роль и в уже приведенном тезисе, который не является простым
утверждением и согласно которому метафизика Ницше является завершением
новоевропейской метафизики и одновременно завершением западноевропейской
метафизики вообще и тем самым — в правильно понятом смысле — концом метафизики
как таковой.
Сущностное определение человека и сущность истины
Метафизика — это истина о сущем как таковом в его целом. Поэтому основные
метафизические позиции имеют свое основание в той или иной сущности истины и
соответствующем сущностном истолковании бытия сущего. Новоевропейская
метафизика, в юрисдикции которой находится и наше мышление (или, быть может, оно
создает неизбежное впечатление такового нахождения), будучи метафизикой
субъективности, преподносит как нечто само собой разумеющееся мысль о том, что
сущность истины и истолкование бытия определяются через человека как подлинного
субъекта. Однако при более глубоком продумывании этого положения становится ясно,
что субъективность определяется из сущности истины как «достоверности» и из бытия
как представленности. Мы видели, как представление раскрывается в полноте своей
сущности и как только в этой области (как полагающей основание) человек, сначала как
«Я», становится субъектом в более узком смысле слова. Тот факт, что при этом человек
становится совершителем, распорядителем, даже обладателем и носителем
субъективности, ни в коей мере не доказывает, что именно он является ее сущностной
основой.
Рассуждая об источнике субъективности, мы могли бы приблизиться к тому
вопросу, о котором нам и надо сказать в данный момент нашего рассуждения. Вопрос
гласит: не получается ли так, что те или иные истолкования человека и вместе с тем
исторического человеческого бытия представляют собой лишь сущностное следствие той
или иной «сущности» истины и самого бытия? Если это действительно так, то в таком
случае сущность человека никогда не может в полной мере исконно определяться через
прежнее, то есть метафизическое, истолкование человека как animal rationale,
независимо от того, что при этом выдвигается на передний план: rationalitas (разумность,
сознательность и духовность), animalitas (животность и телесность) или же нечто среднее,85
что, быть может, было бы более подходящим.
Проникновение в смысл этих связей побудило меня к написанию «Бытия и
времени». Сущность человека определяется из сущности (вербальной) истины бытия
В «Бытии и времени» предпринимается попытка на основании вопроса об истине
бытия (а не истине сущего) дать определение сущности человека из его отношения к
бытию и только к нему, и там эта сущность характеризуется в четко очерченном смысле
как вот-бытие. Несмотря на актуальность одновременного, существенно необходимого
раскрытия более изначального понятия истины ни в малейшей степени не удалось (спустя
тринадцать лет) подвести хотя бы к первому пониманию проблемы, необходимому для
такой постановки вопроса. С одной стороны, причина непонимания кроется в
неискоренимой, упрочивающей себя привычке размышлять в новоевропейском духе:
человек осмысляется как субъект, и всякое размышление о нем понимается как
антропология. Во-вторых, причина непонимания заключается в самой упомянутой
попытке, которая (поскольку она все же представляет собой, наверное, нечто органически
выросшее из истории, а не нечто «надуманное») исходит из прошлого, но вырывается из
него и тем самым непременно и постоянно отсылает к прошлому, даже взывает к нему о
помощи, чтобы в итоге сказать нечто совсем иное. Однако в решающем месте этот путь
обрывается, и это происходит потому, что проложенная дорога, да и сама попытка,
поневоле навлекают на себя опасность снова стать одним лишь упрочением
субъективности; что сама попытка может воспрепятствовать совершению решительных
шагов, то есть их достаточному представлению в сущностном свершении. Любой поворот
к «объективизму» и «реализму» остается «субъективизмом»: вопрос о бытии как таковом
стоит вне субъектно-объектного отношения.
