завершили метафизику, разве Гегель

в своей метафизике не упразднил закон противоречия? Разве Гегель не учит тому, что264

противоречие принадлежит самой сокровенной сущности бытия? И не это ли является

главным учением Гераклита? Однако для Гегеля и для Гераклита «противоречие» есть

«элемент» «бытия», так что мы все переиначиваем, если вместо внутренней

противоречивости самого бытия начинаем говорить о противо-речии сказуемого и

изреченного. Однако тот же самый Аристотель, впервые четко выразивший это

основоположение о бытии сущего, говорит также об ?????????. Наряду с приведенным

вариантом этого закона он дает и такие, после которых начинает казаться, что на самом

деле речь идет только о противостоянии высказываний — ??????.

Как бы мы ни отвечали на эти вопросы, мы делаем из них такой вывод: закон

противоречия и то, что он выражает, касается основного вопроса метафизики. Поэтому

независимо от того, истолковывает ли Ницше невозможность в смысле субъективной

неспособности человека или, грубо говоря, как его биологическую предрасположенность

или же такое истолкование данного положения является у него только прикрытием, он в

любом случае совершает движение в области метафизического мышления, того

мышления, которое должно вынести свое решение о сущности сущего как такового.

Ницше движется в этой сфере не против своей воли или по незнанию, но будучи

сведущим и сведущим настолько, что в следующих абзацах 516 записи он вступает в

принципиально важную сферу метафизики. Внешним признаком этого является уже то,

что свое собственное рассуждение он предваряет упоминанием об Аристотеле. В этом

кроется не только историческая связь с более ранним ученым мнением, но и в какой-то

мере вторичное прикосновение к той исторической почве, на которой утверждается

собственно ницшевское истолкование сущности мышления, почитания-чего-либоистинным и истины.

«Если, согласно Аристотелю, закон противоречия есть достовернейший из законов,

если он есть последнее и глубочайшее положение, к которому сводятся все

доказательства, если в нем сокрыт принцип всех других аксиом, тем строже нам надо

взвесить, какие утверждения он, в сущности, уже предполагает. Или в нем утверждается

нечто относительно действительного, сущего, как будто это уже известно из какого-либо

другого источника, а именно то, что сущему не могут быть приписываемы

противоположные предикаты, или же этот закон хочет сказать, что сущему не следует

приписывать противоположных предикатов. Тогда логика была бы императивом, но не к

познанию истинного, а к полаганию и упорядочиванию некоего мира, который должен

считаться для нас истинным».

Ницше ясно говорит, что для Аристотеля закон противоречия является

«принципом всех других аксиом». Так же ясно Аристотель говорит об этом и в конце

третьей главы четвертой книги «Метафизики» (Met. IV 3, 1005 b 33/34), где позитивное

рассмотрение этого основного положения он завершает следующим образом: ????? ???

???? ??? ??? ????? ????????? ???? ??????, то есть «по своей сущности оно есть начало и

господство для других аксиом, причем полное». Однако для того чтобы постичь всю

значимость такой оценки закона противоречия, данной Аристотелем, то есть в первую

очередь правильно усмотреть сферу этой значимости, необходимо знать, в какой связи

Аристотель говорит об этой самой высшей по достоинству аксиоме. Согласно

многовековому предрассудку закон противоречия считается правилом мышления и

аксиомой логики. Мысль о таком его статусе напрашивается сама собой, уже во времена

Аристотеля она была широко распространена, и это указывает на то, что она была не

случайной. Аристотель рассматривает закон противоречия в уже упомянутой главе,

которая начинается так: ????? ???????? ??? ? ?????? ?? ?? ? ?? ??? ?? ????? ?????????

???’????, то есть «Существует такой вид знания который обращается к сущему, поскольку

оно есть сущее и посему рассматривает то, что принадлежит самой сущести (Seiendheit) и

составляет ее».

Знание о сущести сущего, короче, знание о бытии Аристотель называет ?????

