гонимой метафизики, они ищут пути к чему-то сокрытому в глубине и
сверхчувственному. Они бегут в мистику (всего лишь противоположение метафизики)
или (потому что продолжают просчитывать) обращаются к «ценностям». «Ценности» же
представляют собой идеалы, окончательно превращенные в нечто просчитываемое и
годные к употреблению для одной только оборотистости: культура и культурные
ценности как средства пропаганды, произведения искусства как предметы, пригодные для
демонстрации успеха, и как материал для декораций на парадных каретах во время какихлибо торжественных шествий.
Люди не знают об ином и не отваживаются на иное, которое в будущем станет
единым, потому что оно, хотя и лишенное основы, уже бытийствует в первоначале нашей
истории: истина бытия — устояние в ней, из которой (и только из нее) мир и земля
отвоевывают для человека их сущность, а он в борении постигает ответ своей сущности12
Богу бытия. Прежние боги суть боги от-существовавшие.
Завершение метафизики как исполнение сущности Нового времени только потому
представляет собой конец, что его историческая основа уже есть переход к иному началу.
Однако это начало не бежит от истории первого начала, не отвергает бывшее, но
возвращается в глубину первоначала и благодаря этому возврату обретает иное
постоянство. Это постоянство определяется не из удержания настоящего. Оно вплетается
в сохранение будущего, и благодаря этому бывшее первого начала вынуждено само
покоиться на безосновности своего доныне необоснованного основания, и только таким
образом оно становится историей.
Этот переход не есть про-движение и не есть скольжение бывшего в новое. Этот
переход есть непереходное, потому что в своем решении он принадлежит изначальности
начала, а его нельзя уловить через исторические (historische) ретроспекции и
исторический уход за унаследованным. Начало есть только в начале. Начало есть передание. Подготовку к такому началу берет на себя то вопрошание, которое вверяет
вопрошающих ответствующему. Изначальное вопрошание никогда само не дает ответа.
Ему остается только мышление, которое настраивает человека на то, чтобы он слушал
голос бытия, и позволяет ему стать послушным стражем истины бытия.
Глава пятая
ЕВРОПЕЙСКИЙ НИГИЛИЗМ (1940)
Пять основных положений в мышлении Ницше
Впервые в философском смысле слова «нигилизм», по-видимому, употребил Фр.
Якоби. В его открытом письме Фихте слово «ничто» встречается довольно часто, а потом
говорится:
«Поистине, мой дорогой Фихте, мне не стоит досадовать, если Вы или кто бы там
ни был, захотят назвать химеризмом то, что я противопоставил идеализму, которого
браню нигилизмом…» (Fr. H. Jacobi’s Werke, 3. Bd., Leipzig, 1816. S. 44; из: Якоби —
Фихте, впервые появилось осенью 1799 г.)2.
Позднее слово «нигилизм» в обиход ввел Тургенев, обозначив им мировоззрение,
согласно которому действительно существует только доступное чувственному
восприятию, то есть самопостигаемое сущее, и больше ничего. Тем самым отрицается все,
основанное на предании, авторитете и как-либо еще определенной значимости. Однако в
большинстве случаев такой взгляд на мир называют «позитивизмом». Слово «нигилизм»
употребляет Жан Поль («Подготовительная наука по эстетике», 1—2), говоря о
романтической поэзии как поэтическом нигилизме. Уместно вспомнить и предисловие
Достоевского к его пушкинской речи. Отрывок, который я имею в виду, гласит:
«Собственно же в речи моей я хотел обозначить лишь следующие четыре пункта в
значении Пушкина для России.
1) То, что Пушкин первым своим глубоко прозорливым и гениальным умом и
чисто русским сердцем отыскал и отметил главнейшее и болезненное явление нашего
интеллигентного, исторически оторванного от почвы общества, возвысившегося над
народом. Он отметил и выпукло поставил перед нами отрицательный тип наш, человека,
беспокоящегося и не примиряющегося, в родную почву и в родные силы ее не верующего,
Россию и себя самого (то есть свое же общество, свой же интеллигентный слой,
возникший над родной почвой нашей) в конце концов отрицающего, делать с другими не
желающего и искренно страдающего. Алеко и Онегин породили потом множество
подобных себе в нашей художественной литературе».
