

почитание-чего-либо-истинным относится к сущности «жизни». Для того чтобы быть

собой, живое (и здесь речь прежде всего идет о таком живом существе, каковым является

человек) должно выстраивать свое отношение к сущему и придерживаться его. Но тогда

получается, что Ницше все-таки отказывается от унаследованного понимания истины как

правильности! Нет, мы не можем делать такой поспешный вывод, тем более что сущность

истины как правильности мы едва ли продумали до конца.

Правильность означает соответствие представления сущему, и это прежде всего

значит, что истинное представление есть представление сущего. Но остается открытым

вопрос о том, как это происходит, как возможна правильность и в чем она состоит.

Прежде всего хочется спросить, в том ли заключается правильность, что представления

появляются в душе как отображения предметов, находящихся вне ее? Хочется спросить,

возможно ли когда-либо объективно соотнести отображающее соответствие представлений в нашей душе с предметами вне нас и благодаря чему это возможно?

Отображающее уподобление предметам может произойти только тогда, когда сами

предметы становятся данностью, а это совершается только таким образом, что мы их себе

представляем, то есть имеем в себе их представления. Вопрос возвращается к тому,

отображают ли тогда эти представления предметов, степень соответствия с которыми

надо установить, отображают ли эти представления сами предметы или же нет. Говоря

короче и по существу, остается открытым вопрос о том, как постигать саму сущность

правильности, которая, со своей стороны, в определенном отношении затрагивает

сущность истины, как понимать соответствие сущему.

Быть может, говорить о том, что это соответствие должно иметь характер

отображения, значит выражать грубое, ни на чем не основанное, предвзятое мнение.

Ницше ни в коей мере не посягает на существенное содержание унаследованного

основного метафизического понимания истины, однако это существенное содержание не

означает (как обычно почти везде с легкостью считают), что истина есть отображение

вещей, находящихся вовне, в наших представлениях. Скорее, существенное содержание

метафизического понятия истины означает, что:

1. Истина есть особенность разума.

2. Основная черта этой особенности заключается в том, чтобы предоставлять и

представлять сущее как таковое.

Здесь не место обсуждать сущностное происхождение этого определения истины.

Всему сказанному предшествует такой вопрос: что здесь означает сущее и конкретное

сущее? Как сущее вообще относится к «жизни»? В каком смысле и почему сущее все же

должно быть представимым для человека и представленным ему? В чем состоит это

представление и как оно определяется из сущности «жизни»?

Вокруг этих и только этих более или менее ясно понимаемых вопросов вращается

мысль Ницше о сущности истины. Два последние абзаца из 507 отрывка дают общий

ответ, но нас они наделяют ракурсами, помогающими проследить до самых сокровенных

глубин ницшевское понимания истины.

«Что должна существовать некая масса верований, что мы имеем право судить, что

не допускаются сомнения относительно всех существенных ценностей,— все это

предпосылка всего живого и его жизни».

Итак, перед нами одни только утверждения, и тем не менее нам надо сразу же

признать, что они затрагивают нечто весьма существенное, ибо что станет с «жизнью»,235

если из нее исчезнут всякая «истина» и всяческая «вера», всякое согласие с чем-либо,

всякое соотнесение себя с этим нечто и, следовательно, всякая установка и любая

возможность установления какой-либо позиции? Тот факт, что имеет место почитание

чего-либо истинным, что чему-то внимают как сущему, что-то воспринимают как сущее и

удерживают как таковое,— все это не всяческое проявление жизни, а «предпосылка всего

живого и его жизни». Тем самым Ницше говорит, что истина является той строительной

основой и основной структурой, в которую впускается и должна быть впущена жизнь как

таковая. Итак, истина и истинное определяются не только потом, исходя из их

практической пользы, которая лишь выпадает на долю жизни: истина уже заранее должна

быть, чтобы живое могло жить, а жизнь — оставаться жизнью.

Кто не согласится с такой оценкой истины? Однако это согласие сразу же начинает

колебаться, как только мы вникаем в тот тезис,