192 b 17). При этом речь ни в коем случае не идет о характерном

только для философского языка выражении («термин»).

????????? есть слово, через которое предмет «затрагивается» в том, что он есть.

Это дофилософское значение данного слова весьма удалено от того значения, которое еще

сохраняется в нашем языке в небрежном и поверхностном употреблении «категории». Что

касается упомянутого словоупотребления Аристотеля, то оно вполне соответствует

греческому духу языка, который в невыраженном виде остается философскометафизическим: поэтому греческий вместе с санскритом и хорошим немецким

отличается от всех прочих языков.

Теперь же философия как метафизика подчеркнуто рассуждает о «категориях»,

говоря об «учении о категориях» и «категориальной таблице»; Кант, например, в своем

главном произведении «Критика чистого разума» учит, что таблицу категорий можно

считывать и выводить из таблицы суждений. Что означают «категории» в языке

философов? Каким образом философская «категория» связана с дофилософским словом

??????????

Аристотель, употребляющий это слово и в обычном значении обращения к

предмету в смысле его вида, впервые и к тому же на период в два ближайших тысячелетия

возводит ????????? на уровень философского именования, которое называет то, о чем

философия должна размышлять в соответствии со своей сущностью. Это возвышение

данного слова совершается в подлинно философском смысле, так как в него не

вкладывается никакого отдаленного, произвольного и, как обычно говорят,

«абстрактного» значения. Сам дух языка и вещи, заключенный в этом слове, указывает на

его возможное, иногда необходимо иное и в тоже время более существенное, значение.31

Когда мы устанавливаем свое отношение к «этому нечто, находящемуся здесь» как,

например, к двери (эта «дверь»), в этом установлении уже содержится некое иное

отношение. Какое же? Мы уже назвали его, когда сказали, что устанавливаем свое

отношение к «этому нечто, находящемуся здесь» именно как к двери. Для того чтобы мы

могли таким образом названное определить именно как «дверь», а не как, например, окно,

подразумеваемое нами уже должно было показать себя как «это присутствующее здесь

нечто», как это таким-то и таким-то образом присутствующее. Прежде чем мы отнеслись

к этому подразумеваемому как к «двери», по умолчанию уже было установлено, что это

«присутствующее здесь нечто» есть вещь. Мы не могли бы названное нами определить

как дверь, если бы раньше уже не встречали нечто подобное обособленной вещи. В основе

нашего заявления (?????????) о чем-то как о «двери» лежит установление того, что

названное есть вещь; «вещь» предстает как более основательная и изначальная категория,

чем «дверь», а именно как такая «категория», такое обращение, которое говорит о том, в

каком бытийном качестве обнаруживает себя названное сущее, о том, что оно есть сущее

для себя или, как говорит Аристотель, нечто, которое есть от себя и для себя — ???? ??.

Второй пример. Мы говорим, что эта дверь коричневая (а не белая). Для того чтобы

мы могли отнестись к названной вещи как к коричневой, нам надо воспринять ее в

отношении ее цвета, но и цвет вещи воспринимается нами именно таким, а не другим,

только в том случае, если прежде нам уже встречалась вещь в ее таком-то и таком-то

качествовании. Если бы раньше уже не устанавливалось наше отношение к вещи в смысле

ее качеств, мы никогда не могли бы воспринять ее как «коричневую», то есть как

выкрашенную в коричневый цвет, как имеющую такие-то и такие-то свойства.

В основе дофилософского установления вещи как «коричневой» лежит (причем в

качестве несущей основы) ее установление в смысле «таких-то и таких-то свойств», лежит

категория «качества», ???????, ?????. По отношению к категории «качества»

вышеупомянутая категория предметности характеризуется тем, что она называет

долженствующее лежать в основе всякого качества, называет лежащее в основе,

???????????, subiectum, substantia. «Субстанция», «качество» и затем «количество»,

«отношение» суть «категории», то есть отличительные обращения к сущему, а именно те,

которые вопрошают его в ракурсе того, что оно как некое сущее есть: дверь или окно, стол

или дом, собака или кошка, нечто коричневое или белое, сладкое или кислое, большое или

маленькое.