Однако для Ницше термин «нигилизм» означает нечто существенно «большее».
Под ним он подразумевает не появляющийся в середине XIX в. позитивизм и его
географическое распространение по Европе (в данном случае «европейское» имеет13
историческое содержание и означает то же, что и «западное» в смысле
западноевропейской истории). Слово «нигилизм» Ницше употребляет как наименование
для впервые им познанного исторического движения, уже властно пронизавшего собой
предшествующие века и определяющего следующее столетие, того движения, суть
которого он излагает в двух словах: «Бог мертв». Это означает, что «христианский Бог»
утратил свою власть над сущим и определением природы человека. В то же время
«христианский Бог» является ведущим представлением для «сверхчувственного» вообще
и его различных истолкований, для «идеалов» и «норм», для «принципов» и «правил», для
«целей» и «ценностей», которые воздвигаются «над» сущим, чтобы наделять это сущее
целью, придавать ему порядок и, коротко говоря, наделять его «смыслом». Нигилизм —
это исторический процесс, в ходе которого «сверхчувственное» ослабевает в своем
господстве и становится недействительным, так что само сущее утрачивает свою ценность
и смысл. Нигилизм есть история самого сущего, через которую медленно, но неудержимо
дает о себе знать смерть христианского Бога. Вполне возможно, что в этого Бога еще
продолжают верить и считают его мир «действительным», «действенным» и
«полагающим меру». Это похоже на давно погасшую звезду, в льющемся свете которой
уже нет жизни. Таким образом, для Ницше нигилизм никоим образом не представляет
собой кем-то «представляемого» воззрения, равно как не является какой-то расхожей
исторической «данностью» среди многих других, которые можно найти в истории.
Нигилизм — это, скорее, продолжающееся совершаться событие, в котором истина о
сущем принципиально меняется и устремляется к определенному ею концу.
Издавна истина о сущем в его целом означает «метафизику». С давних пор каждая
эпоха, каждое поколение влекомо метафизикой и через нее вступает в определённое
отношение к сущему в целом и тем самым к самому себе. Конец метафизики выражается в
крушении сверхчувственного и его «идеалов». Тем не менее конец метафизики ни в коей
мере не означает прекращения истории. Он является началом серьезного отношения к
упомянутому «событию»: «Бог мертв». Это начало уже дает о себе знать. Сам Ницше
понимает свою философию как ознаменование нового времени. В наступающем, то есть
XX веке он уже прозревает начало той эпохи, перипетии которой нельзя сравнить с уже
известными. Кулисы мирового театра какое-то время еще могут оставаться прежними, но
пьеса уже иная. Исчезновение прежних целей и обесценение прежних ценностей больше
не воспринимается как одно лишь уничтожение, их отсутствие и утрата не оплакиваются,
но приветствуются как освобождение, всему этому содействуют как окончательному
успеху и постигают его как завершение.
«Нигилизм» — это овладевающая сознанием истина о том, что все прежние цели
сущего утратили свою силу. Однако, изменяя прежнее отношение к ведущим ценностям,
нигилизм созревает для свободной и действенной задачи утверждения новых ценностей.
Нигилизм, достигший своего завершения и полагающий меру будущему, можно назвать
«классическим нигилизмом». Ницше характеризует этим наименованием свою
собственную «метафизику» и понимает ее как «противодвижение» (Gegenbewegung) всей
предыдущей. Тем самым термин «нигилизм» утрачивает одно лишь нигилистическое
значение в смысле разрушения и уничтожения прежних ценностей, простой ничтожности
сущего и бесперспективности человеческой истории.
Нигилизм в его классическом варианте теперь означает освобождение от прежних
ценностей как свободу для их переоценки. Наряду с ведущим словом «нигилизм» фраза о
«переоценке всех прежних ценностей» является для Ницше еще одним основным
положением, через которое его основная метафизическая позиция получает свое место и
определение в истории западной метафизики.
