роль и в уже приведенном тезисе, который не является простым

утверждением и согласно которому метафизика Ницше является завершением

новоевропейской метафизики и одновременно завершением западноевропейской

метафизики вообще и тем самым — в правильно понятом смысле — концом метафизики

как таковой.

Сущностное определение человека и сущность истины

Метафизика — это истина о сущем как таковом в его целом. Поэтому основные

метафизические позиции имеют свое основание в той или иной сущности истины и

соответствующем сущностном истолковании бытия сущего. Новоевропейская

метафизика, в юрисдикции которой находится и наше мышление (или, быть может, оно

создает неизбежное впечатление такового нахождения), будучи метафизикой

субъективности, преподносит как нечто само собой разумеющееся мысль о том, что

сущность истины и истолкование бытия определяются через человека как подлинного

субъекта. Однако при более глубоком продумывании этого положения становится ясно,

что субъективность определяется из сущности истины как «достоверности» и из бытия

как представленности. Мы видели, как представление раскрывается в полноте своей

сущности и как только в этой области (как полагающей основание) человек, сначала как

«Я», становится субъектом в более узком смысле слова. Тот факт, что при этом человек

становится совершителем, распорядителем, даже обладателем и носителем

субъективности, ни в коей мере не доказывает, что именно он является ее сущностной

основой.

Рассуждая об источнике субъективности, мы могли бы приблизиться к тому

вопросу, о котором нам и надо сказать в данный момент нашего рассуждения. Вопрос

гласит: не получается ли так, что те или иные истолкования человека и вместе с тем

исторического человеческого бытия представляют собой лишь сущностное следствие той

или иной «сущности» истины и самого бытия? Если это действительно так, то в таком

случае сущность человека никогда не может в полной мере исконно определяться через

прежнее, то есть метафизическое, истолкование человека как animal rationale,

независимо от того, что при этом выдвигается на передний план: rationalitas (разумность,

сознательность и духовность), animalitas (животность и телесность) или же нечто среднее,85

что, быть может, было бы более подходящим.

Проникновение в смысл этих связей побудило меня к написанию «Бытия и

времени». Сущность человека определяется из сущности (вербальной) истины бытия

через само бытие.

В «Бытии и времени» предпринимается попытка на основании вопроса об истине

бытия (а не истине сущего) дать определение сущности человека из его отношения к

бытию и только к нему, и там эта сущность характеризуется в четко очерченном смысле

как вот-бытие. Несмотря на актуальность одновременного, существенно необходимого

раскрытия более изначального понятия истины ни в малейшей степени не удалось (спустя

тринадцать лет) подвести хотя бы к первому пониманию проблемы, необходимому для

такой постановки вопроса. С одной стороны, причина непонимания кроется в

неискоренимой, упрочивающей себя привычке размышлять в новоевропейском духе:

человек осмысляется как субъект, и всякое размышление о нем понимается как

антропология. Во-вторых, причина непонимания заключается в самой упомянутой

попытке, которая (поскольку она все же представляет собой, наверное, нечто органически

выросшее из истории, а не нечто «надуманное») исходит из прошлого, но вырывается из

него и тем самым непременно и постоянно отсылает к прошлому, даже взывает к нему о

помощи, чтобы в итоге сказать нечто совсем иное. Однако в решающем месте этот путь

обрывается, и это происходит потому, что проложенная дорога, да и сама попытка,

поневоле навлекают на себя опасность снова стать одним лишь упрочением

субъективности; что сама попытка может воспрепятствовать совершению решительных

шагов, то есть их достаточному представлению в сущностном свершении. Любой поворот

к «объективизму» и «реализму» остается «субъективизмом»: вопрос о бытии как таковом

стоит вне субъектно-объектного отношения.