Метафизику можно определить как сообразующуюся с размышляющим словом

истину о сущем как таковом в его целом. Это слово высказывает обращение к сущему как

таковому в его строе, высказывает категории. Таким образом, категории являются

метафизическими ключевыми словами и поэтому также наименованиями для основных

философских понятий. Тот факт, что в нашем обычном мышлении и повседневном

отношении к сущему эти категории как обращения высказываются молча и большинством

людей на протяжении всей их «жизни» даже ни разу не переживаются, не познаются и тем

более не понимаются именно как такие безмолвные обращения к сущему, вовсе не

является основанием для того, чтобы считать, будто они являются чем-то никчемным,

чем-то якобы выдуманным «далекой от жизни» философией. Тот факт, что повседневное

разумение и обычное мнение ничего не знают об этих категориях, да и не нуждаются в

том, чтобы что-либо о них знать, говорит лишь о том, сколь необходимым образом это

существенное призвано к тому, чтобы стать здесь предметом рассмотрения, особенно если

допустить, что близость к сущности остается не только привилегией немногих, но и их

судьбой. Тот факт, что, например, существуют такие вещи, как дизельный мотор, имеет

свое решающее, всеопределяющее основание в том, что однажды философы специально

осмыслили и продумали категории полезной в техническом отношении «природы».

Когда «человек с улицы» считает, что «дизельный мотор» существует потому, что

его изобрел Дизель, то здесь все в порядке. Не каждому надо знать, что все это

изобретательство не сделало бы ни единого шага вперед, если бы философия в тот32

исторический момент, когда она вступила в область своей не-сущности, не продумала

категории упомянутой природы и таким образом не обозначила сферу поисков и попыток,

предпринимаемых изобретателями. Правда, тот, кто знает о подлинном происхождении

современного мотора, не может в силу этого создавать еще лучшие моторы, но, наверное,

может (и, вероятно, может только он) задать вопрос о том, что представляет собой эта

машинная техника в истории отношения человека к бытию.

Зато вопрос о том, что значит эта техника для прогресса и культуры человека, не

имеет никакого значения, и егс можно было спокойно обойти стороной, потому что

техника значит ровно столько, сколько значит современная ей «культура».

Категории суть обращения к сущему в ракурсе того, что это сущее как таковое

есть сообразно своему строю. Поэтому, будучи такими обращениями, категории

специальным образом познаются в осмыслении того, что постоянно и безмолвно совыражается и окликается в обычном обращении к сущему и оговорении его.

Основная форма повседневного обращения к сущему — это высказывание,

аристотелевский ????? ???????????, сказывание, которое способно дать сущему

возможность раскрыться из себя самого. В русле этого ?????’а Аристотель впервые

выразил «категории», то есть обращения к сущему, невыражаемые в высказываниях, но

обосновывающие всех их. В его задачу не входило создание «системы» категорий, перед

ним, вслед за Платоном, стояла благороднейшая задача: показать, что такие категории

входят в сферу того, что философия должна осмыслять в первую очередь и осмыслять

именно как таковое (как ????? ?????????). Потом высказывание, enuntiatio, понимается

как суждение. В различных способах суждения сокрыты различные обращения к сущему,

различные категории. Поэтому в своей «Критике чистого разума» Кант говорит о том, что

категориальная таблица должна составляться в русле таблицы суждений. То, что здесь

говорит Кант, представляет собой (правда, в уже успевшей измениться форме) то же

самое, что до него более чем за две тысячи лет впервые сделал Аристотель.

