что в лучшем случае наше истолкование истории остается где-то позади уже

сделанных.

Размышляя таким образом, мы входим в круг подлинных решений. Вопрос об

истинности «исторической картины» перетекает в вопрос об исторической правильности

и точности использования и толкования источников. Он затрагивает вопрос об истине

исторического местоположения и заключенного в нем отношения к истории. Если

европейский нигилизм не является лишь каким-то одним историческим движением среди

прочих, если он представляет собой основное движение нашей истории, тогда

истолкование нигилизма и отношение к нему зависят от того, каким образом и откуда

определяется историчность человеческого вот-бытия.

Размышляя над этим вопросом, можно идти различными путями. Мы выбираем

тот, который определяется задачей данной лекции. Прежде чем разрабатывать «историю

философии», мы следуем ходу исторического размышления, и, быть может, этот ход

сделает ее просто излишней. Путь, которым мы вынуждены идти, ведет нас (независимо

от того, насколько он оказывается успешным или неуспешным в деталях) в направлении

подтверждения того факта, что до Ницше мысль о ценности была чуждой метафизике и

должна была быть таковой, но в то же время появление этой мысли подготавливалось

метафизикой в эпохи, предшествовавшие Ницше. Ни перед этим ходом, ни после него

нет нужды высчитывать, насколько мы, совершая этот исторический ход, тонем в одном

только прошедшем или пытаемся сосредоточиться на одном лишь будущем — в этом нет

нужды лишь при одном условии: если мы действительно идем. Тем не менее на этом пути

нам не раз может встретиться препятствие, вытекающее из уже упомянутых опасений, а

именно из мысли о том, что всякое рассмотрение истории определяется настоящим,

соотносится с ним и, таким образом, оказывается «относительным», никогда,

следовательно, не становится «объективным» и постоянно грешит «субъективизмом»; что50

нам надо смириться с этой субъективностью и потом постараться изо всех сил сделать

добродетель из этой нужды в так называемой «реальности», а довольство упомянутой

субъективностью поставить в заслугу тому, кто все прошедшее ставит на службу тому или

иному настоящему.

Однако для того чтобы история метафизики (как ее еще предстоит постигнуть)

должным образом противостала ницшевскому ее пониманию, нам надо сначала,

основываясь на уже сказанном, представить его толкование этой истории в понятном для

нас виде. До сих пор мы знаем только одно: для Ницше полагание ценностей имеет свою

основу и необходимость в воле к власти, и таким образом, согласно Ницше, уже в самом

первом полагании прежних высших ценностей, то есть в начале метафизики,

определенная форма воли к власти должна была являться мерилом. Своеобразие первого

полагания высших ценностей в том, что, согласно Ницше, такие ценности, как «цель»,

«единство», «истина» ошибочно «проецировались» в «сущность вещей». Как дело дошло

до такой проекции? В контексте ницшевского истолкования истории этот вопрос звучит

так: какая форма воли к власти была здесь задействована?

Ницшевское «моральное» истолкование метафизики

Если «истина», то есть истинное и действительное, перемещается и возносится в

некий мир в себе, тогда подлинно сущее предстает как то, чему должна подчиниться вся

человеческая жизнь. Истинное предстает как в себе должное и желанное. В таком случае

человеческая жизнь лишь тогда на что-то годится, лишь в том случае определяется

настоящими добродетелями, если эти добродетели влекут только к тому, чтобы

осуществить это желанное и должное (и наделяют способностями для этого), чтобы

следовать ему и таким образом подчинить себя «идеалам».

Человек, который отрекается от себя во имя этих идеалов и старательно стремится

их достичь, является человеком добродетельным, в своем роде добротным, то есть

«добрым человеком». С точки зрения Ницше это означает, что человек, который желает

сделать из себя такого «доброго человека», воздвигает над собой некие сверхчувственные

идеалы, предлагающие ему то, чему он может подчиниться, дабы в осуществлении этих

идеалов обеспечить себя самого жизненной целью.