В распространенном на Западе истолковании человека как animal rationale человек

прежде всего постигается в сфере animalia, ???, живого существа. Предстающему таким

образом сущему потом в качестве отличительного признака его животности в сравнении с

животностью просто зверя приписывается ratio, ?????. Хотя в ?????’е содержится

отношение к сущему (что мы и усматриваем из взаимосвязи между ????? и ?????????),

однако это отношение как таковое не проявляется. ????? понимается как та способность,

которая дает живому существу под названием «человек» возможность получения более

высоких и пространных познаний, в то время как животные остаются «неразумными»

живыми существами, остаются ?-????. О том, что сущность истины и бытия, а также

отношения к нему определяют (и как именно определяют) сущность человека (причем

определяют так, что для исконного понимания этой сущности мало не только животности

и разумности, тела и души, но и духа, и всего перечисленного вместе) — об этом

метафизика ничего не знает и не может ничего знать.

Если для определения сущности субъективности решающим оказывается не

понимание человека, а та или иная «сущность» истины, тогда из той или иной

полагающей меру сущности истины должна определяться и соответствующая

субъективность. Однако та или иная сущность истины всякий раз проявляется в том, как в

ней и из нее определяется не-истина и в каком отношении она постигается.

Не случайно (и этот факт не имеет ничего общего с «теорией познания») в

подлинно главном труде Декарта, а именно в его «Метафизических размышлениях»,

четвертое размышление озаглавлено «De vero et falso». Не-истина понимается как falsitas

(ложность), а та — как error, как блуждание. Заблуждение состоит в том, что в

представлении представляющего предо-ставляется нечто такое, что не удовлетворяет

условиям предоставляемости, то есть несомненности и достоверности. Тот факт, что

человек заблуждается, то есть не находится непосредственно и постоянно в полном

обладании истинным, говорит об ограничении его сущности, и, таким образом, и субъект,

каковым в пред-ставлении является человек, есть нечто ограниченное, конечное,

обусловленное другим. Человек не обладает абсолютным знанием, в христианском86

понимании он не является Богом. Однако поскольку он все-таки познает, он не находится

и в совершенном ничтожестве. Человек есть medium quid inter Deum et nihil —

определение человека, которое потом, в другой связи и на иной лад, воспримет Паскаль и

сделает его смысловым ядром своего определения сущности человека.

Однако способность заблуждаться, которая является для Декарта недостатком, в то

же время свидетельствует о том что человек свободен, что он представляет собой

сущность, утвержденную на самой себе. Error свидетельствует как раз о неком

преимуществе, которым обладает субъективность, так что, с данной точки зрения, posse

non errare, способность не заблуждаться, важнее, чем non posse errare, неспособность

заблуждаться вообще. Ведь там, где нет никакой возможности заблуждаться, там или нет

вообще никакого отношения к истинному (как, например, у камня), или наличествует

такая соотнесенность с чистой истиной, которая исключает всякую субъективность, то

есть всякое себя-на-себя-самоё-поставление (Sich-auf-sich-selbst-zuruckstellen) (как,

например, в абсолютно познающем, то есть творящем существе). В сравнении с этим

posse non errare, возможность и способность не заблуждаться означает вдобавок

отношение к истинному, однако в то же время говорит о фактичности заблуждения и,

таким образом, о запутанности в не-истине.

В ходе дальнейшего развития новоевропейской метафизики и, в частности у

Гегеля, не-истина становится определенной ступенью и видом самой истины, и это

означает, что в своем себя-на-себе-самом-поставлении субъективность снимает не-истину

в безусловном (Unbedingte) абсолютного знания, в результате чего не-истина проявляется

как нечто обусловливающее и конечное. Здесь всякое заблуждение и любая ложь

предстают лишь как односторонность в себе и для себя истинного. Негативное

принадлежит позитивности абсолютного представления. Субъективность есть

безусловное представление, которое опосредует и снимает в себе все обусловливающее,

есть абсолютный дух.

Для Ницше субъективность тоже является безусловной, но в другом смысле: в

соответствии с иначе определенной сущностью истины. Здесь сама истина, по существу,

есть заблуждение, так что различение между истиной и не-истиной оказывается

несостоятельным. Это различение передается в ведение воли к власти, которая безусловно

распоряжается той или иной ролью той или иной перспективы в соответствии со своим

осуществлением потребности во власти. Так как распоряжение истинным и неистинным,

определение ценности того или иного заблуждения и видимости, а также создание

видимости ради сохранения и возрастания власти находятся в ведении одной лишь воли к

этой власти, сущность истины, проникнутой властью, является, согласно Ницше,

«справедливостью». Однако для того чтобы понять тот смысл этого слова, который

вкладывает в него Ницше, нам надо сразу же оставить в стороне все представления о

«справедливости», которые берут начало в христианской, гуманистической,

просветительской, буржуазной и социалистической морали.