?????????, первофилософией, то есть подлинно философским знанием и мышлением. В265

процессе раскрытия этого знания ставит вопрос о том, принадлежит ли этому знанию и

вопрошанию рассмотрение того, что называется ??????????? ?????, того, что самым

прочным образом является началом и господством для всего бытия. К таким началам

принадлежит то, что мы называем законом противоречия. Аристотель утвердительно

отвечает на поставленный вопрос, и это означает, что данная «аксиома» является

признанием того, что изначально принадлежит бытию сущего. Закон противоречия

говорит «нечто» о бытии. Он содержит сущностную проекцию ?? ? ??, сущего как

такового.

Если мы понимаем этот закон согласно установившей свое господство традиции

(следовательно, не строго и не вполне по-аристотелевски), тогда он говорит нам только о

том, как должно совершаться мышление, чтобы быть мышлением о сущем. Если же мы

понимаем закон противоречия по-аристотелевски, тогда мы должны спрашивать о том,

что этот закон предполагает и предполагает так, что потом, впоследствии, может стать

правилом для мышления.

Из предыдущего становится ясно, что Ницше воспринимает этот закон как

основное положение логики, как «логическую аксиому» и отмечает, что, согласно

Аристотелю, он является «достовернейшим» из всех законов. У Аристотеля, однако, речь

идет не о «достоверности», потому что об этом у него вообще не может идти речи, так как

«достоверность» есть понятие Нового времени, подготовленное, правда, эллинистической

и христианской мыслью о достоверности спасения.

Закон противоречия как закон бытия (Аристотель)

В соответствии с неменяющимся стилем ницшевских размышлений о сущности

мышления, разума и истины его отношение к закону противоречия принимает

следующую форму: если этот закон является высшим из всех основоположений, тогда и

именно тогда необходимо спросить, «какие утверждения он, в сущности, уже

предполагает». На этот вопрос, который Ницше призывает поставить, ответ дается с

давних пор, а именно начиная с Аристотеля, причем дается так решительно, что для того

же Аристотеля все, о чем в данном случае спрашивает Ницше, составляет единственное

содержание данного положения, так как, согласно этому философу, данный закон говорит

нечто существенное о сущем как таковом, а именно то, что всякое отсутствие остается

чуждым присутствию, потому что оно ввергает это присутствие в его не-сутствие, тем

самым утверждая непостоянство и, следовательно, разрушая сущность бытия. Бытие же

имеет свою сущность в присутствии и в постоянстве, и поэтому те отношения, согласно

которым сущее должно представляться как сущее, тоже должны учитывать это

присутствие и это постоянство через ??? («в одно и то же время») и через ???? ?? ???? («в

одном и том же отношении»).

Присутствующее, постоянное как таковое с необходимостью оказывается

несостоятельным, если его присутствием и его наличностью пренебрегают, устанавливая

отношение к какому-либо иному моменту времени, если пренебрегают его постоянством,

обращаясь к непостоянному. Когда такое происходит, дело кончается тем, что одно и то

же утверждается и отрицается. Такое вполне удается человеку. Он может противоречить

самому себе. Если же человек находится в противоречии, тогда невозможное заключается

не в том, что «да» и «нет» сводятся воедино, а в том, что человек исключает себя из

представления сущего как такового и забывает, что же он, собственно, хочет постичь в

своем «да» и «нет». Через противоречащие утверждения, которые человек может

беспрепятственно делать по отношению к одному и тому же, он полагает себя самого из

своей сущности в не-сущность, упраздняет свое отношение к сущему как таковому.

Самое страшное в этом отпадении в не-сущность состоит в том, что оно всегда

выглядит вполне безобидно, что при этом можно так же, как и прежде, заниматься своими

делами и получать удовольствие, что вообще не имеет значения, о чем и как ты думаешь266

— до того дня, когда грянет гром, дня, которому, быть может, потребуются века, чтобы

выйти из тьмы нарастающего бездумья.

