завершили метафизику, разве Гегель
в своей метафизике не упразднил закон противоречия? Разве Гегель не учит тому, что264
противоречие принадлежит самой сокровенной сущности бытия? И не это ли является
главным учением Гераклита? Однако для Гегеля и для Гераклита «противоречие» есть
«элемент» «бытия», так что мы все переиначиваем, если вместо внутренней
противоречивости самого бытия начинаем говорить о противо-речии сказуемого и
изреченного. Однако тот же самый Аристотель, впервые четко выразивший это
основоположение о бытии сущего, говорит также об ?????????. Наряду с приведенным
вариантом этого закона он дает и такие, после которых начинает казаться, что на самом
деле речь идет только о противостоянии высказываний — ??????.
Как бы мы ни отвечали на эти вопросы, мы делаем из них такой вывод: закон
противоречия и то, что он выражает, касается основного вопроса метафизики. Поэтому
независимо от того, истолковывает ли Ницше невозможность в смысле субъективной
неспособности человека или, грубо говоря, как его биологическую предрасположенность
или же такое истолкование данного положения является у него только прикрытием, он в
любом случае совершает движение в области метафизического мышления, того
мышления, которое должно вынести свое решение о сущности сущего как такового.
Ницше движется в этой сфере не против своей воли или по незнанию, но будучи
сведущим и сведущим настолько, что в следующих абзацах 516 записи он вступает в
принципиально важную сферу метафизики. Внешним признаком этого является уже то,
что свое собственное рассуждение он предваряет упоминанием об Аристотеле. В этом
кроется не только историческая связь с более ранним ученым мнением, но и в какой-то
мере вторичное прикосновение к той исторической почве, на которой утверждается
собственно ницшевское истолкование сущности мышления, почитания-чего-либоистинным и истины.
«Если, согласно Аристотелю, закон противоречия есть достовернейший из законов,
если он есть последнее и глубочайшее положение, к которому сводятся все
доказательства, если в нем сокрыт принцип всех других аксиом, тем строже нам надо
взвесить, какие утверждения он, в сущности, уже предполагает. Или в нем утверждается
нечто относительно действительного, сущего, как будто это уже известно из какого-либо
другого источника, а именно то, что сущему не могут быть приписываемы
противоположные предикаты, или же этот закон хочет сказать, что сущему не следует
приписывать противоположных предикатов. Тогда логика была бы императивом, но не к
познанию истинного, а к полаганию и упорядочиванию некоего мира, который должен
считаться для нас истинным».
Ницше ясно говорит, что для Аристотеля закон противоречия является
«принципом всех других аксиом». Так же ясно Аристотель говорит об этом и в конце
третьей главы четвертой книги «Метафизики» (Met. IV 3, 1005 b 33/34), где позитивное
рассмотрение этого основного положения он завершает следующим образом: ????? ???
???? ??? ??? ????? ????????? ???? ??????, то есть «по своей сущности оно есть начало и
господство для других аксиом, причем полное». Однако для того чтобы постичь всю
значимость такой оценки закона противоречия, данной Аристотелем, то есть в первую
очередь правильно усмотреть сферу этой значимости, необходимо знать, в какой связи
Аристотель говорит об этой самой высшей по достоинству аксиоме. Согласно
многовековому предрассудку закон противоречия считается правилом мышления и
аксиомой логики. Мысль о таком его статусе напрашивается сама собой, уже во времена
Аристотеля она была широко распространена, и это указывает на то, что она была не
случайной. Аристотель рассматривает закон противоречия в уже упомянутой главе,
которая начинается так: ????? ???????? ??? ? ?????? ?? ?? ? ?? ??? ?? ????? ?????????
???’????, то есть «Существует такой вид знания который обращается к сущему, поскольку
оно есть сущее и посему рассматривает то, что принадлежит самой сущести (Seiendheit) и
составляет ее».
Знание о сущести сущего, короче, знание о бытии Аристотель называет ?????