«Справедливость как созидающий, выделяющий, уничтожающий способ

мышления, совершаемого из определенных оценок: высший представитель самой

жизни» (XIII, n. 98).

И еще: «Справедливость как функция широко озирающей вокруг себя власти,

которая выходит за пределы малых перспектив добра и зла, следовательно, имеет более

широкий горизонт преимущества — намерение удержать нечто большее, чем то или это

лицо».

Это «нечто», на удержании которого исключительным образом продолжает

сосредоточиваться справедливость, есть воля к власти. Данная новая «справедливость»

больше не имеет ничего общего с вынесением решения о правом и неправом, которое

принимается в соответствии с существующим в себе, истинным отношением меры и

иерархии: новая справедливость деятельна и прежде всего «агрессивна»; только на

основании своей собственной власти она устанавливает, что должно стать правым, а что87

неправым.

Когда, например, англичане уничтожают французские военные корабли в порту

Оран, с их властной точки зрения это вполне «справедливо», так как в данном случае

«справедливость» означает только то, что годится для возрастания власти. В то же время

становится ясно, что мы никогда не сможем и не должны оправдывать это предприятие: в

метафизическом плане всякая власть имеет свое право, и она перестает быть правой

только в том случае, если становится бессильной. Однако метафизическая тактика всякой

власти заключается в том, что каждое действие противоположной власти она не

рассматривает в ракурсе своего собственного властного притязания, но оценивает его с

точки зрения всеобщей человеческой морали, которая, однако, имеет лишь

пропагандистскую ценность.

В соответствии с истиной как справедливостью субъективность воли к власти,

которую «представляет» справедливость, становится безусловной. Однако теперь эта

безусловность обретает другой смысл, отличный, скажем, от безусловности в метафизике

Гегеля. В этой метафизике не-истина полагается как определенная ступень и

односторонность, снимаемые в истине. Что касается метафизики Ницше, то она сразу же

полагает не-истину в смысле заблуждения именно как сущность истины. Истина —

достигнутая и понятая таким образом — наделяет субъект возможностью безусловно

распоряжаться истинным и ложным. Субъективность не только освобождается от

всяческих ограничений, но сама теперь определяет всякий вид ограничения и его

отсутствия. Не только субъективность субъекта изменяет сущность и положение человека

в сущем. Напротив, сущее в целом претерпело иное истолкование уже через то, из чего

происходит эта субъективность, через истину сущего. Поэтому благодаря превращению

человеческого бытия в субъект история новоевропейского человечества не просто

получает новое «содержание» и сферу деятельности: иным становится сам ход истории.

На первый взгляд кажется, что речь идет только об открытии мира, исследовании мира,

изложении мира, организации мира и господстве над ним, однако на самом деле так

прорисовываются основные черты, в соответствии с которыми запечатлевается

безусловная субъективность человечества.

Конец метафизики

Чтобы понять философию Ницше как метафизику и определить ее место в истории

метафизики вообще, недостаточно в историческом контексте разъяснить его некоторые

понятия как «метафизические». Мы должны понять его философию как метафизику

субъективности. О «метафизике субъективности» можно сказать то же, что было сказано

о «воле к власти». Мы имеем дело с двояким по своему значению генитивом: genitivus

subiectivus и genitivus obiectivus, причем наименования subiectivus и obiectivus имеют и

сохраняют вполне определенное и строгое значение.

Теперь метафизику Ницше и вместе с тем сущностную основу «классического

нигилизма» можно более четко определить как метафизику безусловной субъективности

воли к власти. Мы не говорим просто о «метафизике безусловной субъективности»,

потому что такое определение касается также метафизики Гегеля, поскольку она

представляет собой