и великую страсть одинаково отличает тот покой медленного

самодвижения (Sichbewegen), который, так сказать, не сразу дает ответ, тяжело реагирует,

но не в результате какой-то неуверенности и неповоротливости, а по причине широко

простирающейся уверенности и внутренней легкости того, что совершает свое

превосхождение.

Кроме «аффекта» и «страсти» говорят также о «чувстве», и, быть может, даже о

«восприятии» или — там, где все-таки имеется различие между аффектами и страстями —

подводят оба эти вида чувства под одно общее понятие «чувства». Если сегодня мы

подводим страсть под понятие «чувства», то нам кажется, что здесь утрачивается некая

сила. Мы считаем, что страсть — это не просто чувство. Если же, напротив, мы не

торопимся называть страсти чувствами, это еще не говорит о том, что для обозначения

сущности страсти у нас есть какое-то более высокое понятие: это может просто указывать

на то, что в отношении страсти мы используем далеко не самое возвышенное понятие. Так

и есть на самом деле, хотя может показаться, что речь идет лишь об отыскании и

надлежащем использовании слов. Тем не менее вопрос предполагает реальное дело, а

именно:

1) выяснить, нет ли изначальной сущностной связи между тем, что сейчас

наметилось как сущность аффекта и сущность страсти;

2) узнать, нельзя ли по-настоящему понять эту сущностную связь между тем и

другим, постигнув сущность того, что мы называем чувством.

Сам Ницше не боится осмыслять воление просто как чувство: «Воление:

напирающее чувство, весьма приятное! Это явление, которое сопутствует всякому

излитию сил» (XIII, 159). Так что же, получается, что воление — это чувство

наслаждения? «Наслаждение есть лишь симптом чувства достигнутой власти, различие в

осознании (оно [живущее] стремится не к наслаждению, но наслаждение привходит тогда,

когда достигается то, к чему стремились: наслаждение лишь сопутствует, оно не двигает)»

(688). Но тогда получается, что воля — лишь «явление, сопутствующее» излитию сил,

некое сопутствующее чувство наслаждения? Как это согласуется с тем, что было сказано о

сущности воли и в частности с результатами сравнения аффекта и страсти? Ведь там воля

представала как подлинно ведущее и господствующее, равнозначное самому господству;

надо ли теперь сводить ее до уровня одного лишь сопутствующего чувства наслаждения?

Читая такие отрывки, мы хорошо видим, как мало пока Ницше заботится о том,

чтобы представить свое учение как обоснованное и единое целое. Мы знаем, что он

только стал на этот путь, решился на это; нельзя сказать, что он равнодушен к этой задаче,

но дело в том, что он не очень помнит о ней, ибо знает, как может знать только

созидающий, что все, что со стороны выглядит лишь как подытоживающее изложение, на

поверку является действительным оформлением того дела, в котором вещи объединяются

так, что обнаруживают свою подлинную сущность. И все-таки пока Ницше остается в

пути и для него все важнее становится непосредственная характеристика того, к чему он

стремится. Исходя из этого, он прямо говорит на языке своего времени и современной ему

«науки», причем его не страшат сознательные преувеличения и односторонние

построения мысли, он считает, что на таком пути своеобычность (Andersartige) его лица и

вопрошания как можно ярче вырисовывается на фоне всего расхожего и привычного. Но

при таком образе действий он всегда обозревает и целое и, так сказать, вдается в

односторонности. Грустно, конечно, когда его читатели, понимают такие высказывания

внешним образом, видя только то, что он им сейчас предлагает, воспринимают их как его

весьма частное мнение или слишком легко опровергают его, основываясь на таких

разрозненных выражениях.25

Если на самом деле воля к власти является первочертой всего сущего и если теперь

Ницше определяет волю как сопутствующее чувство наслаждения, то отсюда не следует,

что оба понимания воли можно тотчас же объединить. Не следует и навязывать ему

мысли, согласно которой суть бытия заключается в том, чтобы сопутствовать чему-то

другому в качестве чувства наслаждения, причем сопутствовать опять-таки какому-то

сущему, бытие которого сначала следовало бы определить. Остается лишь один выход:

признать, что определение воли как сопутствующего чувства наслаждения, определение,

которое поначалу удивляет, если воспринимать его в контексте всего уже сказанного, не

должно восприниматься ни как полагание определенных границ сущностному

определению воли, ни как какое-то одно определение среди прочих; что оно загодя

указывает на нечто, существенно принадлежащее ко всей сущностной полноте воли. Но

если это так, если в нашем первом изложении мы дали набросок сущностному строению

воли, тогда определение, даваемое теперь, должно вписаться в ее общий абрис.

