метафизику безусловной субъективности сознающего себя воления, то

есть духа. Вид безусловности определяется у него из сущности в себя и для себя сущего

разума, который он постоянно мыслит как единство знания и воления и никогда — как

«рационализм» одного лишь рассудка. Что касается Ницше, то для него субъективность

безусловно предстает как субъективность тела, то есть порывов и аффектов и,

следовательно, воли к власти.

Всякий раз в каждой из обеих форм безусловной субъективности сущность

человека играет характерную для нее роль. Сплошь и рядом на всем протяжении истории

метафизики эта сущность определяется как animal rationale. В метафизике Гегеля88

определяющей для субъективности становится спекулятивно-диалектически понятая

rationalitas, в метафизике Ницше путеводной нитью становится animalitas (животность).

Обе метафизики, взятые в их сущностно-историческом единстве, делают rationalitas и

animalitas безусловно значимыми.

Поэтому безусловная сущность субъективности с необходимостью раскрывается

как брутальность бестиальности (bestialitas). Метафизика завершается тезисом: homo est

brutum bestiale. Слова Ницше о «белокурой бестии» — не случайное преувеличение, а

знаковые слова для той ситуации, в которой он намеренно оставался, не прослеживая ее

сущностно-исторических связей.

Однако для того чтобы узнать, в какой мере метафизика, осмысленная в контексте

рассмотренного нами существа дела, завершается в своей сущности и с сущностноисторической точки зрения находится, так сказать, на излете, необходимо предпринять

специальное рассмотрение.

Здесь следовало бы снова заострить внимание на одном моменте: говоря о конце

метафизики, мы не хотим сказать, что в будущем люди перестанут мыслить

метафизически и строить те или иные «метафизические системы». Еще менее мы склонны

утверждать, что в будущем человечество перестанет «жить» на основе метафизики. Конец

метафизики, о котором мы здесь говорим, представляет собой лишь начало ее

«воскресения» в иных формах, оставляющих за прошедшей историей основных

метафизических позиций экономическую роль поставщика строительных материалов, с

помощью которых (при соответствующем их изменении) «заново» строится мир «знания».

Но что в таком случае означает «конец метафизики»? Ответ таков: он означает тот

исторический момент, в котором сущностные возможности метафизики исчерпываются.

Последней из таких возможностей должна стать такая форма метафизики, в которой ее

сущность переиначивается. Это переиначивание становится не только действительным, но

и намеренным, однако в каждой метафизике, Гегеля и Ницше, оно совершается на свой

лад. Это намеренное переиначивание в смысле субъективности является единственным

соразмерным ей действительным переиначиванием. Гегель сам говорит о том, что думать

по его системе, значит пробовать идти, став на голову, а Ницше уже довольно рано

характеризует всю свою философию как перевертывание «платонизма».

Завершение метафизики может быть весьма неполным, и тогда нет необходимости

исключать прежние метафизические позиции. Вполне вероятен просчет различных

позиций, а также их понятий и положений, однако это опять-таки не совершается без

разбора. Его направляет антропологический способ мышления, который, будучи уже не в

силах понимать сущность субъективности, продолжает новоевропейскую метафизику,

опошляя ее. «Антропология» как метафизика представляет собой переход метафизики в ее

последнюю форму — «мировоззрение».

Остается решить, можно ли вообще (и если да, то как) сделать полный обзор всех

сущностных возможностей метафизики. Не появятся ли у метафизики будущего такие

возможности, о которых мы сейчас ничего не знаем? Ведь, в конце концов, мы не стоим

«над» историей и тем более «над» историей метафизики, коль скоро она является сущностной основой всякой истории вообще.