Когда во втором разделе данного отрывка, обозначенном буквой В, Ницше, не

вдаваясь в обоснование, называет высшие ценности «категориями разума», такая их

характеристика на поверку опять-таки оказывается тем же самым, чему учил Кант и о чем

еще раньше думал Аристотель. Выражение «категории разума» означает, что разум,

разумное мышление, суждения разума, ????? ???????????, «логика» есть то, с чем

категории связаны характерным образом, со-определяющим их сущность. Правда, вид

этой связи между категориями и разумом, выносящим суждения мышлением, Аристотель,

Кант и Ницше понимают по-разному, в зависимости от того, как они определяют

сущность разума и ?????’а, то есть сущность человека; от того, как они в этой связи

постигают и истолковывают сущее как таковое, являющее свою структуру в этих

категориях.

Благодаря этим различиям сохраняется в силе самое важное и основное:

определения сущего как такового выявляются и обосновываются в ракурсе его отношения

к логосу, высказывающему свои суждения мышлению. Категории как определения сущего

как такового говорят о том, что есть это сущее как сущее. Они выражают «самое общее»,

что можно сказать о сущем: его сущесть (Seiendheit) или бытие. Бытие сущего понимается

и осмысляется в русле высказывания, суждения, «мышления». Этот вид определения

истины о сущем в целом, то есть метафизика, мыслит сущее сообразно категориям.

Итак, сущность всякой метафизики мы можем охарактеризовать таким

выражением: бытие и мышление (точнее говоря: сущесть и мышление); эта формула

говорит о том, что бытие постигается в русле мышления о сущем как его «самое общее»

(Allgemeinstes), причем «мышление» понимается как высказывающее сказывание. Такое

мышление сущего в смысле ????? и ????? ??, «из себя восходящего и про-изведенного

присутствования», остается путеводной нитью для философского мышления о бытии как

сущести.

Выражение бытие и мышление имеет силу и для иррациональной метафизики,33

которая потому так и называется, что доводит до крайности рационализм и при этом

совершенно не освобождается от него, подобно тому как всякому а-теизму больше, чем

теизму, приходится иметь дело с Богом. Так как, говоря о «космологических ценностях»,

Ницше имеет в виду высшие определения сущего в его целом, он может говорить и о

«категориях». Тот факт, что, не вдаваясь в дальнейшее разъяснение и обоснование этих

ценностей, он называет их «категориями», а те, в свою очередь, осмысляет как категории

разума, показывает, сколь решительно он мыслит в русле метафизики.

По существу, вопрос о том, сходит ли он с этого пути и по праву ли называет себя

«антиметафизиком», когда понимает эти категории как ценности, или же лишь доводит

метафизику до ее последнего предела и в результате сам становится последним

метафизиком — это вопрос, к которому мы только приближаемся, но ответ на который

самым тесным образом связан с прояснением ницшевского понимания нигилизма.

Второй момент, на который сразу же следует обратить внимание, разъясняя

заключительное предложение первого раздела, касается того, каким образом Ницше

подытоживает природу трех категорий, в соответствии с которыми истолковывается

сущее в его целом. Вместо «смысла» он теперь говорит о «цели», вместо «цельности» и

«организации» — о «единстве» и (что самое важное) вместо «истины» и «истинном мире»

он говорит просто о «бытии», причем опять-таки без каких-либо разъяснений. Однако не

стоит удивляться, что он не дает разъяснений по поводу использованных здесь понятий и

наименований: находящееся перед нами — не какой-то раздел книги, предназначенной

для «общественности» и даже не раздел какого-то учебника, а монолог мыслителя, в

котором он говорит не со своим «я», не со своей «личностью», а с бытием сущего в целом

в контексте уже некогда сказанного в истории метафизики.

Мы же, его позднейшие читатели, для того чтобы правильно взвесить каждое

слово, отметить каждое его изменение, осознать его понятийное оформление и,

размышляя, внимательно прочесть простой текст, должны сначала просто войти в область

метафизики. Пока что мы помним только об одном: «истину» Ницше понимает как

категорию разума и эту «истину» отождествляет с «бытием». Но если «бытие» является

первым и последним словом о сущем в целом, тогда ницшевское отождествление «бытия»

и