Итак, «воление: напирающее чувство, весьма приятное!» Чувство — это способ, с

помощью которого мы обнаруживаем себя в нашем отношении к сущему и тем самым

одновременно в нашем отношении к самим себе; это то, каким образом мы одновременно

настраиваемся на сущее, которое не есть мы, и на сущее, которое есть мы сами. В чувстве

раскрывается и остается открытым то состояние, в котором мы со-стоим в отношениях к

вещам, к самим себе и к окружающим нас людям. Чувство само по себе есть такое

открытое себе самому состояние, в котором, так сказать, простирается наше

существование. Человек — не существо, которое мыслит и вдобавок волит, причем так,

что потом к мышлению и волению присоединяются еще и чувства (для какого-либо

приукрашивания или усугубления ненависти): чувство наличествует изначально, но так,

что ему сопринадлежат (mitgehoren) мышление и воление. Теперь важно лишь понять, что

чувство имеет свойство раскрываться и сохранять состояние открытости (Offenhalten), и

поэтому, в зависимости от его вида, оно также обладает свойством сокрытия

(Verschlie?en).

Однако если воля есть за-пределы-себя-воление (Uber sich-hinaus-Wollen), тогда в

этом «за-пределы-себя» воля не просто забывает о себе, но вбирает себя в воление.

Волящий волит себя вглубь своей воли, и это означает, что в волении является само

воление и тем самым единство волящего и волимого. В существе воли, в раз-решимости

заключается то, что воля сама раскрывает себя, и, стало быть, не только через какое-либо

привходящее действие, через наблюдение за процессом проявления воли и последующим

размышлением по этому поводу: воля сама обладает характером раскрывающей

открытости. Любое проницательное самонаблюдение и анализ никогда не обнаруживают

нас самих, нашу самость и характер ее существования. В волении же, равно как и в

неволении (Nichtwollen) мы выводим себя на свет, причем так, что он сам впервые

загорается через это воление. Воление — это всегда принесение-себя-к-себе-самому (Sichzu-sich-selbst-bringen) и тем самым пребывание, самонахождение, (Sich-befinden) в

самозабвении (Uber-sich-hinweg), удерживание-себя (Sichhalten) в состоянии влечения

от чего-либо и к чему-либо (von etwas weg zu etwas hin). Поэтому воля имеет характер

чувства, открытости состояния, причем здесь, в момент воления, в момент забвения

памятования о себе, это состояние предстает как неодолимое влечение. Поэтому волю

можно понимать как «влекущее чувство». Она представляет собой не только чувство чегото влекущего, но есть само влекущее и даже «весьма приятное». То, что раскрывается в

воле — само воление как раз-решимость — приятно тому, кому оно раскрывается, то есть

самому волящему. В волении мы встречаемся с самими собой, каковы мы есть на самом

деле. Только в самой воле мы улавливаем себя в своем сокровеннейшем существе.

Волящий как таковой есть волящий-за-пределы-себя; в волении мы познаем себя как

самих себя превосходящие; господство-над, достигнутое тем или иным образом,

становится ощутимым; наслаждение наделяет нас уже достигнутой и возрастающей

властью к познанию. Поэтому Ницше и говорит о «сознаваемости различия».26

Если здесь чувство и воля постигаются как «сознание», как «знание», в этом самым

ярким образом проявляется момент раскрытия чего-то в самой воле, однако раскрытие —

не созерцание, а чувство. Это означает, что наличествует само воление, оно раскрыто в