В распространенном на Западе истолковании человека как animal rationale человек
прежде всего постигается в сфере animalia, ???, живого существа. Предстающему таким
образом сущему потом в качестве отличительного признака его животности в сравнении с
животностью просто зверя приписывается ratio, ?????. Хотя в ?????’е содержится
отношение к сущему (что мы и усматриваем из взаимосвязи между ????? и ?????????),
однако это отношение как таковое не проявляется. ????? понимается как та способность,
которая дает живому существу под названием «человек» возможность получения более
высоких и пространных познаний, в то время как животные остаются «неразумными»
живыми существами, остаются ?-????. О том, что сущность истины и бытия, а также
отношения к нему определяют (и как именно определяют) сущность человека (причем
определяют так, что для исконного понимания этой сущности мало не только животности
и разумности, тела и души, но и духа, и всего перечисленного вместе) — об этом
метафизика ничего не знает и не может ничего знать.
Если для определения сущности субъективности решающим оказывается не
понимание человека, а та или иная «сущность» истины, тогда из той или иной
полагающей меру сущности истины должна определяться и соответствующая
субъективность. Однако та или иная сущность истины всякий раз проявляется в том, как в
ней и из нее определяется не-истина и в каком отношении она постигается.
Не случайно (и этот факт не имеет ничего общего с «теорией познания») в
подлинно главном труде Декарта, а именно в его «Метафизических размышлениях»,
четвертое размышление озаглавлено «De vero et falso». Не-истина понимается как falsitas
(ложность), а та — как error, как блуждание. Заблуждение состоит в том, что в
представлении представляющего предо-ставляется нечто такое, что не удовлетворяет
условиям предоставляемости, то есть несомненности и достоверности. Тот факт, что
человек заблуждается, то есть не находится непосредственно и постоянно в полном
обладании истинным, говорит об ограничении его сущности, и, таким образом, и субъект,
каковым в пред-ставлении является человек, есть нечто ограниченное, конечное,
обусловленное другим. Человек не обладает абсолютным знанием, в христианском86
понимании он не является Богом. Однако поскольку он все-таки познает, он не находится
и в совершенном ничтожестве. Человек есть medium quid inter Deum et nihil —
определение человека, которое потом, в другой связи и на иной лад, воспримет Паскаль и
сделает его смысловым ядром своего определения сущности человека.
Однако способность заблуждаться, которая является для Декарта недостатком, в то
же время свидетельствует о том что человек свободен, что он представляет собой
сущность, утвержденную на самой себе. Error свидетельствует как раз о неком
преимуществе, которым обладает субъективность, так что, с данной точки зрения, posse
non errare, способность не заблуждаться, важнее, чем non posse errare, неспособность
заблуждаться вообще. Ведь там, где нет никакой возможности заблуждаться, там или нет
вообще никакого отношения к истинному (как, например, у камня), или наличествует
такая соотнесенность с чистой истиной, которая исключает всякую субъективность, то
есть всякое себя-на-себя-самоё-поставление (Sich-auf-sich-selbst-zuruckstellen) (как,
например, в абсолютно познающем, то есть творящем существе). В сравнении с этим
posse non errare, возможность и способность не заблуждаться означает вдобавок
отношение к истинному, однако в то же время говорит о фактичности заблуждения и,
таким образом, о запутанности в не-истине.
В ходе дальнейшего развития новоевропейской метафизики и, в частности у
Гегеля, не-истина становится определенной ступенью и видом самой истины, и это
означает, что в своем себя-на-себе-самом-поставлении субъективность снимает не-истину
в безусловном (Unbedingte) абсолютного знания, в результате чего не-истина проявляется
как нечто обусловливающее и конечное. Здесь всякое заблуждение и любая ложь
предстают лишь как односторонность в себе и для себя истинного. Негативное
принадлежит позитивности абсолютного представления. Субъективность есть
безусловное представление, которое опосредует и снимает в себе все обусловливающее,
есть абсолютный дух.
Для Ницше субъективность тоже является безусловной, но в другом смысле: в
соответствии с иначе определенной сущностью истины. Здесь сама истина, по существу,
есть заблуждение, так что различение между истиной и не-истиной оказывается
несостоятельным. Это различение передается в ведение воли к власти, которая безусловно
распоряжается той или иной ролью той или иной перспективы в соответствии со своим
осуществлением потребности во власти. Так как распоряжение истинным и неистинным,
определение ценности того или иного заблуждения и видимости, а также создание
видимости ради сохранения и возрастания власти находятся в ведении одной лишь воли к
этой власти, сущность истины, проникнутой властью, является, согласно Ницше,
«справедливостью». Однако для того чтобы понять тот смысл этого слова, который
вкладывает в него Ницше, нам надо сразу же оставить в стороне все представления о
«справедливости», которые берут начало в христианской, гуманистической,
просветительской, буржуазной и социалистической морали.
