мировоззрения подчинила себе сущность
метафизики. Это означает, что особенность, характерная для всякой метафизики, а именно
тот факт, что она остается сущностно и необходимо равнодушной к влекущему ее самое
различению бытия и сущего и не делает это различение предметом своего вопрошания,
теперь становится тем, что отличает метафизику как «мировоззрение». Этим объясняется
то, что только с началом завершения метафизики может раскрыться полное, безусловное,
ничем больше не нарушаемое и не запутываемое господство над сущим.
Эпоха завершения метафизики (воспринятая в контексте глубинного осмысления
основных особенностей ницшевской метафизики) заставляет поразмыслить над тем, где
именно мы находимся в истории бытия и прежде всего пережить эту историю как
отпущение бытия в соделываемость (Machenschaft) сущности, каковое отпущение
осуществляет само бытие, дабы тем самым сделать для человека принципиально важной
истину бытия — сделать на основании его собственной причастности этой истине.
Глава шестая
МЕТАФИЗИКА НИЦШЕ (1940)
В соответствии с характером всего западного мышления начиная с Платона
мышление Ницше есть метафизика. Здесь мы предвосхитим понятие сущности
метафизики, что на первый взгляд может показаться произвольным, а происхождение этой
сущности оставим в тени. Итак, метафизика есть истина сущего как такового в целом. То,
что есть сущее (essentia, сущесть) как существующее в целом, истина приносит в
несокрытое идеи, в несокрытое perceptio, в несокрытое пред-ставления, со-знания. Однако
несокрытое (Unverborgene) само изменяется сообразно бытию сущего. Будучи таковой
несокрытостью, истина определяется в своей сущности, раскрытости, из самого
допущенного ею сущего, и в соответствии с так определенным бытием запечатлевает те113
или иные формы своей сущности. Таким образом, истина в своем собственном бытии
исторична. Всякий раз она требует присутствия человечества, через которое
упорядочивается, обосновывается, сообщается и таким образом сохраняется. Истина и ее
сохранение сущностно, а именно исторически, едины. В соответствии с этим человечество
всякий раз берет на себя решение о том, как ему быть в средоточии истины сущего.
Истина исторична по своей сущности не потому, что бытие человечества протекает в
определенной временной последовательности, а потому, что человечество остается
ввергнутым (посланным) в метафизику, и только она может обосновать эпоху, поскольку
она удерживает человечество в истине о сущем как таковом в целом и тем самым
привязывает к нему.
Сущесть (то, что есть сущее как таковое) и целое сущего (то есть то, как сущее в
целом есть), затем сущностная структура истины, история истины и, наконец,
человечество, так сказать, помещенное в истину, чтобы хранить ее, характеризуют то
пятигранное единство, в котором раскрывается единая сущность метафизики и куда она
вновь и вновь улавливает человека.
Метафизика как принадлежащая бытию истина сущего никогда не представляет
собой какого-то человеческого мнения и суждения, никогда не является одной лишь
ученой системой и выражением эпохи. Она, конечно, есть и все это, но только как нечто
последующее и внешнее. Способ же, посредством которого человек, призванный хранить
истину в мышлении, в предвосхищающем экзистенциально-экстатическом проекте
воспринимает редкое устроение, обоснование, сообщение и сохранение истины и таким
образом указывает человечеству его место в истории истины и предуготовляет это место,
итак, этот способ характеризует то, что называется основной метафизической позицией
мыслителя. Поэтому когда метафизику, принадлежащую истории самого бытия, называют
именем какого-нибудь мыслителя (метафизика Платона, метафизика Канта), это в данном
случае не означает, что метафизика в том или ином случае является свершением,
собственностью или даже отличием этих мыслителей как личностей некоего культурного
созидания. Теперь такое именование означает, что эти мыслители суть то, что они суть,
поскольку истина бытия вверила себя им, дабы они выражали бытие, то есть внутри
метафизики выражали бытие сущего.