Если бы история представляла собой некую вещь, тогда можно было бы понять

призыв стать «над нею», чтобы тем самым понять ее. Но если она не является вещью, если

к тому же мы сами, существуя в истории, в какой-то мере являемся частью ее самой, тогда

попытка стать «над» историей является, наверное, таким устремлением, которое никогда

не сможет отыскать почвы для принятия исторического решения. Правда, слова о конце

метафизики сами представляют собой историческое решение. Наверное, размышляя о

более исконной сущности метафизики, мы начинаем отыскивать ту почву, на которой

упомянутое решение принимается. Надо сказать, что такое размышление равнозначно

осмыслению бытийно-исторической сущности европейского нигилизма.89

Отношение к сущему и отнесенность к бытию.

Онтологическое различие

Сравнивая между собой три основные метафизические позиции, а именно

Протагора, Декарта и Ницше, мы, по крайне мере в чем-то, подготавливаем себя к ответу

на еще остающийся в силе вопрос: что объединяет эти позиции и является в них

основополагающим и указующим? Наверное, то неизменное, от чего мы отталкивались

при их сравнении, когда стремились выяснить, что же отличает каждую из них от

остальных. Это единое и неизменное мы уже выделили, обозначив четыре аспекта,

направлявшие весь наш сравнительный анализ.

Они касаются:

1) того, как человек является самим собой;

2) проекции бытия сущего;

3) сущности истины сущего;

4) способа, каким человек определяет и полагает меру для истины сущего.

Теперь возникает вопрос: случайно ли мы выбрали именно эти четыре аспекта или

они внутренне взаимосвязаны между собой, причем таким образом, что один уже влечет

за собой все остальные? Если верно второе и все четыре аспекта свидетельствуют о

некоей единой структуре, тогда возникает следующий вопрос: как эта структура,

описанная данными четырьмя аспектами, связана с тем, что мы называли отношением

человека к сущему?

В первом аспекте осмысляется человек как он сам есть, как сущий, который знает

о себе и, сознавая себя как это сущее, а также зная обо всем остальном сущем, которое он

сам не есть, отличает себя от него. Такое самобытие (Selbstsein) предполагает, что человек

находится в состоянии истины о сущем, а именно о сущем, которое есть он сам и которое

не есть он сам. Таким образом, первый аспект включает в себя третий: истину сущего. В

то же время в третьем аспекте со-мыслится второй, так как истина о сущем должна

раскрывать и представлять это сущее в том, что оно как сущее есть, то есть в его бытии.

Истина о сущем содержит в себе проекцию бытия сущего. Однако поскольку человек,

будучи сам сущим, удерживает себя в проекции бытия и находится в истине о сущем, он

должен или взять истину о сущем как меру своего самобытия, или дать из своего

самобытия меру для истины сущего. Первый аспект предполагает третий, в котором

заключен второй, но в то же время вбирает в себя и четвертый. Соответственно, исходя из

второго, а также из третьего, можно показать взаимосвязь всех остальных.

Все четыре аспекта характеризуют единство некоей структуры, которая поначалу

остается безымянной. Но как она относится к тому, что мы неопределенно назвали

отношением человека к сущему? Если мы поразмыслим над этим отношением

основательнее, нам станет ясно, что оно не может существовать и возникать в контексте

отнесенности человека как субъекта к сущему как объекту. Поскольку субъектнообъектная связь характерна только для новоевропейской истории метафизики, она ни в

коей мере не имеет силы для метафизики вообще и тем более для ее начального этапа,

пришедшегося на Грецию (Платон). Отношение, в котором мы стараемся отыскать более

исконную сущность метафизики, вообще не затрагивает связи человека как некоей

самости и каким-то образом у себя самого сущего к прочим видам сущего (Земле, звездам,

растениям, животным, окружающим людям, каким-либо произведениям и устроениям, а

также богам).