«Справедливость как созидающий, выделяющий, уничтожающий способ
мышления, совершаемого из определенных оценок: высший представитель самой
жизни» (XIII, n. 98).
И еще: «Справедливость как функция широко озирающей вокруг себя власти,
которая выходит за пределы малых перспектив добра и зла, следовательно, имеет более
широкий горизонт преимущества — намерение удержать нечто большее, чем то или это
лицо».
Это «нечто», на удержании которого исключительным образом продолжает
сосредоточиваться справедливость, есть воля к власти. Данная новая «справедливость»
больше не имеет ничего общего с вынесением решения о правом и неправом, которое
принимается в соответствии с существующим в себе, истинным отношением меры и
иерархии: новая справедливость деятельна и прежде всего «агрессивна»; только на
основании своей собственной власти она устанавливает, что должно стать правым, а что87
неправым.
Когда, например, англичане уничтожают французские военные корабли в порту
Оран, с их властной точки зрения это вполне «справедливо», так как в данном случае
«справедливость» означает только то, что годится для возрастания власти. В то же время
становится ясно, что мы никогда не сможем и не должны оправдывать это предприятие: в
метафизическом плане всякая власть имеет свое право, и она перестает быть правой
только в том случае, если становится бессильной. Однако метафизическая тактика всякой
власти заключается в том, что каждое действие противоположной власти она не
рассматривает в ракурсе своего собственного властного притязания, но оценивает его с
точки зрения всеобщей человеческой морали, которая, однако, имеет лишь
пропагандистскую ценность.
В соответствии с истиной как справедливостью субъективность воли к власти,
которую «представляет» справедливость, становится безусловной. Однако теперь эта
безусловность обретает другой смысл, отличный, скажем, от безусловности в метафизике
Гегеля. В этой метафизике не-истина полагается как определенная ступень и
односторонность, снимаемые в истине. Что касается метафизики Ницше, то она сразу же
полагает не-истину в смысле заблуждения именно как сущность истины. Истина —
достигнутая и понятая таким образом — наделяет субъект возможностью безусловно
распоряжаться истинным и ложным. Субъективность не только освобождается от
всяческих ограничений, но сама теперь определяет всякий вид ограничения и его
отсутствия. Не только субъективность субъекта изменяет сущность и положение человека
в сущем. Напротив, сущее в целом претерпело иное истолкование уже через то, из чего
происходит эта субъективность, через истину сущего. Поэтому благодаря превращению
человеческого бытия в субъект история новоевропейского человечества не просто
получает новое «содержание» и сферу деятельности: иным становится сам ход истории.
На первый взгляд кажется, что речь идет только об открытии мира, исследовании мира,
изложении мира, организации мира и господстве над ним, однако на самом деле так
прорисовываются основные черты, в соответствии с которыми запечатлевается
безусловная субъективность человечества.
Конец метафизики
Чтобы понять философию Ницше как метафизику и определить ее место в истории
метафизики вообще, недостаточно в историческом контексте разъяснить его некоторые
понятия как «метафизические». Мы должны понять его философию как метафизику
субъективности. О «метафизике субъективности» можно сказать то же, что было сказано
о «воле к власти». Мы имеем дело с двояким по своему значению генитивом: genitivus
subiectivus и genitivus obiectivus, причем наименования subiectivus и obiectivus имеют и
сохраняют вполне определенное и строгое значение.
Теперь метафизику Ницше и вместе с тем сущностную основу «классического
нигилизма» можно более четко определить как метафизику безусловной субъективности
воли к власти. Мы не говорим просто о «метафизике безусловной субъективности»,
потому что такое определение касается также метафизики Гегеля, поскольку она
представляет собой