С написанием «Утренней зари» (1881 г.) метафизический путь Ницше становится
более ясным. В том же году он прозревает («6000 футов над уровнем моря и гораздо выше
всего человеческого!») «вечное возвращение того же самого» (XII, 425), и с тех пор почти
на протяжении целого десятилетия работа его мысли озаряется ярким светом пережитого
опыта. Слово берет Заратустра. Как учитель «вечного возвращения» он учит
«сверхчеловека». Проясняется и крепнет знание о том, что основная черта сущего есть
«воля к власти» и что всякое истолкование мира исходит из нее, поскольку она выступает
как полагание ценностей. Европейская история раскрывает свою основную особенность
как «нигилизм» и с необходимостью влечет к «переоценке всех прежних ценностей».
Новое полагание ценностей на основе теперь уже решительно исповедующей самое себя
воли к власти требует в качестве законодательства своего собственного оправдания в
контексте новой «справедливости».
В это высшее для Ницше время истина сущего как такового в целом хочет в его
мышлении стать словом. Один план сменяется другим, в череде набросков проступает
структура того, о чем собирается сказать мыслитель. Заголовком становятся то «вечное
возвращение», то «воля к власти», то «переоценка всех ценностей». Если что-то перестает
быть основным заголовком, оно выносится в качестве заглавия для заключительного
фрагмента целого или становится подзаголовком основного названия. Однако все
сосредоточено на воспитании человека, который «берет на себя переоценку» (XVI, 419).
Такие люди суть «новые истинные» новой истины (XIV, 322).
Эти планы и наброски не надо воспринимать как знаки чего-то невыполненного и
неодолимого, а тот факт, что одни из них сменяются другими, не говорит о некоей114
первоначальной попытке и неуверенности в ее осуществлении. Эти наброски — не
программы, а записи, в которых сохраняются явно не выраженные, но вполне ясные пути,
которыми Ницше предстояло пройти в сфере истины сущего как такового.
«Воля к власти», «нигилизм», «вечное возвращение того же самого»,
«сверхчеловек», «справедливость» — таковы пять ключевых слов метафизики Ницше.
«Воля к власти» характеризует бытие сущего как такового, essentia этого сущего.
«Нигилизм» — это наименование истории истины таким образом определенного сущего.
«Вечное возвращение того же самого» означает способ, каким сущее в целом есть,
означает existentia этого сущего. «Сверхчеловек» характеризует то человечество, которого
требует это целое. «Справедливость» есть сущность истины сущего как воли к власти.
Каждое из этих ключевых слов в то же время именует то, о чем говорят другие. Только в
том случае, когда сказанное ими в то же время со-мыслится в других ключевых словах,
сила именования каждого ключевого слова выражена полностью.
Предпринимаемую нами попытку можно адекватно со-мыслить только в контексте
основного опыта, выраженного в «Бытии и времени». Он заключается в постоянно
растущей, хотя, быть может, в некоторых местах и разъясняющей себя озадаченности тем
фактом, что во всей истории западноевропейского мышления, несмотря на поначалу
имевшую место попытку осмысления бытия сущего, истина бытия как бытия остается
неосмысленной, и дело не только в том, что мышлению отказывается в этом как в его
возможном опыте, но и в том, что западноевропейское мышление как метафизика
намеренно, хотя и не вполне осознанно, скрывает факт такого отказа.
Поэтому в предпринимаемом нами истолковании ницшевской метафизики мы
должны прежде всего попытаться на основании упомянутого основополагающего опыта
осмыслить ницшевское мышление именно как метафизику, то есть осмыслить в контексте
основных особенностей истории метафизики.
В этой связи данная попытка истолкования предполагает как близкую, так и
далекую цель, которая может открываться мышлению.
В 1881-1882 гг. Ницше делает в своей записной книжке такую запись: «Наступает
время, когда начнется борьба за господство над Землей,— и она будет вестись от имени
основных философских учений» (XII, 207). Ко времени появления этой записи Ницше
начинает знать и говорить об этих «основных философских учениях». Тот факт, что они
появляются в своеобразной последовательности и виде, еще не осмысляется, и поэтому
вопрос о том, имеет ли эта последовательность свое основание в сущностном единстве
этих учений, еще не задается. Мысль о том, бросает ли свет на это сущностное единство
тот способ, каким они о себе заявляют, требует особого рассмотрения. Скрытое единство
«основных философских учений» составляет сущностную структуру ницшевской
метафизики. Основываясь на этой метафизике и следуя ее смыслу, Новое время в своем
завершении начинает свою относительно долгую историю.