?????????, первофилософией, то есть подлинно философским знанием и мышлением. В265
процессе раскрытия этого знания ставит вопрос о том, принадлежит ли этому знанию и
вопрошанию рассмотрение того, что называется ??????????? ?????, того, что самым
прочным образом является началом и господством для всего бытия. К таким началам
принадлежит то, что мы называем законом противоречия. Аристотель утвердительно
отвечает на поставленный вопрос, и это означает, что данная «аксиома» является
признанием того, что изначально принадлежит бытию сущего. Закон противоречия
говорит «нечто» о бытии. Он содержит сущностную проекцию ?? ? ??, сущего как
такового.
Если мы понимаем этот закон согласно установившей свое господство традиции
(следовательно, не строго и не вполне по-аристотелевски), тогда он говорит нам только о
том, как должно совершаться мышление, чтобы быть мышлением о сущем. Если же мы
понимаем закон противоречия по-аристотелевски, тогда мы должны спрашивать о том,
что этот закон предполагает и предполагает так, что потом, впоследствии, может стать
правилом для мышления.
Из предыдущего становится ясно, что Ницше воспринимает этот закон как
основное положение логики, как «логическую аксиому» и отмечает, что, согласно
Аристотелю, он является «достовернейшим» из всех законов. У Аристотеля, однако, речь
идет не о «достоверности», потому что об этом у него вообще не может идти речи, так как
«достоверность» есть понятие Нового времени, подготовленное, правда, эллинистической
и христианской мыслью о достоверности спасения.
Закон противоречия как закон бытия (Аристотель)
В соответствии с неменяющимся стилем ницшевских размышлений о сущности
мышления, разума и истины его отношение к закону противоречия принимает
следующую форму: если этот закон является высшим из всех основоположений, тогда и
именно тогда необходимо спросить, «какие утверждения он, в сущности, уже
предполагает». На этот вопрос, который Ницше призывает поставить, ответ дается с
давних пор, а именно начиная с Аристотеля, причем дается так решительно, что для того
же Аристотеля все, о чем в данном случае спрашивает Ницше, составляет единственное
содержание данного положения, так как, согласно этому философу, данный закон говорит
нечто существенное о сущем как таковом, а именно то, что всякое отсутствие остается
чуждым присутствию, потому что оно ввергает это присутствие в его не-сутствие, тем
самым утверждая непостоянство и, следовательно, разрушая сущность бытия. Бытие же
имеет свою сущность в присутствии и в постоянстве, и поэтому те отношения, согласно
которым сущее должно представляться как сущее, тоже должны учитывать это
присутствие и это постоянство через ??? («в одно и то же время») и через ???? ?? ???? («в
одном и том же отношении»).
Присутствующее, постоянное как таковое с необходимостью оказывается
несостоятельным, если его присутствием и его наличностью пренебрегают, устанавливая
отношение к какому-либо иному моменту времени, если пренебрегают его постоянством,
обращаясь к непостоянному. Когда такое происходит, дело кончается тем, что одно и то
же утверждается и отрицается. Такое вполне удается человеку. Он может противоречить
самому себе. Если же человек находится в противоречии, тогда невозможное заключается
не в том, что «да» и «нет» сводятся воедино, а в том, что человек исключает себя из
представления сущего как такового и забывает, что же он, собственно, хочет постичь в
своем «да» и «нет». Через противоречащие утверждения, которые человек может
беспрепятственно делать по отношению к одному и тому же, он полагает себя самого из
своей сущности в не-сущность, упраздняет свое отношение к сущему как таковому.
Самое страшное в этом отпадении в не-сущность состоит в том, что оно всегда
выглядит вполне безобидно, что при этом можно так же, как и прежде, заниматься своими
делами и получать удовольствие, что вообще не имеет значения, о чем и как ты думаешь266
— до того дня, когда грянет гром, дня, которому, быть может, потребуются века, чтобы
выйти из тьмы нарастающего бездумья.
