вновь себя утверждающей, и скрывается основная особенность нигилизма как истории.
Но тогда зачем употреблять отрицательное слово «нигилизм» по отношению к
тому, что по своей сути является утверждением? Дело в том, что это слово сохраняет за
утверждающей сущностью нигилизма предельную остроту того безусловного отрицания,
которое отвергает всякое посредничество. Понятый таким образом нигилизм означает:
ничто, взятое по отношению ко всем прежним ценностным полаганиям, должно еще
сильнее заявлять о себе, все сущее в целом должно утверждаться иначе, то есть в целом
утверждаться на иных условиях. Как только мир, претерпевший обесценение прежних
высших ценностей, начинает выглядеть лишенным всякой ценности вообще, напирает
предельное, которое можно одолеть только таким же предельным (ср. «Der Wille zur
Macht», n. 55). Переоценка должна быть безусловной, помещая все сущее в изначальное
единство. Однако исконно-предвосхищающе-единящее единство составляет сущность
тотальности. В этом единстве царит определение единого (??), которое уже на заре
западноевропейской истории налагает свой отпечаток на бытие.
Так как овладение хаосом осуществляется из нового ценностного полаганий через
него самого уже под законом тотальности, всякое человеческое участие в совершении
нового порядка должно нести в себе признак этой тотальности. Поэтому исторически
вместе с нигилизмом начинается господство «тотального». В нем обнаруживается
пробивающаяся на свет основная особенность подлинно утверждающей, приемлющей
сущности нигилизма. Тотальность, однако, никогда не означает одного лишь возрастания
половины, равно как не означает и гипертрофию привычного, как если бы тотального
можно было достичь посредством количественного расширения и изменения того, что уже
существует. Тотальность постоянно коренится в предвосхищающей решимости к
сущностному переиначиванию, и поэтому всякая попытка с помощью прежних видов
мышления и опыта просчитать то новое, что возникает из безусловного переворота,
обречена на неудачу.
Однако даже признав утверждающий характер европейского нигилизма, мы еще не
достигаем его глубинной сущности, потому что нигилизм — не просто некая история и не
просто основная особенность западноевропейской истории: он есть законность этого
события, его «логика». Утверждение высших ценностей, их фальсификация, обесценение,
упразднение, временная картина мира, когда он выглядит лишенным всякой ценности,
необходимость замены прежних ценностей новыми, полагание новых ценностей как
переоценка, предварительные этапы этой переоценки — все это описывает сущностную
законность тех оценок, в которых коренится истолкование мира.
Эта законность представляет собой историчность западноевропейской истории,
постигнутую из метафизики воли к власти. Как законность истории нигилизм
разворачивает цепь различных этапов и видов себя самого. Поэтому один только термин
«нигилизм» говорит слишком мало, так как он весьма динамичен в своей многозначности.
Ницше отвергает точку зрения, согласно которой нигилизм является причиной распада, и
отвергает указанием на то, что, будучи «логикой» этого распада, он тем самым выводит за
его пределы. Причина нигилизма — это мораль в смысле утверждения сверхприродных
идеалов истины, блага и красоты, которые якобы значимы «в себе». Утверждение высших
ценностей одновременно создает возможность их обесценения, которое начинается уже в
том, что они обнаруживают себя как недостижимые. В результате жизнь предстает как
совершенно непригодная к тому, чтобы эти ценности осуществить. Поэтому «форма,123
предшествующая нигилизму» — это пессимизм («Der Wille zur Macht», n. 9).
Пессимизм отрицает существующий мир, однако его отрицание двусмысленно. Он
может просто желать заката и ничто, но может отвергать существующее и таким образом
пролагать путь для формирования нового образа мира. В последнем случае пессимизм
раскрывается «как сила». Он непредвзято смотрит на то, что есть. Он видит опасное и
непредсказуемое и занят поисками тех условий, которые дают надежду на овладение
сложившейся исторической ситуацией. Пессимизм силы характеризует способность
«аналитики», под которой Ницше понимает не взволнованное кропотливое рассмотрение
и упразднение «исторической ситуации», а холодное (в силу уже имеющегося знания)
разложение сущего на его слагаемые и обнаружение тех причин, по которым оно есть
именно таково, каково есть. В противоположность этому пессимизм, который видит
вокруг себя одну лишь гибель, проистекает из «слабости», он всюду ищет мрачное,
выискивает возможности неудач и считает, что уже заранее знает, как все будет
складываться. Он все понимает и может каждому событию найти соответствие в
прошлом. Его отличительная особенность — не «аналитика», а «историзм» («Der Wille zur
Macht», n. 10).