Говоря о «переоценке ценностей», мы имеем в виду, что место прежних ценностей
занимают какие-то другие, однако для Ницше «переоценка» означает, что не только
прежние ценности утрачивают силу, но и само «место» для них исчезает. Это значит, что
изменяются вид и направление утверждения новых ценностей, а также определение их14
сущности. Впервые в вопросе о переоценке речь заходит о бытии как ценности, и вместе с
тем метафизика становится размышлением о ней. Это изменение помимо прочего
означает, что не только обесцениваются прежние ценности, но и, прежде всего,
искореняется потребность в ценностях прежнего вида, находящихся на прежнем месте, а
именно в области сверхчувственного. Надежнее всего искоренение прежних потребностей
достигается воспитанием, заставляющим все сильнее забывать прежние ценности, а также
упразднением прежней истории путем пере-писывания ее основных черт. «Переоценка
прежних ценностей» — это прежде всего изменение прежнего принципа утверждения
этих ценностей и «взращивание» потребностей в новых ценностях.
Если такую переоценку необходимо не только совершить, но и обосновать, тогда
для этого необходим «новый принцип», то есть установление того, откуда сущее в его
целом вновь определяется как полагающее меру. Если же истолкование сущего в целом не
должно совершаться на основании заранее утвержденного над ним сверхчувственного
мира, тогда новые ценности и их нормативный характер можно черпать только из самого
сущего, а оно, таким образом, требует нового истолкования, через которое его основная
особенность претерпевает определение, делающее эту особенность способной выступать
«принципом» составления перечня новых ценностей и мерилом выстраивания
соответствующей иерархии.
Если обоснование истины о сущем в целом составляет сущность метафизики, тогда
переоценка всех ценностей как обоснование принципа нового их утверждения есть
метафизика в себе. В качестве основной особенности сущего в целом Ницше постигает и
утверждает то, что он называет «волей к власти». Это понятие не только очерчивает то,
что есть сущее в его бытии: словосочетание «воля к власти», которое со времен Ницше
не раз входило в обиход, для него самого содержит в себе истолкование сущности власти.
Всякая власть является властью только в той мере, в какой она стремится стать еще
большей, и до тех пор, пока она к этому (то есть к самовозрастанию) устремляется. Власть
может удерживаться в себе самой, то есть в своей сущности, только благодаря тому что
она идет выше уже достигнутых ступеней власти, то есть превозмогает и превосходит
себя самое или, как мы говорим, сверхвластвует (ubermachtigt) над собою же. Как только
власть застывает на какой-то ступени своего возрастания, она сразу же превращается в
безвластие. «Воля к власти» никогда не означает «романтического» желания безвластного
заполучить власть, не означает устремления безвластного к захвату власти — она означает
самополномочие власти к сверхвластвованию над самой собой.
«Воля к власти» одновременно характеризует основную особенность сущего и
сущность власти. Вместо «воли к власти» Ницше часто говорит о «силе», и это легко
может привести к недоразумению. Тот факт, что основную особенность сущего он
понимает как волю к власти, не является выдумкой и произволом фантазера, гоняющегося
за своими химерами. Это глубинный опыт мыслителя, то есть опыт одного из тех
одиночек, у которых нет выбора, кто должен выразить, что есть сущее в истории его
бытия. Все сущее, поскольку оно есть и есть так, как оно есть,— «воля к власти». Этим
наименованием обозначается область, из которой исходит и куда возвращается всякое
полагание новых ценностей. Однако согласно сказанному их утверждение не только
потому является «переоценкой всех прежних ценностей», что на место этих ценностей в
качестве высшей оно ставит власть, а прежде всего потому, что сама власть, и только она,
полагает новые ценности, сохраняет их значимость и решает вопрос о возможном
оправдании такого полагания. Если все сущее есть воля к власти, тогда «имеет» ценность
и «есть» ценность как таковая только то, что власть совершает в своей сущности. Однако
власть есть власть только как возрастание власти. Чем глубиннее власть является властью
и чем сильнее все сущее определяет только она одна, тем решительнее она не признает
ничего вне себя самой как ценное и значимое. Это означает, что воля к власти как
