в том, что
человек полагает ценности и выступает как их смысл и мера. Человек остается наивным
постольку, поскольку он полагает эти ценности как внезапно предстающую перед ним
«сущность вещей», не зная о том, что именно он их и полагает и что сам полагающий есть
воля к власти.
Человек пребывает в наивности до тех пор, пока не начинает всерьез воспринимать
знание, говорящее ему о том, что только он один полагает эти ценности, что они могут
быть только обусловленными им самим условиями сохранения, упрочения и возрастания
его жизни. При поверхностном прочтении данного предложения может возникнуть
впечатление, что (в противоположность наивному ценностному полаганию, которое
каждый раз помещает человеческие ценности в сами вещи и таким образом очеловечивает
все сущее) Ницше требует такого познания и определения сущего, при котором всякое его
очеловечение исчезает. Однако именно такое истолкование его слов было бы ошибочным,
так как наивность сказывается не в очеловечении вещей, а в том, что оно совершается
неосознанно. Наивность как таковая есть недостаток воли к власти, так как наивному53
человеку недостает осознания того, что полагание мира по образу человека и через
человека есть единственно истинный способ всякого мироистолкования и потому такой, к
какому в конце концов метафизика должна прийти самым решительным образом и без
всяких оговорок. Прежние высшие ценности потому смогли обрести свое достоинство и
значимость, что человек полагал самого себя смыслом и мерой вещей, но делал это
неосознанно и считал, что все, положенное им, есть дар самих вещей, который они ему
принесли от самих себя. Хотя в наивном ценностном полагании, как и во всяком другом
полагании ценностей, принципиально господствует воля к власти, здесь она все еще
выглядит как бессилие к власти. Власть здесь еще не властвует как намеренно осознанная
и владеющая собой.
Тот факт, что во время утверждения высших ценностей человеческие полагания
привносятся в сами вещи, с точки зрения Ницше вполне правомерен. Однако
очеловечение сущего еще невинно и потому небезусловно. Поначалу знание о подлинном,
проникнутом властью происхождении высших ценностей остается для человека
сокрытым, однако с пробуждением и ростом его самосознания оно не всегда может
оставаться таковым, и потому все большее осознание природы происхождения этих
ценностей приводит к тому, что вера в них начинает колебаться. Однако осознание
сущности происхождения ценностей, природы человеческого ценностного полагания и
очеловечения вещей не завершается тем, что после раскрытия тайны возникновения
ценностей и их падения мир предстает лишенным всякой ценности. В таком случае вместе
с исчезновением «ценности» исчезли бы и условия жизни, в результате чего она просто не
могла бы быть. На самом деле проникновение в природу происхождения ценностей уже
решает и предопределяет все то, что должно произойти перед лицом кажущейся
обесцененности мира и в чем должна состоять переоценка прежних ценностей. Новую
задачу Ницше резюмирует в одной записи, которая относится к 1888 г. и показывает нам
полнейшую противоположность гиперболической наивности. Вот она:
«Всю ту красоту и благородство, которыми мы наделили действительные и
воображаемые вещи, я хочу востребовать обратно как собственность и произведение
человека: как его прекраснейшую апологию. Человек как поэт, как мыслитель, как Бог,
как любовь, как власть: о королевская щедрость человека, с которою он одарил вещи,
чтобы обеднить себя самого и ощутить себя жалким! До сих пор это было его величайшей
самоотверженностью: восхищаться, поклоняться и скрывать от себя, что именно он создал
все то, что его восхищает» («Der Wille zur Macht»; XV, 241).