В силу этой двойственности пессимизма на первый план выходят его крайние
позиции. Они характеризуют ту область, в которой берет начало подлинная сущность
нигилизма, проходящая через различные этапы. Прежде всего снова возникает
«промежуточное состояние»: то ширится «несовершенный нигилизм», то на первый план
выступает «крайний нигилизм». Первый хотя и отрицает прежние высшие ценности, но
пытается заменить их новыми идеалами (на место «первохристианства» ставит
«коммунизм», на место «догматического христианства» — «вагнеровскую музыку»).
Такая половинчатая позиция только отдаляет решительное упразднение прежних
ценностей. Такое замедление скрывает самое главное: упраздняя прежние высшие
ценности, сперва необходимо упразднить занимаемое ими место, упразднить сущее в
самом себе «сверхчувственное».
Чтобы достичь своей законченной формы, нигилизм должен пройти через
«крайнее». «Крайний нигилизм» признает, что нет никакой «вечной истины в себе», но
если он ограничивается усмотрением этого факта и просто наблюдает за распадом
прежних высших ценностей, он остается «бездейственным». В отличие от него
«действенный» нигилизм бесстрашно идет вперед, крушит все вокруг, не желая жить постарому и еще сильнее внушая «жажду конца» всему тому, что хочет умереть («Der Wille
zur Macht», n. 1055).
Но разве этот нигилизм не негативен по своей сути? Разве сам Ницше в данной им
яркой характеристике нигилиста не подтверждает чисто негативный характер нигилизма,
когда говорит: «Нигилист — это человек, который о мире, каков он есть, придерживается
того мнения, что он не должен был бы существовать, а о мире, каков он должен быть,
полагает, что он не существует»? Ведь здесь, в этом двойном отрицании отрицается
вообще все: сначала наличный мир, а затем в ракурсе этого наличного мира — желанный
сверхчувственный мир, идеал. И тем не менее позади этого двойного отрицания уже стоит
единственное в своем роде приятие того мира, который отвергает прежнее, утверждает
новое из него самого и больше не знает ни о каком якобы существующем в себе
потустороннем мире.
Крайний, но действенный нигилизм упраздняет прежние ценности вместе с их
«вместилищем» (областью сверхчувственного) и предоставляет новому ценностному
полаганию первейшие возможности. Имея в виду этот крайний нигилизм, созидающий
пространство для новых ценностей и устремленный к свободе, Ницше также говорит об
«экстатическом нигилизме» («Der Wille zur Macht», n. 1055). Под видом якобы
продолжающегося одного лишь простого отрицания он утверждает не налично данное и
не идеал, а «принцип оценивания»: волю к власти. Как только она однозначно постигается
как основание и мера всякого полагания ценностей и сознательно принимается на124
вооружение, нигилизм обретает свою утверждающую сущность, преодолевает свою
незавершенность и таким образом совершается во всей своей полноте. Экстатический
нигилизм становится «классическим нигилизмом». Именно так Ницше понимает свою
метафизику. Там, где воля к власти становится осознанным принципом оценивания,
нигилизм становится «идеалом высшего могущества духа» («Der Wille zur Macht», n. 14).
Отвергая всякое в себе сущее и утверждая волю к власти как источник и меру созидания,
нигилизм мог бы «быть божественным способом мышления» («Der Wille zur Macht», n.
15) в смысле божественности бога Диониса.
Нельзя более утвердительно выразить утверждающую сущность нигилизма. Но
тогда в соответствии со своим законченным метафизическим понятием нигилизм
предстает как история уничтожения прежних высших ценностей, совершаемого на основе
предвосхищающе действенной переоценки, которая сознательно признает волю к власти
как принцип ценностного полагания. Поэтому переоценка предполагает не только
утверждение новых ценностей вместо старых: прежде всего и постоянно она имеет в
виду, что само место определяется по-новому.
