о
сверхвластвовании. Последнее раскрывается в высшем, где есть противоборство. Таким
образом, цель, полагаемая властью, должна постоянно обладать характером препятствия.
Так как такие цели могут быть только препятствиями, они всегда уже находятся внутри
властной сферы, очерчиваемой волей к власти. Препятствие как таковое, даже если оно
еще не «взято», все равно в сущностном смысле уже втянуто в круг властного овладения.
Поэтому для сущего как воли к власти не существует никаких целей вне себя самого, к
которым оно могло бы устремляться, выходя за свои пределы.
Воля к власти как сверхвластвование над самою собой возвращается назад в себя
самое и таким образом наделяет сущее в целом, то есть «становление», единственной в
своем роде подвижностью. В результате мировое движение не имеет никакой цели,
которая бы где-либо как таковая существовала для себя и, подобно устью реки, вбирала
бы в себя влекущееся к ней становление. Однако, с другой стороны, воля к власти
полагает обусловливаемые ею цели не от случая к случаю: как сверхвластвование она
постоянно на пути к своей сущности. Она вечно деятельна и все-таки в то же время
должна оставаться бес-цельной, поскольку «цель» означает некое состояние,
существующее в себе и вне воли к власти. В то же время бес-цельное и вечное
властвование, осуществляемое волей к власти, необходимо конечно в своих формах и
положениях (XII, 53), так как если бы в этом отношении оно было бесконечным, оно
должно было бы, в соответствии со своей сущностью, каковая есть возрастание,
«бесконечно расти». Но из какого преизбытка осуществлялось бы это возрастание, если
все сущее есть только воля к власти?
Кроме того, сущность самой воли к власти ради сохранения и, следовательно, для
появления соответствующей возможности возрастания требует, чтобы она была четко
определена и очерчена, то есть чтобы в целом уже присутствовало себя-очерчивающее. К
сущности власти принадлежит свобода от цели и поэтому бес-цельность в целом. Однако
эта свобода, как раз в силу того, что она во всякое время требует обусловленного
целеполагания, не терпит безбрежного потока власти. Поэтому целое сущего, основной
особенностью которого является воля к власти, должно быть четко очерченной
величиной. Иногда вместо «воли к власти» Ницше говорит о «силе». Силу (особенно
природные силы) он всегда понимает как волю к власти. «Мы совершенно не можем
помыслить, чтобы в силе было что-то от не-устойчивого, что-то волнообразное» (XII, 57).126
Кто такие «мы»? Те, кто мыслит сущее как волю к власти. Их мышление есть
упрочение и ограничение. «Мир как силу нельзя помыслить безгранично, потому что он
не может быть так помышлен, — мы запрещаем себе понятие бесконечной силы как
несовместимое с понятием „сила». Таким образом, способности к вечной новизне у мира
тоже нет» («Der Wille zur Macht», n. 1062). Кто эти «мы», которые здесь запрещают
мыслить волю к власти бесконечно? Кто выносит властное решение о том, что воля к
власти и определенное ею сущее в целом конечны? Те, кто постигает свое собственное
бытие как волю к власти, «а всякое другое представление остается неопределенным и,
следовательно, непригодным» («Der Wille zur Macht», n. 1066). Если сущее как таковое
есть воля к власти и, следовательно, вечное становление, если в то же время воля к власти
требует бес-цельности и исключает бесконечное продвижение к какой-либо цели в себе,
если одновременно вечное становление воли к власти ограничено в своих формах и
властных образованиях, ибо оно не может обладать новизной в бесконечном, тогда сущее
как воля к власти должно допустить возвращение того же самого, и это возвращение
должно быть вечным. В этом «круговороте» содержится «исконный закон» сущего в
целом, если сущее как таковое есть воля к власти.
Вечное возвращение того же самого есть способ присутствия непостоянного
(становящегося) как такового, которое заключено в высшее опостоянивание (в круг) с
единственным предназначением: обеспечивать постоянную возможность властвования.