Запись вполне ясна. Человек должен перестать отдавать свое и наделять им нечто
чужое и тем более должен перестать подчиняться тому, чем он сам одарил вещи, как
чему-то чужому, как будто оно представляет собой нечто, в чем нуждается жалкий
человек; вместо этого он должен заявить права на все, на что только может их заявить, как
на свое собственное, если только с самого начала он не ощущает себя перед сущим в
целом каким-то жалким, страждущим рабом, а напротив, утверждает себя и готовит себя к
безусловному господству. Однако это означает, что он сам есть безусловная воля к власти,
что он сознает себя самого как господина этого господства и, зная это, решается на всякое
властное свершение, то есть на постоянное возрастание власти. Воля к власти является
«принципом нового утверждения ценностей». Воля к власти — это не только способ и
средство утверждения новых ценностей: как сущность власти она есть единственная
главная ценность, в соотнесении с которой оценивается все, что должно обрести ценность
или не может притязать на ценность вообще. «Все совершающееся, все движение, все
становление как установление отношений степени и силы, как борьба…» (n. 552; весна—
осень 1887 г.). Все, что терпит поражение в этой борьбе, оказывается неправым и
неистинным, поскольку оно его терпит. Все, что в этой борьбе выстаивает, оказывается
истинным и правым, поскольку оно побеждает.
То, вокруг чего ведется борьба, всегда имеет второстепенное значение, если оно
осмысляется и становится желанным как некая особая по своему содержанию цель. Все54
цели этой борьбы и все боевые лозунги всегда являются лишь ее средствами. Предмет
борьбы определен заранее: это сама власть, не нуждающаяся ни в какой цели. Она бесцельна, равно как все сущее бес-ценно. Эта бесцельность принадлежит метафизической
сущности власти. Если здесь вообще можно говорить о какой-то цели, тогда эта «цель»
есть бесцельность безусловного господства человека над Землей. Человек как субъект
этого господства есть сверх-человек. Ницше часто упрекают в том, что его образ
сверхчеловека неопределенен, что облик этого человека якобы нельзя уловить. К такому
выводу можно прийти только в том случае, если мы не понимаем, что сущность сверхчеловека состоит в восхождении над прежним человеком. Прежний человек еще
нуждается в том, чтобы иметь над собой желанные для него идеалы, которых он ищет.
Сверхчеловек, напротив, больше не нуждается в этом «над» и «по ту сторону», так как он
хочет лишь самого человека, причем не в каком-то особом отношении, а просто человека
как господина безусловного властного свершения, полностью вооруженного всеми
средствами принуждения, которые есть на Земле. Такое человеческое бытие отличается
тем, что всякая особым образом оговоренная цель, всякая определенность такого рода
несущественна и всегда остается лишь используемым при случае средством. Безусловная
определенность ницшевской мысли о сверхчеловеке заключается как раз в том, что
Ницше постиг принципиальную неопределимость безусловной власти, хотя и не выразил
ее именно так. Безусловная власть есть чистое сверхвластвование как таковое,
безусловное превосходство, над-бытие и способность повелевания, единственная и
высшая.
Все неадекватные изложения ницшевского учения о сверхчеловеке всегда
появлялись только потому, что до сих пор мы не могли серьезно воспринять философию
воли к власти как метафизику, а учение о нигилизме, сверхчеловеке и прежде всего
учение о вечном возвращении того же самого не могли постичь как необходимые
сущностные компоненты метафизически, то есть осмыслить их в контексте истории и
самой сущности западноевропейской метафизики.
Приведенная запись Ницше (XV, 241) принадлежит к самым ясным и в своем роде
самым прекрасным. Здесь Ницше говорит из полуденной ясности того великого настроя,
который делает новоевропейского человека безусловным средоточием и единственным
мерилом сущего в целом. В книге «Воля к власти», которая была составлена из записей
Ницше после его смерти, данный отрывок, конечно же, появляется на совершенно
невозможном месте, к тому же вне принятого их перечисления, и потому его нелегко
найти. Он приведен как предисловие к первой главе («Критика религии») второй книги
(«Критика прежних высших ценностей»). Наверное, появление данного отрывка в этом
месте лучше всего показывает всю композиционную сомнительность этой «Воли к
власти». Сказанное в отрывке просто и ясно излагает основную метафизическую позицию
Ницше, и поэтому, если уж из него решили сделать предисловие, его следовало бы
поставить в начале всего главного произведения.