В этом заключается та мысль, что только в «пере-оценке» ценности утверждаются
как ценности, то есть постигаются в их сущностной основе как условия воли к власти,
сущность которой дает возможность метафизически мыслить «дионисийское».
Сохраняя строгость мысли, можно сказать, что переоценка есть пере-осмысление
сущего как такового в целом в ракурсе «ценностей». Это вбирает в себя мысль о том, что
основной чертой сущего как такового является воля к власти. Подлинная сущность
нигилизма проявляется только в его «классической» форме. Осмысляемый «классически»,
«нигилизм» одновременно становится именованием для исторической сущности
метафизики, поскольку истина о сущем как таковом в его целом совершается в
метафизике воли к власти и ее история истолковывается через метафизику.
Но если сущее как таковое есть воля к власти, то как Ницше определяет
целостность сущего в целом? В ракурсе полагающей новые ценности, переоценивающей
метафизики классического нигилизма вопрос звучит так: какова ценность всей полноты
сущего?
Вечное возвращение того же самого
«Общая ценность мира не поддается оценке» («Der Wille zur Macht», n. 708).
Это основное положение метафизики Ницше говорит не о том, что человек не в
состоянии определить общую ценность, которая якобы сокрыта. Уже сам поиск общий
ценности сущего в себе невозможен как таковой, потому что понятие общей ценности
остается лишенным всякого смысла, так как ценность, по существу, является условием,
которое воля к власти полагает ради своего сохранения и возрастания и которое, таким
образом, является обусловленным ею условием. Полагать общую ценность для целого —
значило бы подчинять безусловное обусловленным условиям.
Таким образом, «становление» (то есть сущее в целом) «не имеет никакой
ценности» («Der Wille zur Macht», n. 708). Это опять-таки не означает, что сущее в целом
есть нечто ничтожное или безразличное. Данное положение имеет существенный смысл, и
в нем выражается бес-ценность мира. Всякий смысл Ницше понимает как «цель», а это
последнее — как ценности (ср. «Der Wille zur Macht», n. 12). Исходя из этого он может
сказать: «Полное отсутствие ценности, то есть отсутствие смысла» («Der Wille zur Macht»,
n. 617); «„бесцельность как таковая» есть „основной догмат» нигилиста» («Der Wille zur
Macht», n. 25).
Между тем нигилизм мы больше не понимаем «нигилистично», как распадение и
растворение в ничтожествующем ничто, и в таком случае отсутствие ценности и цели
также больше не могут означать недостаток, не могут означать одну лишь пустоту и
отсутствие. Эти нигилистические наименования для сущего в целом подразумевают нечто125
приемлющее и бытийствующее, а именно то, как бытийствует целое сущего. Можно
сказать, что в метафизическом плане речь идет о вечном возвращении того же самого.
Странность этой мысли, которую сам Ницше в разных значениях называет
«тяжелейшей мыслью», постигает только тот, кто заранее стремится к тому, чтобы не
упустить ее, даже признать ее причиной того, что мысль о «вечном возвращении того же
самого» свойственна истине о сущем в целом. Поэтому важнее разъяснения самой этой
мысли остается, наверное, проникновение в природу того контекста, из которого только и
можно мыслить вечное возвращение того же самого как определение сущего в целом.
Здесь речь идет вот о чем: сущее, которое как таковое в качестве своей основной
особенности имеет волю к власти, может в целом быть только вечным возвращением того
же самого. Или наоборот: сущее, которое в целом есть вечное возвращение того же
самого, должно как сущее обладать волей к власти как своей основной особенностью.
Сущесть сущего и целостность сущего на основании единства истины сущего
предполагают попеременное наличествование той или иной сущности.
Воля к власти в соответствии с тем или иным ракурсом определяет условия своего
сохранения и возрастания, то есть определяет ценности. Будучи определенными и тем
самым обусловленными целями, они должны в своей целесообразности целиком
соответствовать сущности власти. Власть не знает никаких «целей» в себе,
сообразовываясь с которыми она могла бы сохраняться. Когда она погружается в
бездействие, она изменяет своей глубинной сущности: сверхвластвованию. Хотя цели
являются для власти тем, с чем она считается, в конечном счете речь идет