Метафизика говорит о сущем как таковом в его целом, то есть о бытии сущего и,

следовательно, в ней господствует отнесенность человека к бытию сущего. Тем не менее

остается нераскрытым вопрос о том, как человек относится к самому бытию сущего, а не

только к сущему, тому или иному. Ошибочно считают, что отношению к «бытию» уже

достаточно определено через прояснение отношения человека к сущему. Считают, что

отношение (Verhaltnis) к сущему и отнесенность к бытию в его целом (Bezug) есть «одно и90

то же», и в какой-то мере это даже правомерно. В таком отождествлении подспудно

заявляет о себе основная особенность метафизического мышления. Поскольку

отнесенность к бытию через отношение к сущему почти не продумывается, а если это

когда-либо и случается, то всегда данная отнесенность воспринимается лишь как его тень,

сущность самого этого отношения остается неясной. Согласно третьему аспекту

метафизики, существует истина «о» сущем в целом. Связь между человеком и истиной и

ее сущностью также не становится предметом вопрошания. Наконец, в четвертом аспекте,

где человек полагает меру для определения сущего как такового, сокрыт вопрос о том,

каким образом человек вообще может видеть сущее как таковое, а также постигать и

сохранять его в его определенности, независимо от того, выступает ли при этом он сам в

роли субъекта или предстает как некая иная сущность.

Итак, во всех четырех аспектах заранее (хотя невыраженным и, наверное, поначалу

даже невыразимым образом) постигается и улавливается нечто единое: отнесенность

человека к бытию. Намеченная этими четырьмя аспектами единая структура представляет

собой не что иное, как отношение человека к сущему, сущностный каркас этого

отношения. Это единственное, на первых порах постигнутое отношение человека к

сущему, наверное, только потому является тем, чем оно является, что человек как таковой

находится в своей отнесенности к бытию в целом. Как мог бы человек относиться к

сущему, то есть постигать сущее как сущее, если бы прежде не находился в состоянии

отнесенности к бытию?

Попытаемся пояснить на особом примере. Если бы всякий след самой сути истории

оставался сокрытым от нас и любая попытка прояснить, что есть история, оканчивалась

неудачей, тогда и то сущее, которое мы называем историческим, оставалось бы

потаенным. Тогда не только историческое исследование, сообщение и передача не имели

бы места, но нигде и никогда не совершалось бы никакого исторического опыта и, прежде

всего, никакого исторического решения и действия. Тем не менее мы постигаем исторические события и принимаем к сведению исторические сообщения так, как если бы

все это было чем-то само собой разумеющимся.

Самое главное во всем этом, а именно тот факт, что мы движемся в некоем знании

об историчности истории, хотя, быть может, очень неопределенном и запутанном, нас не

беспокоит, да и не должен беспокоить всех подряд. Однако несмотря на это бытие сущего

исторического не утрачивает своей значимости. Оно лишь еще больше удивляет, когда

возвещает о себе в такой существенности, которая даже не требует всеобщего внимания,

чтобы воссиять во всей своей сущностной полноте. Благодаря этому удивительному

моменту мы еще больше считаем достойным вопрошания то, на что мы здесь

указываем,— бытие и отнесенность человека к нему.

Итак, то, на что мы указали неопределенной фразой «отношение человека к

сущему», в своей сущности является отнесенностью человека к бытию в целом.

Но что представляет собой сама эта отнесенность? Что «есть» бытие, если

допустить, что мы можем и должны отличать его от сущего? Какова природа этого

различения бытия и сущего, каково отношение человека к этому различению? Быть может,

сначала человек есть человек как таковой, а потом он «получает» и свою отнесенность к

бытию? Или же именно она и составляет сущность человека? Если да, то какова в таком

случае его сущность, коль скоро эта сущность определяется из данной отнесенности?

Определялась ли уже когда-нибудь эта сущность из данной отнесенности к бытию? Если

нет, то почему нет? Если же да, то почему для нас эта отнесенность так же непостижима,

неуловима и неприметна, как само бытие? Что касается сущего, то к нему мы всегда

можем прикоснуться, всегда можем предуказать и отыскать его? Но «бытие»? Случайно

ли то, что мы его почти не схватываем и за всем разнообразием нашего отношения к

сущему забываем о нашей отнесенности к бытию? Или причина такой темноты, нависшей

над бытием и отнесенностью человека к нему, кроется в самой метафизике и