Поворот, возвращение и очередной уход сущего, которое определено как вечное
возвращение, всюду заявляют о себе как воля к власти. Поэтому даже тождественность
возвращающегося того же самого прежде всего заключается в том, что в каждом сущем
повелевает властвование власти и вследствие этого повеления обусловливает
тождественность свойств этого сущего. Возвращение того же самого никогда не означает,
что перед глазами какого-либо наблюдателя, бытие которого не определяется волей к
власти, вновь и вновь предстает то же самое, уже некогда наличествовавшее.
«Воля к власти» говорит о том, что есть сущее как таковое, то есть в своем
строении, тогда как «вечное возвращение» говорит о том, как сущее, для которого
характерно такое строение, в целом есть. С помощью «что» соопределяется «как» бытия
всего сущего. Это «как» заранее устанавливает, что каждое сущее в каждый миг
воспринимает характер своего «что» (своей «фактичности») из этого «как». Так как
вечное возвращение того же самого отличает сущее в его целом, оно едино с волей к
власти в едином характере бытия, хотя «вечное возвращение» именует «становление». То
же самое, которое возвращается, имеет лишь относительное постоянство и поэтому
существенно непостоянно. Однако его возвращение означает непрестанное приведение к
постоянству, то есть опостоянивание (Bestandigung). Вечное возвращение есть самое
постоянное опостоянивание того, что лишено постоянства. С самого начала
западноевропейской метафизики бытие понимается в смысле постоянности присутствия,
причем под этой постоянностью подразумевается как устойчивость, так и косность.
Ницшевское понятие вечного возвращения того же самого говорит о самотождественной
сущности бытия. Хотя Ницше отличает бытие (как неизменное, непреложное, упроченное
и незыблемое) от становления, однако бытие все-таки принадлежит воле к власти, которая
хотя и должна из постоянного заполучить постоянство, но только ради того, чтобы смочь
превзойти самое себя, то есть чтобы иметь возможность становиться.
Бытие и становление лишь кажущимся образом противостоят друг другу, потому
что воля к власти как становление в своей глубочайшей сущности есть вечное
возвращение того же самого и таким образом — непрестанное опостоянивание того, что
лишено постоянства. Поэтому в одной своей решающей записи Ницше говорит: «Рекапитуляция:
Впечатать в становление черты бытия — вот в чем высшая воля к власти.
Двойная фальсификация, со стороны чувств и со стороны разума, ради того чтобы
сохранить мир сущего, непреложного, равноценного и т. д.127
Что все возвращается, это есть предельная степень приближения мира становления
к миру бытия — вершина созерцания». («Der Wille zur Macht», n. 617).
На высоте своего мышления Ницше вынужден максимально полно прослеживать
его основную особенность и определять мир в отношении его бытия. Поэтому истину
сущего он проецирует и устрояет в смысле метафизики. Однако в то же время на
«вершине созерцания» говорится, что для того, чтобы сохранить мир сущего, то есть
коснеющее присутствие, необходима «двойная фальсификация». Чувства придают
впечатлениям упроченность, разум, пред-ставляя, устанавливает предметное. Каждый раз
совершается та или иная фиксация подвижного и становящегося. Тогда получается так,
что «высшая воля к власти», будучи таким опостояниванием становления, предстает как
фальсификация. В таком случае на «вершине созерцания», где решается вопрос об истине
как таковой в целом, утверждаются лживое и кажущееся. Получается так, что истина есть
И это действительно так. Для Ницше истина является даже существенным
заблуждением, а именно тем определенным «видом заблуждения», характер которого
только тогда определяется в достаточной мере, когда происхождение сущности истины
намеренно постигается из сущности бытия, то есть (в данном случае) — из воли к власти.
Вечное возвращение того же самого говорит о том, каким образом сущее (которое, будучи
всем, не имеет в себе никакой ценности и никакой цели) в целом есть. Бес-ценность
сущего в целом, определение, которое на первый взгляд кажется только отрицательным,
коренится в положительном определении, через которое сущее заранее наделяется
Целостностью вечного возвращения того же самого. Эта основополагающая особенность
сущего в целом не позволяет мыслить мир как некий «организм», потому что он не
упорядочивается никакой целесообразностью и не соотносится ни с какой целью.