Воля, которая волит этого «доброго человека», есть воля к подчинению идеалам

как чему-то такому, что существует в самом себе и над чем человек больше не имеет

никакой власти. Воля, которая волит «доброго человека» и его идеалы, есть воля к власти

этих идеалов и тем самым воля к бессилию человека. Воля, которая волит доброго

человека, хотя и является волей к власти, однако она выступает в форме бессилия на

власть со стороны человека. В результате этого бессилия к власти, проявляемого с его

стороны, прежние высшие ценности проецируются в область сверхчувственного и

возносятся в мир «в себе» как мир единственно истинный. Воля, которая волит «доброго

человека» и в этом смысле волит «добро», есть «моральная» воля.

Под моралью Ницше почти всегда понимает систему таких ценностных полаганий,

в которых сверхчувственный мир утверждается как желанный и определяющий меру.

«Мораль» Ницше всегда понимает «метафизически», то есть с учетом того, что в ней

принимается решение о сущем в целом. Это происходит в платонизме благодаря

разделению этого сущего на два мира: сверхчувственный мир идеалов, должного,

истинного в себе и чувственный мир собственного усилия и подчинения себя чему-то в

себе действительному, которое, будучи безусловным, обусловливает все вокруг. Поэтому

Ницше говорит: «Таким образом, в истории морали находит выражение воля к власти, с

помощью которой то рабы и угнетенные, то неудачники и страдающие от самих себя, то

натуры посредственные пытаются утвердить наиболее благоприятные для них суждения о

ценности» (n. 400).

Этому отрывку вторит другой:51

«Скромным, прилежным, благожелательным, умеренным: таким вы хотели бы

видеть человека? Хорошего человека? Но такой мне представляется только идеальным

рабом, рабом будущего» (n. 356).

И еще:

«Идеальный раб („хороший человек»).— Тот, кто не может полагать себя как

„цель» и вообще не может сам полагать цели, тот чтит мораль самоотречения —

инстинктивно. К ней его склоняет все: его благоразумие, его опыт, его тщеславие. И вера

есть тоже отречение от самого себя» (n. 358).

Говоря о «самоотречении», мы можем также сказать, что в данном случае речь

идет об отказе полагать себя самого как повелевающего, то есть о бессилии к власти,

«отказе от воли к бытию» (n. 11). Однако бессилие на власть есть лишь «особый случай»

воли к власти и поэтому «прежние высшие ценности являются особым случаем воли к

власти» (XVI, 428). Полагание этих ценностей и их перемещение в сверхчувственный мир

в себе, которому человек должен подчиниться, проистекают из «умаления человека» (n.

898). Всякая метафизика, полагающая сверхчувственный мир как истинный над миром

чувственным как кажущимся, проистекает из морали. Отсюда и следующий тезис:

«Что истина ценнее иллюзии — это не более как моральный предрассудок»

(«Jenseits von Gut und Bose», n. 34; VII, 55).

В том же сочинении Ницше так определяет сущность морали:

«Под моралью подразумевается именно учение об отношениях господства, при

которых возникает феномен «жизнь» (ebd., n. 19; VII, 31).

И еще: «Под „моралью» я понимаю систему оценок, имеющую корни в жизненных

условиях известного существа» (n. 256).

Хотя здесь Ницше тоже понимает мораль «метафизически» в смысле ее

соотнесения с сущим в его целом и возможностью жизни вообще, а не «этически», то есть

в плане ее соотнесения с «образом жизни», он больше не думает о той «морали», которая

обусловливает платонизм. Поэтому даже в метафизическом смысле для него «мораль»

«морали» рознь. Во-первых, она в формальном, самом широком смысле означает всякую

систему оценок и отношений господства, и здесь она понимается так широко, что даже

новые утверждения ценностей можно назвать «моральными» — по той лишь причине, что

они определяют условия жизни. Во-вторых (и как правило), с точки зрения Ницше,

мораль означает систему тех оценок, которая вбирает в себя полагание безусловных

высших ценностей в себе в смысле платонизма и христианства. Мораль есть мораль

«доброго человека», который живет из противоположности и в противоположности ко

«злу» и не находится «по ту сторону добра и зла». Поскольку же ницшевская метафизика

стоит «по ту сторону добра и зла», поскольку она стремится в первую очередь обнаружить

это местоположение и занять его, Ницше может считать себя «имморалистом».