себе самом и по отношению к чему-либо. Воление есть чувство (состояние как

настроенность). Поскольку теперь воля обладает уже намеченным многообразием

выходящего-за-свои-пределы-воления, и все это раскрывается в целом, можно сделать

вывод о том, что в волении сокрыто многоликое чувство. В сочинении «По ту сторону

добра и зла» Ницше пишет:

«Во всяком волении, во-первых, есть множество чувств: чувство устремленности

прочь от чего-либо, чувство устремленности к чему-либо, чувство самого этого „прочь» и

«к», затем сопутствующее мускульное чувство, которое в силу определенной привычки

сразу же начинает играть, как только мы «волим», еще не двигая «руками и ногами»

(«Jenseits von Gut und Bose», VII, 28 f)·

Ницше называет волю то аффектом, то страстью, то чувством, и это значит, что за

незамысловатым словом «воля» он усматривает нечто более целокупное, более

изначальное и в то же время более богатое. Когда он называет ее аффектом, речь идет не о

простом отождествлении, а о характеристике воли в отношении к тому, что выявляет

аффект. То же самое относится к понятиям «страсти» и «чувства». Можно пойти еще

дальше и все переиначить. То, что обычно знают как аффект, страсть и чувство, для

Ницше, по существу, есть воля к власти. Поэтому «радость» (обычно воспринимаемую

как аффект) он постигает как «чувствование-себя-более-сильным» (Sich-starker-f?hlen),

как чувство выхода за пределы себя самого и чувство возможности такого выхода:

«Чувствование себя более сильным — или, иначе говоря, радость — всегда

предполагает сравнение (но не обязательно с другими, а с собой, находящимся в

состоянии возрастания и даже не знающим заведомо меру сравнения») («Der Wille zur

Macht», n. 917).

Здесь имеется в виду та «осознанность различия», которая не является знанием в

смысле простого представления и ознакомления.

Радость не предполагает какого-то неумышленного сравнения: она в себе есть не

сообразующееся с познанием принесение-нас-к-нам-самим (Uns-zu-uns-selbst-bringen), а

само это принесение, но только чувствующее, совершающееся как нас-превозмогание

(Uber-uns-weg). В радости не предполагается уравнивания: в ней впервые со-порождается

и раскрывается неравенство, которое состоит в выхождении-за-свои-пределы.

Если рассматривать все это не изнутри, а со стороны и к тому же вооружившись

мерилом обычной теории познания и сознания — независимо от того является ли эта

теория идеалистической или реалистической — тогда можно заявить, что ницшевское

понятие воли осмысляется им в контексте эмоций, в ракурсе чувства жизни и потому,

помимо прочего, оно биологично. Все это правильно, но с одной оговоркой: такое

объяснение помещает Ницше в тот круг представлений, из которого он хотел бы

выбраться. Это касается и того подхода, который противопоставляет ницшевское

«эмоциональное» понимание воли «идеалистическому» ее пониманию.

Идеалистическое толкование

ницшевского учения о воле к власти

Итак, мы переходим ко второму из двух поставленных выше вопросов. Он звучит

так: что понимают под идеализмом, когда считают, что ницшевское понятие воли не

имеет ничего общего с «идеалистическим» понятием?

Вообще «идеалистическим» можно назвать способ рассмотрения, обращенный к

идеям. При этом «идея» означает то же, что и представление. Представлять же значит

смотреть в широком смысле: ?????. В какой мере прояснение сущности воли дает

возможность усмотреть в ней черты представления?27

Воление есть род вожделения и стремления. Греки называют это ??????; в Средние

века и Новое время появились термины appetitus и inclinatio. Простым стремлением и

влекомостью, является, например, голод как влечение к пище и ее домогательство. Само

это влечение как таковое не дает покоя животному, и не обязательно, что оно при этом

нечто видит; животное не представляет эту пищу как таковую и стремится к ней не как к

пропитанию. Стремление не знает, чего оно волит, потому что оно вообще не волит, и всетаки оно устремляется к своему предмету, хотя никогда — к нему как таковому. Тем не

менее воля как стремление не является слепым порывом. Вожделенное, предмет

устремленности как таковой со-представляется, со-присутствует во взоре, предстает как

со-воспринимаемый,