Никакими доводами, нравственными, культурными или политическими, нельзя
понизить ту ответственность, которой мышление наделено в силу своей сущности. Здесь,
в истолковании закона противоречия, мы только касаемся этой сферы и стремимся
обратить внимание на, быть может, незначительное, но непреложное в знании, а именно
на то, что благодаря закону о необходимости избежания противоречия о сущем как
таковом нечто утверждается и утверждается не более и не менее как следующее:
бытийствующая сущность (Wesen) сущего состоит в постоянном отсутствии
противоречия.
Ницше сознает, что закон противоречия есть закон о бытии сущего, но не сознает,
что это понимание данного закона было выражено именно таким мыслителем, который
впервые в полной мере утвердил и постиг этот закон как закон бытия. Если бы
ницшевское неосознание было только историческим недосмотром, тогда не стоило бы
вдаваться в дальнейшие рассуждения на этот счет, но речь идет о другом: Ницше не видит
исторической основы своего собственного истолкования сущего, не постигает всей
значимости своей позиции и, таким образом, не может определить своего собственного
местоположения, в результате чего не может отыскать противной стороны, которую
хотел бы найти и которая ради такого замысла должна быть понята и уловлена из ее же
самобытнейшей установки.
Аристотель, конечно же, мыслит по-гречески: бытие в своей сущности
непосредственно усматривается как присутствие. Ему было достаточно просто усмотреть
бытие сущего в этой его сущности как ????? ????????, ?????????? и, говоря об этом,
представить его. Ему тем более этого было достаточно, что греческие мыслители знали:
бытие, бытийствование сущего, никогда нельзя просчитать и извлечь из наличествующего
сущего, оно, скорее, само должно показывать себя из себя самого как идею (????) и затем
становиться доступным только для соответствующего усмотрения.
Аристотелю не было нужды задавать вопрос о предпосылках закона противоречия,
потому что он уже понимал этот закон как пред-полагание сущности сущего, потому что в
таком полагании совершилось начало западноевропейского мышления.
Вряд ли мы можем сказать, что оказалось более значительным и существенным в
этой философской позиции греков в области мышления бытия: непосредственность и
чистота первоначального усмотрения сущностных форм сущего или отсутствие
необходимости специально осведомляться об истине этого познавания, осведомляться в
духе Нового времени, то есть как бы заходить за ее собственные положения. Греческие
мыслители пред-показывают «лишь» первые шаги.
С тех пор не было сделано ни одного шага в том пространстве, по которому
впервые прошли греки. Тайне первоначала принадлежит способность разлить вокруг себя
так много ясного света, чтобы не возникло никакой потребности в каком-либо
последующем ущербном разъяснении. Это говорит и о том, что если у
западноевропейского человека возникает какая-либо действительная историческая
необходимость в более исконном размышлении о бытии, его мышление может совершать
свою работу только в разбирательстве с первоначалом западноевропейского мышления.
Такому разбирательству пока не везет, в своей сущности и необходимости оно остается и
будет оставаться закрытым до тех пор, пока мы не постигнем все величие, то есть всю
простоту и чистоту основополагающего настроения мысли и силу соответствующего ему
речения.
Так как Ницше глубже, чем какой-либо другой мыслитель до него, проникся
греческим духом, так как в то же время он максимально последовательно мыслил в духе
Нового времени, может показаться, что в его мышлении как раз и совершается это
разбирательство с началом западноевропейского мышления. Однако, оставаясь
мышлением Нового времени, оно все-таки не является упомянутым разбирательством, но,267
скорее, превращается в одно лишь переиначивание мышления греков. Прибегая к этому
переиначиванию, Ницше окончательно запутывается в переиначенном. Дело не доходит
до разбирательства, до обоснования принципиальной позиции, которая исходила бы из
позиции первоначальной, причем не отвергая ее, но давая ей возможность предстать во
всей ее неповторимости и убедительности, дабы на ней же и утвердиться.
Это промежуточное замечание было необходимо для того, чтобы мы не слишком
легко воспринимали отношение Ницше к Аристотелю в вопросе истолкования закона о
противоречии, чтобы постарались как можно внимательнее проследить за тем шагом,
который совершил сам Ницше, ибо здесь речь идет о принятии решения по поводу
высшего принципа метафизики и, что то же самое, о глубинной