Это слово ни в коем случае не означает, что мышление и осмысление представляют

собой нечто аморальное в смысле противостояния «добру» и принятия «зла». Быть вне

морали — означает находиться по ту сторону добра и зла, но это предполагает

нахождение не вне всякой законности и порядка, а внутри необходимости нового

утверждения какого-то другого порядка, противоборствующего хаосу.

Мораль «доброго человека» является источником происхождения прежних высших

ценностей. Добрый человек полагает эти ценности как безусловные, и таким образом они

становятся условиями его «жизни», которая, будучи не в силах притязать на власть,

требует для себя возможности взирать на некий сверхчувственный мир. В этом ракурсе

мы теперь понимаем и то, что Ницше в заключительном разделе 12 отрывка называет

«гиперболической наивностью» человека.

С метафизической точки зрения «добрый человек» «морали» — это человек,

ничуть не предугадывающий происхождения ценностей, которым он подчиняется как

безусловным идеалам. Это непредугадывание (Nichtahnen) отдаляет человека от всякого

ясного размышления над происхождением ценностей, а именно от осознания того факта,52

что они являются утвержденными самой волею к власти условиями ее самой. Эта

«наивность» равнозначна «психологической невинности», что, согласно ранее

сказанному, означает незатронутость (Unberuhrtsein) никаким просчитывающим

соотнесением сущего и тем самым жизни и ее условий с волею к власти. Так как в такой

ситуации для психологически невинного («наивного») человека остается сокрытым тот

факт, что ценности берут свое происхождение из пронизанного властью ценностного

полагания, совершаемого человеком, этот наивный человек воспринимает данные

ценности (цель, единство, целостность, истину) так, как будто они откуда-то сами пришли

к нему, спустились с небес и предстали перед ним в себе самих и своем величии как нечто

такое, перед чем ему остается только преклониться. Поэтому наивность как незнание того,

что ценности берут начало в человеческой воли к власти, является в себе

«гиперболичной» (от греческого ???????????). Сам того не зная, «добрый человек»

возвышает ценности над собой и возносит их до чего-то такого, что есть в себе. Таким

образом, то, что обусловлено только самим человеком, он, напротив, считает чем-то

безусловным, что предъявляет ему свои требования. Поэтому свой анализ происхождения

веры в высшие ценности и категории разума, а также весь 12 отрывок Ницше завершает

такими словами:

«Это все та же гиперболическая наивность человека: полагать себя самого

смыслом и мерой ценности вещей».

Несмотря на только что данное разъяснение «гиперболической наивности» всетаки сохраняется опасность того, что мы можем неправильно понять эту важную

заключительную фразу. В ней содержится слишком неявно выраженное и потому легко

поддающееся неправильному истолкованию резюме одной важной мысли. Дело в том,

что, ссылаясь на эти слова, можно предположить, что Ницше имеет в виду прямо

противоположное тому, что мы разъяснили как сущность гиперболической наивности.

Если наивность заключается в неведении относительно того, что ценности происходят из

проникнутого властью ценностного полагания, совершаемого самим человеком, тогда как

можно говорить о «гиперболической наивности», выражающейся в «полагании себя

самого смыслом и мерой ценности вещей»? Ведь последнее является чем угодно, только

не наивностью. Это высшая осознанность человека, утверждающего себя на себе самом,

совершенно недвусмысленная воля к власти, а вовсе не бессилие по отношению к ней.

Если понимать приведенные слова таким образом, тогда Ницше следовало бы сказать, что

«гиперболическая наивность» заключается в совершенном отсутствии наивности.

Однако такую несообразность мы не можем ему приписать. Но о чем же в таком случае

идет речь? Согласно ницшевскому определению сущности ценностей, те ценности,

которые были утверждены в результате незнания относительно их происхождения, тоже

восходят к ценностному полаганию, совершенному человеком, то есть к тому, что человек

полагает себя самого смыслом и мерой ценности. Наивность заключается не