Никакими доводами, нравственными, культурными или политическими, нельзя

понизить ту ответственность, которой мышление наделено в силу своей сущности. Здесь,

в истолковании закона противоречия, мы только касаемся этой сферы и стремимся

обратить внимание на, быть может, незначительное, но непреложное в знании, а именно

на то, что благодаря закону о необходимости избежания противоречия о сущем как

таковом нечто утверждается и утверждается не более и не менее как следующее:

бытийствующая сущность (Wesen) сущего состоит в постоянном отсутствии

противоречия.

Ницше сознает, что закон противоречия есть закон о бытии сущего, но не сознает,

что это понимание данного закона было выражено именно таким мыслителем, который

впервые в полной мере утвердил и постиг этот закон как закон бытия. Если бы

ницшевское неосознание было только историческим недосмотром, тогда не стоило бы

вдаваться в дальнейшие рассуждения на этот счет, но речь идет о другом: Ницше не видит

исторической основы своего собственного истолкования сущего, не постигает всей

значимости своей позиции и, таким образом, не может определить своего собственного

местоположения, в результате чего не может отыскать противной стороны, которую

хотел бы найти и которая ради такого замысла должна быть понята и уловлена из ее же

самобытнейшей установки.

Аристотель, конечно же, мыслит по-гречески: бытие в своей сущности

непосредственно усматривается как присутствие. Ему было достаточно просто усмотреть

бытие сущего в этой его сущности как ????? ????????, ?????????? и, говоря об этом,

представить его. Ему тем более этого было достаточно, что греческие мыслители знали:

бытие, бытийствование сущего, никогда нельзя просчитать и извлечь из наличествующего

сущего, оно, скорее, само должно показывать себя из себя самого как идею (????) и затем

становиться доступным только для соответствующего усмотрения.

Аристотелю не было нужды задавать вопрос о предпосылках закона противоречия,

потому что он уже понимал этот закон как пред-полагание сущности сущего, потому что в

таком полагании совершилось начало западноевропейского мышления.

Вряд ли мы можем сказать, что оказалось более значительным и существенным в

этой философской позиции греков в области мышления бытия: непосредственность и

чистота первоначального усмотрения сущностных форм сущего или отсутствие

необходимости специально осведомляться об истине этого познавания, осведомляться в

духе Нового времени, то есть как бы заходить за ее собственные положения. Греческие

мыслители пред-показывают «лишь» первые шаги.

С тех пор не было сделано ни одного шага в том пространстве, по которому

впервые прошли греки. Тайне первоначала принадлежит способность разлить вокруг себя

так много ясного света, чтобы не возникло никакой потребности в каком-либо

последующем ущербном разъяснении. Это говорит и о том, что если у

западноевропейского человека возникает какая-либо действительная историческая

необходимость в более исконном размышлении о бытии, его мышление может совершать

свою работу только в разбирательстве с первоначалом западноевропейского мышления.

Такому разбирательству пока не везет, в своей сущности и необходимости оно остается и

будет оставаться закрытым до тех пор, пока мы не постигнем все величие, то есть всю

простоту и чистоту основополагающего настроения мысли и силу соответствующего ему

речения.

Так как Ницше глубже, чем какой-либо другой мыслитель до него, проникся

греческим духом, так как в то же время он максимально последовательно мыслил в духе

Нового времени, может показаться, что в его мышлении как раз и совершается это

разбирательство с началом западноевропейского мышления. Однако, оставаясь

мышлением Нового времени, оно все-таки не является упомянутым разбирательством, но,267

скорее, превращается в одно лишь переиначивание мышления греков. Прибегая к этому

переиначиванию, Ницше окончательно запутывается в переиначенном. Дело не доходит

до разбирательства, до обоснования принципиальной позиции, которая исходила бы из

позиции первоначальной, причем не отвергая ее, но давая ей возможность предстать во

всей ее неповторимости и убедительности, дабы на ней же и утвердиться.

Это промежуточное замечание было необходимо для того, чтобы мы не слишком

легко воспринимали отношение Ницше к Аристотелю в вопросе истолкования закона о

противоречии, чтобы постарались как можно внимательнее проследить за тем шагом,

который совершил сам Ницше, ибо здесь речь идет о принятии решения по поводу

высшего принципа метафизики и, что то же самое, о глубинной