Ближайшая цель предпринятого здесь осмысления состоит в познании внутреннего
единства этих основных философских учений. Для этого каждое из них необходимо
постичь и представить обособленно, хотя единящая их основа получает свое определение
из сущности метафизики вообще. Только тогда, когда начинающаяся эпоха без каких-либо
оговорок и недоговоренностей утверждается на этой основе, она может вести «борьбу за
мировое господство» из той высшей осознанности, которая соответствует бытию,
влекущему и властно пронизывающему эту эпоху.
Борьба за господство над Землей и раскрытие метафизики, которая ее направляет,
влекут к завершению целую эпоху в существовании Земли и исторического человечества,
так как здесь осуществляются максимальные возможности господства над миром и
стремления человека только из себя самого решать вопрос о своей сущности.
Однако в то же время благодаря этому завершению вдали исторически
очерчивается основная позиция, которая после исхода борьбы за господство над Землей
сама больше не может открывать и поддерживать область борьбы. Основная позиция, в115
которой завершается эпоха западноевропейской метафизики, потом, со своей стороны,
вовлекается в спор совершенного иного качества. Это больше не борьба за освоение
сущего. Данное освоение сегодня всюду истолковывается и направляется
«метафизически», но уже без сущностного преодоления метафизики. Данный спор есть
противоборствующее взаимо-рас-полагание власти сущего и истины бытия. Подготовка к
этому является самой отдаленной целью предпринимаемого здесь размышления.
Этой далекой цели подчинена более близкая цель, а именно осмысление
внутреннего единства метафизики Ницше как завершения западноевропейской
метафизики вообще. Несмотря на то, что самая отдаленная цель в ракурсе временной
последовательности просматриваемых событий и состояний бесконечно удалена от
теперешней эпохи, это говорит лишь о том, что она заявляет о себе в историческом
удалении, характерном для иной истории.
Тем не менее это самое далекое оказывается ближе, чем привычно близкое и самое
ближайшее, если признать, что исторический человек принадлежит бытию и его истине,
если признать, что бытие никогда не нуждается в том, чтобы превзойти близость, которым
обладает сущее, если признать, что бытие есть единственная, однако еще не поставленная
цель сущностного мышления, если, наконец, признать, что такое мышление изначально и
в ином начале даже должно предшествовать творчеству в смысле поэзии.
В предлагаемом тексте собственно изложение и истолкование взаимопроникают
друг друга, так что не везде и не сразу становится ясно, что взято из сказанного самим
Ницше, а что туда привнесено. Но ведь любое истолкование должно не просто извлекать
предмет рассмотрения из толкуемого текста: оно также должно незаметно, не заостряя на
этом внимания, привносить туда что-то свое, взятое из своего предмета. Такое
привнесение представляет собой то, что дилетант, соразмеряясь со своим представлением
о содержании текста, неизбежно воспринимает критически как произвольное привнесение
в этот текст чуждых ему мыслей.
Воля к власти
Что такое «воля», каждый может узнать в любое время: воля есть стремление к
чему-то. Что означает «власть», каждый знает из своего повседневного опыта: власть есть
осуществление силы. Ясно, что в таком случае вряд ли кто-нибудь станет толковать
выражение «воля к власти» в каком-то особом смысле: «воля к власти» недвусмысленно
означает стремление к обладанию властью. Кроме того, «воля к власти» выражает
«чувство недостатка». Воля «к» — еще не сама власть, потому что она еще не является
обладанием властью. Потребность в том, чего еще нет, воспринимается как признак
романтического мироощущения, однако воля к власти как порыв к захвату власти в то же
время является жаждой насилия. Такие представления о «воле к власти», в которых
романтическое встречается со злобным, искажают смысл данного ключевого выражения,
характерного для метафизики Ницше, потому что, говоря о «воле к власти», он имеет в
виду совсем иное.
Но как понимает Ницше «волю к власти»? Воля считается душевной
способностью, которую психология издавна отделяет от