Причина, по которой мы привели эту запись только теперь, станет ясной, как
только мы вновь проясним ход нашего вопрошания. Необходимо в свете того, что Ницше
представляет как историю метафизики, более основательно взглянуть в эту историю. Это
прежде всего приведет к тому, что ницшевское изложение и понимание метафизики
станет еще яснее. Итак, она «моральна». «Мораль» здесь означает систему оценок. Всякое
истолкование мира, наивно оно или же совершается из расчета, представляет собой
образование и оформление мира по образу человека, а если к тому же совершающееся
утверждение ценностей достаточно хорошо знает, что ценности берут начало в самом
человеке, и совершает нигилизм, то оно тем более должно понимать человека как
законодателя и хотеть такого человека. В безусловном очеловечении всего сущего оно
должно искать истинное и действительное.
Итак, метафизика — это антропоморфия, формирование и созерцание мира по
образу человека. Следовательно, в метафизике, как ее толкует Ницше, призывая к ней как55
к будущей философии, решающим оказывается отношение человека к сущему в целом.
Тем самым, поднимаясь над мыслью о ценности, мы наталкиваемся на ту взаимосвязь,
которая сама почти напрашивается благодаря метафизике воли к власти, так как эта
метафизика, к которой принадлежит и учение о сверхчеловеке, как никакая другая до нее
делает этого человека безусловным и единственным мерилом всех вещей.
Метафизика и антропоморфия
Уже в первой записи своего учения о воле к власти, которое Ницше делает в
сочинении «По ту сторону добра и зла» (1886 г.), он показывает, какую большую роль при
всяком истолковании мира играет опытное переживание человеком себя самого, а также
подчеркивает первенствующее значение данности этого человека ему самому.
«Предположим, что нет ничего реального „данного», кроме нашего мира
вожделений и страстей, что мы не можем спуститься или подняться ни к какой иной
„реальности», кроме реальности наших инстинктов, ибо мышление есть лишь
взаимоотношение этих инстинктов: нельзя ли в таком случае провести опыт и спросить,
не достаточно ли этого „данного», чтобы из ему подобного понять и так называемый
механический (или „материальный») мир?» (VII, n. 36).
В своей метафизике воли к власти Ницше проводит этот опыт. Если уже
материальный, без-жизненный мир он осмысляет с точки зрения человека и в
соответствии с человеческими инстинктами, то тем более мир живой и исторический он
истолковывает «по-человечески». Мы начинаем догадываться, сколь решительно мысль о
ценности как рассмотрение всего сущего в соотнесении с основной ценностью воли к
власти уже имеет в своей основе тот факт, что вообще сущее как таковое
истолковывается сообразно человеческому бытию, а не просто в том смысле, что
истолкование совершается «через» человека.
Поэтому теперь мы на время оставляем мысль о ценности и начинаем размышлять
об отношении человека к сущему как таковому в целом, о том, как это отношение
определялось в истории метафизики. Делая это, мы попадаем в круг вопросов, который
хотя и предлагается нам самой метафизикой Ницше, а также его истолкованием
метафизики, но в то же время отсылает нас в более исконные сферы. Они известны и
прежней метафизике, и поэтому когда, мы говорим, например, что метафизика Нового
времени отличается особой ролью, которую в ней играют человеческий «субъект» и
акцент на субъективности человека, это звучит как общее место.
Начало философии Нового времени знаменует положение Декарта: ego cogito, ergo
sum — «я мыслю, следовательно, я существую». Всякое сознание вещей и сущего в целом
сводится к самосознанию человеческого субъекта как неколебимой основы всякой
достоверности. Впоследствии действительность действительного определяется как
объективность, как нечто такое, что постигается через субъект и для него как ему
противопоставленное и предлежащее. Действительность действительного есть
представляемость, совершающаяся через представляющий субъект и для него. Учение