«Осмысляя его [все] как целое, мы должны максимально удаляться от представления об
органическом» (XII, 60). Только тогда, когда сущее в целом предстает как хаос, ему как
воле к власти открывается постоянная возможность «органически» формировать себя во
властные образования с относительной продолжительностью жизни. Однако хаос
раскрывается не как слепое и беспорядочное неистовство, а как стремящееся к властному
упорядочению, намечающее пределы властвования многообразие сущего в целом,
постоянно чреватое принятием какого-то решения в своей борьбе за установление этих
пределов.
Мысль о том, что этот хаос в целом является вечным возвращением того же самого,
поначалу поражает и пугает, особенно когда понимаешь и всерьез воспринимаешь
положение о том, что осмысление этой мысли должно стать метафизическим проектом.
Истина о сущем как таковом в его целом получает свое определение только от самого
бытия сущего. Она не предстает как одно лишь личное переживание мыслителя и не
уходит целиком в личную точку зрения, равно как не позволяет доказать себя «научно»,
то есть путем исследования отдельных областей сущего, например природы или истории.
Тот факт, что сам Ницше, испытывая страстное желание возвести своих
современников на «вершину» метафизического «созерцания», прибегает к таким
доказательствам, намекает лишь на то, как трудно и нечасто человеку как мыслителю
удается удерживаться на пути требуемого метафизикой проекта и его обоснования.
Ницше имеет ясное представление о том, на чем утверждается истина проекта, в котором
сущее в целом мыслится как вечное возвращение того же самого. Он говорит, что «сама
жизнь создала эту тяжелейшую для жизни мысль, она хочет одолеть свое высшее
препятствие» (XII, 369). «Сама жизнь», то есть воля к власти, которая, властно одолевая
соответствующие ступени власти, возвышается до самой себя в свое наивысшее.
Воля к власти должна поставлять себя самое как волю к власти перед самой собою,
причем так, чтобы перед ней предстояло высшее условие чистого полномочия к
максимальному сверхвластвованию: величайшее препятствие. Это происходит там, где ей
противостоит чистейшее опостоянивание и противостоит не однажды, но постоянно,128
причем как непрестанно одно и то же. Чтобы обеспечить это высшее условие (ценность),
воля к власти должна быть намеренно являющимся «принципом оценки». Она наделяет
именно эту жизнь, а не какую-то потустороннюю, единственным в своем роде весом.
«Переучивать в этом направлении — теперь все еще остается главной задачей: быть
может, остается, если метафизика делает свое тяжелейшее ударение именно на этой
жизни,— согласно моему учению (XII, 68).
Это учение, которому научает учитель вечного возвращения того же самого. Сама
воля к власти, основная черта сущего как такового, а не некий «господин Ницше»,
полагает эту мысль о вечном возвращении того же самого. Высшее опостоянивание
непостоянного — величайшее препятствие для становления. Этим препятствием воля к
власти утверждает глубочайшую необходимость своей сущности, а вечное возвращение,
напротив, привносит в мировую игру свою обусловливающую власть. Там, где
отнесенность к сущему как таковому в целом существенным образом определяет сущее,
под давлением этой тяжести совершается опыт, говорящий о том, что бытие сущего
должно быть волей к власти. Однако сущее, определяемое в результате такой
отнесенности, есть человек. Данный опыт перемещает человечество в пространство новой
истины о сущем как таковом в его целом. Так как отношение к сущему как таковому в его
целом характерно для человека, он, пребывая в этом отношении, обретает свою сущность
и становится перед лицом истории, призванный к ее свершению.
Истина о сущем как таковом в его целом воспринимается, упорядочивается и
сохраняется человечеством. Почему это так, метафизика не может помыслить, не может
даже об этом спросить. Тот факт, что человек хранит сущее, ни в коей мере не
основывается на том, что
